"Фантастика 2025-58". Компиляция. Книги 1-21
Шрифт:
Конечно, это был не тот портрет. Тот так и остался висеть в кабинете деда Арсения — Сергей не смог его снять, чувствовал себя не в праве. Но он сделал лучше, намного лучше. Из всех имеющихся в семейном архиве фотографий Сергей выбрал самые выразительные, самые живые, и именно эти фотографии были увеличены, вставлены в рамы, развешаны по комнатам и спальням, а теперь часть из них перекочевала вместе с ним в новое жилище и новый кабинет. Сергей чувствовал, что так надо, а после той ночи, когда прадед, увековеченный на одной из фотографий, позвал его к себе и не просто позвал, а до утра проговорил с ним, Сергей окончательно уверился, что всё было сделано правильно.
На следующий же день он велел сделать три сотни аналогичных портретов,
Эта мысль успокаивала Сергея, убаюкивала, отгоняла страх одиночества, что вечно жил в нём. Ему, не верящему до конца никому — ни Наталье Барташовой, ни её вечно пьяному мужу, ни Мельникову, ни Анжелике Бельской, ни мальчику этому Алексу, который только что ушёл, ни невесте своей, маленькой и хитрой, ни Марковой… вообще никому, — стало легче. Его прадед теперь с ним, и не только духовно, но и физически. А ещё через две недели, когда будет готова статуя Алексея Андреева, отлитая из бронзы и установленная на мраморный постамент в «Орлином гнезде», он, Сергей Андреев, наконец сможет сменить этот жалкий кабинет, что занимал сейчас, на тот, что принадлежал ему по праву.
Кабинет Павла, метко прозванный в Башне «Орлиным гнездом», и который на самом деле был кабинетом Алексея Андреева (Савельев лишь узурпатор! узурпатор!), до сих пор внушал Сергею страх. Аквамариновая синь неба, облепившая стеклянный купол со всех сторон, упрямо пыталась просочиться сквозь стыки железных балок перекрытий, давила, наваливаясь всей тяжестью, так, что временами Сергей слышал треск сминаемого стекла, видел трещины, змеями ползущие от огромных вмятин, которых никто, абсолютно никто не замечал. В такие минуты Сергей Анатольевич переставал существовать, оставался лишь мальчик Серёжа, в больших и тяжёлых очках, маленький, щуплый, некрасивый, коротко стриженный, окруженный смеющейся и горланящей толпой, злобной, завистливой, раззявившей пасть и брызгающей слюной — одинокий маленький мальчик в мире с обрушившимся небом.
В этом тоже был виноват Савельев. Его нельзя было пускать в «Орлиное гнездо», даже тень его не должна была осквернять это святое место, но это случилось, и Сергей знал, почему.
Последний звонок для выпускников ещё не прозвучал, но его ждали. В пыльном воздухе школьных рекреаций витало предчувствие приближающихся экзаменов, ожидание неизвестности, томительной, сладкой и пугающей.
Пашка Савельев, за последний год вымахавший так, что тринадцатилетний Серёжа едва доставал ему до плеча, отчего-то теперь попадался на глаза всё чаще. Серёжа натыкался на него всюду: у дверей школьных кабинетов, в библиотеке, столовой. Пашка его не замечал. Похудевший, бледный, с залёгшими тёмными кругами под глазами, Савельев почти не отрывался от учебников — даже в столовой он орудовал ложкой, уткнувшись носом в конспекты по физике или химии. Рядом с ним, как обычно, торчали Аня Бергман и Борька Литвинов. Литвинов, весело сверкая наглыми зелёными глазами, пытался растормошить Пашку, но тот лишь вяло отмахивался, и тогда Литвинов, отстав от друга, принимался оглядываться по сторонам в поисках того, над кем ещё можно было поржать и поиздеваться. В такие минуты Серёжа старался тихонько скрыться: Литвинова он ненавидел почти так же, как и Савельева.
Пашка зубрил, как заведённый, но Серёжа знал, что бабушка Кира уже договорилась с кем надо насчёт Пашкиного распределения. Во время семейных ужинов неоднократно звучало, что Павлика определят в юридический.
— Это справедливо, — говорила Кира Алексеевна, делая вид, что не замечает брезгливо-обиженного выражения на лице Серёжиного отца. — Справедливо и безопасно.
