Фантазер

"Полисъ на страховку жизни? Врно. Теперь я вспомнилъ. Я долженъ сознаться. что я сжегъ его."

"Такъ. Вотъ это вы напрасно сдлали. Мн стоило большихъ хлопотъ получить другой полисъ."

"Я былъ самъ не свой, у меня ни одной ясной мысли не было. Я прошу васъ простить мн все."

"Тамъ былъ другой ящикъ со многими тысячами талеровъ, отчего вы не взяли ихъ?"

"Я ихъ не нашелъ."

Моккъ кончилъ свои размышленія. Сдлалъ ли телеграфистъ это, или не сдлалъ, но всякомъ случа для Мокка это былъ превосходный преступникъ, какого лучше и не придумаешь. Онъ, разумется, не станетъ молчатъ объ этомъ, а, наоборотъ, станетъ говорить о немъ каждому, кого встртитъ; оставшіеся здсь еще чужіе рыбаки увезутъ эту новость съ собою и распространятъ ее между торговцами вдоль всего побережья. Моккъ былъ спасенъ.

"Я никогда не слыхивалъ, чтобы вы такъ у кого-нибудь… чтобы вы что-нибудь раньше такое длали", сказалъ онъ.

На это Роландсенъ отвтилъ отрицательно: нтъ, у рыбаковъ никогда онъ ничего не бралъ. Онъ не ощипывалъ голаго. Ужъ брать, такъ брать въ банк.

"Такъ вотъ оно какъ! Но какъ вы могли сдлать въ у меня?" спросилъ Моккъ задушевнымъ тономъ.

Роландсенъ продолжалъ: "Я набрался храбрости. Къ сожалнію, это случилось со мною въ пьяномъ вид."

Не было ничего невозможнаго въ томъ, что признаніе это покоится на истин.

Этотъ безумный телеграфистъ ведетъ безпокойную жизнь, доходы его не велики, коньякъ изъ Росенгорда тоже денегъ стоитъ.

"Къ сожалнію, приходится еще добавить", сказалъ Роландсенъ: "что у меня ничего не осталось отъ этихъ денегъ, чтобы вернуть вамъ."

Моккъ сдлалъ равнодушное лицо. "Это не важно", возразилъ онъ. "Меня огорчаютъ только вс эти низкія сплетни, которыя вы возбудили вокругъ меня, вс эти толки и подозрнія, какъ относительно меня, такъ и семьи моей."

"Въ этомъ отношеніи я думаю кое-что сдлать."

"Что же вы можете сдлать?"

"Я сорву вашъ плакатъ со столба у прихода, а на его мсто наклею мой собственный."

Опять проявилось все безстыдство этого парня.

"Нтъ, этого я не требую", сказалъ Моккъ. "Вамъ и такъ уже тяжело придется, несчастный вы человкъ. Но не хотите ли вы вмсто этого написать здсь объясненіе?" и Моккъ указалъ на мсто Фридриха.

Пока Роландсенъ писалъ, Моккъ сидлъ и разсчитывалъ. Все это важное происшествіе повернулось къ лучшему. Это стоитъ денегъ, но деньги пропадутъ недаромъ, имя его станетъ еще боле уважаемымъ въ стран.

Моккъ прочиталъ объясненіе и сказалъ: "Да, такъ хорошо. Ну, само собою разумется, я не имю намренія злоупотреблять этимъ."

"Это въ вашей власти", отвчалъ Роландсенъ.

"У меня нтъ никакихъ причинъ разглашать эту исторію съ деньгами. Она останется между нами".

"Въ такомъ случа я самъ долженъ буду выступить съ объясненіемъ", сказалъ Роландсенъ: "въ письм пастора ясно сказано, что нужно приносить покаяніе."

Моккъ открылъ свой несгораемый шкафъ и досталъ оттуда множество банковыхъ билетовъ. Теперь-то и представляется ему случай показать, кто онъ таковъ. И никто, разумется, не узнаетъ, что внизу, въ бухт, ждетъ чужой рыбакъ, какъ разъ разсчитывающій за проданную Мокку сельдь на эти деньги, безъ которыхъ онъ и не можетъ ухать.

Моккъ отсчиталъ четыреста талеровъ и сказалъ:

"Я не хочу обижать васъ, но я привыкъ всегда исполнять свое слово. Я назначилъ четыреста талеровъ, они принадлежатъ вамъ."

Роландсенъ направился къ двери. "Я заслужилъ ваше презрніе", тихо произнесъ онъ.

"Мое презрніе!" воскликнулъ Моккъ. "Постойте! два слова…"

"Ваше благородство уничтожаетъ меня. Вы не только не требуете моего наказанія, но еще награждаете меня."

Моккъ не могъ пощеголять тмъ, что лишился двухсотъ талеровъ изъ-за воровства. Но, если онъ наградитъ вора суммою вдвое большей, все дло пріобртетъ истинный блескъ.