«Безопасно», — повторял про себя Серёжа, уже прекрасно отдавая себе отчёт, что имеется в виду под словом «безопасно». Пашку Савельева ни в коем случае нельзя было пускать туда, где по словам бабушки была истинная власть: в сектор, который прадед, Алексей Андреев, считал выше и главней всех остальных, сектор, которым управлял дед, сектор, который держал в руках сердце и кровеносные сосуды Башни — системы жизнеобеспечения.
Всё изменилось вдруг.
В тот день к бабушке Кире пришла тётя Лена, Пашкина мама. Она нечасто бывала у них в последнее время, а если и приходила, то ненадолго, сидела, как неживая и ещё больше похожая на фарфоровую статуэтку, на диване и ни с кем кроме Киры Алексеевны не разговаривала. Рояль в музыкальной гостиной теперь не оживал с её приходом, только однажды она подошла к нему, приподняла крышку, постояла так минуты две и бережно опустила крышку на место.
— Нет, мама, это ты меня послушай…
Серёжа проходил в это время по коридору, но остановился — было что-то такое в голосе тёти Лены, что заставило его замереть.
— …не надо, не ломай ему жизнь. Паша должен пойти учиться туда, куда он хочет. Туда, где работал его отец.
— То есть в сектор систем жизнеобеспечения. Но ты понимаешь, Ленуша, во что это может вылиться? Если ему удастся достигнуть каких-то высот…
— А ему удастся, мама. Потому что Паша и мой сын тоже.
Всё это было странно. Бледное решительное лицо тёти Лены, то, что она называла Пашку Пашей, а не Павликом, как его звали все в этом доме, и главное — реакция бабушки Киры. Реакция, которую Серёжа, многое к тому времени знавший и понимающий, никак не ожидал.
— Хорошо, Ленуша. Будь по-твоему. Директору школы я позвоню завтра…
И вот теперь, из-за минутной слабости его бабки — Сергей не сомневался, что это была именно минутная слабость — «Орлиное гнездо» было осквернено, испоганено присутствием в нём Савельева, и Сергей отчаянно нуждался в прадеде, его тени, его бронзовой статуе, которая как атлант будет держать над ним небо.
— Сергей Анатольевич! Сергей Анатольевич!
Голос звучал над самым ухом, пронзительно, как аварийная сирена. Сергей вздрогнул и резко повернулся.
Его секретарша, неизвестно как появившаяся за спиной, легонько трогала его за плечо. Прикосновение женских пальчиков тут же отозвалось в нём острым желанием, почти как там, в лаборатории Некрасова, когда он сидел напротив девочки с непривычным именем Айгуль, вдыхая сладкий аромат, который, казалось, исходил от смуглой, с медовым оттенком кожи, от гладких чёрных волос, от влажных губ, невинных и одновременно порочных.
Сергей отшатнулся. Крепко зажмурил глаза, пытаясь отогнать от себя набросившиеся на него видения.
Женщины… они все порочны. Все. Испорченность, грязь и похоть живёт в каждой. И в той маленькой татарочке, нервно оглаживающей подол больничного халата, и в этой… Марине, Арине — имя секретарши выскользнуло из памяти, — что дразнит его каждый день, провоцирует своей полупрозрачной блузкой, тонким кружевом белья, высоким разрезом узкой юбки, запахом духов, похожим на аромат засахаренной розы.
— Что вам надо? — голос прозвучал тонко и визгливо, но Сергей не заметил этого.
— Сергей Анатольевич, звонил Васильев. Уже два раза, — на лице Марины (Марина, вот как её зовут, Сергей наконец вспомнил) отразилось замешательство.
— Какой ещё Васильев? — ему всё никак не удавалось взять себя в руки. Имена и фамилии путались в голове.
— Васильев. Начальник Южной станции. Сергей Анатольевич, вам нехорошо?
Секретарша сделала шаг навстречу. На лице появилась фальшивая маска озабоченности, Сергей знал, что фальшивая. Всё ложь, фарисейство. Лицемерие в каждом слове и жесте. Он задрожал, на висках выступили капельки пота, и страх облапил его холодными, мокрыми руками, заскользил ладонями по телу, коснулся груди, живота, больно сжал мошонку. Захотелось закричать, но тут за спиной секретарши вырос прадед. Высокая фигура упёрлась в потолок, как та, ещё неотлитая бронзовая статуя. Алексей Андреев скрестил на груди худые, нервные руки, кивнул.