"Васъ постигло несчастье, Роландсенъ. Вы потеряете мсто. Я ничего не потеряю изъ-за этихъ денегъ, для меня это пустяки, а для васъ он будутъ на самомъ дл поддержкой на первое время. Подумайте же объ этомъ."

"Не могу", сказалъ Роландсенъ.

Тогда Моккъ взялъ банковые билеты и положилъ ихъ въ карманъ его куртки.

"Пусть это будетъ въ долгъ", попросилъ Роландсенъ.

И этотъ рыцарь среди королей торговли пошелъ на это. "Хорошо, пусть это будетъ въ долгъ!" Хотя онъ прекрасно зналъ, что никогда не получитъ этихъ денегъ обратно.

Роландсенъ стоялъ, осунувшись, словно несъ самую тяжелую ношу, какую случалось ему выносить въ жизни. Это были печальныя минуты.

"А теперь возвращайтесь снова на путъ истинный", сказалъ Моккъ, ободряя его: "эта ошибка вполн поправима."

Роландсенъ въ глубочайшемъ смиреніи поблагодарилъ за все и вышелъ. "Я воръ!" заявилъ онъ фабричнымъ двушкамъ, проходя мимо. И во всемъ имъ сознавался.

Онъ направился къ церковному забору. Тамъ онъ сорвалъ плакатъ Мокка и замнилъ его своимъ собственнымъ. На немъ было написано только, что воръ — онъ, а не кто другой. А завтра — воскресенье; много прихожанъ пройдетъ тутъ.

X

Повидимому, Роландсенъ погрузился въ раскаяніе. Когда плакатъ прочитанъ былъ всмъ приходомъ, онъ сидлъ у себя одинъ и избгалъ показываться людямъ на глаза. Это производило смягчающее впечатлніе; удрученный своимъ преступленіемъ, телеграфистъ не бравировалъ своей порочностью. Истина же заключалась въ томъ, что у Роландсена теперь не было времени шататься по дорог, онъ по ночамъ проявлялъ неутомимую дятельность въ своей комнат. Множество лекарственныхъ пузырьковъ съ образцами должны были быть упакованы въ ящички и разосланы по почт и на востокъ, и на западъ. Телеграфъ тоже былъ у него въ ходу днемъ и ночью. Надо было это сдлать, пока его не прогнали со станціи.

Скандальная исторія съ Роландсеномъ стала извстна и въ пасторат, и юмфру фонъ-Лоосъ, имвшая подобнаго жениха, стала предметомъ всеобщаго сожалнія. Пасторъ призвалъ ее въ свой кабинетъ и имлъ съ нею продолжительное отеческое объясненіе.

Юмфру фонъ-Лоосъ отправится къ телеграфисту и покончитъ съ нимъ, слуга покорная!

Она застала Роландсена въ смиренномъ и покаянномъ настроеніи, но это ея не тронуло.

"Хорошихъ новостей я наслушалась о теб", сказала она.

"Я надялся, что вы придете, я хотлъ просить васъ имть ко мн снисхожденіе", отвчалъ онъ.

"Снисхожденіе? Нтъ, знаешь ли! Я скажу теб, Ове, что у меня голова изъ-за тебя пошла кругомъ. И я не потерплю, чтобы ты длалъ видъ, что мы съ тобой знакомы. Я не хочу имть дла съ негодяями и мошенниками, я пойду своей прямой и честной дорогой. Разв я не предупреждала тебя въ свое время, а ты не хотлъ меня слушать? Разв помолвленные люди бгаютъ за чужими горничными и ведутъ себя, словно сокровище, которое еще нужно завоевать? И, наконецъ, ты воруешь у людей деньги и на большой дорог виситъ твое покаяніе на показъ всмъ. Мн такъ стыдно, что я мста не нахожу, я готова провалиться сквозь землю. Нечего разговаривать, я хорошо тебя знаю, ты ничего не сумешь сказать, кром наглостей или безсмысленныхъ восклицаній. Я-то любила тебя чистосердечно, а ты по отношенію ко мн былъ словно прокаженный, ты всю жизнь мою осквернилъ своимъ воровствомъ. Все, что ты теперь хочешь сказать, ничего не стоитъ. Слава Теб, Господи! Теперь вс говорятъ, что ты соблазнилъ и обезчестилъ меня. Пасгоръ говоритъ, что я тотчасъ же должна бжать отъ тебя, такъ неодобрительно смотритъ онъ на это. Не пробуй только теперь запираться, Ове; потому что ты все равно останешься гршникомъ передъ Богомъ и передъ людьми, и на самомъ дл ты пропащій человкъ и извергъ рода человческаго. И если я еще говорю теб "Ове", то ты ни въ коемъ случа не надйся, что все можетъ опять возобновиться между нами. Я полагаю, мы и незнакомы больше теперь, а тмъ боле незнакома я съ вами. Никто столько не сдлалъ для тебя, сколько я, это ужь я врно знаю; но легкомысліе не оставляло тебя въ поко, ты постоянно меня обманывалъ, хотя, къ сожалнію, и я не безъ грха была, смотря на все сквозь пальцы и не желая открытъ глаза на тебя."