Фантом памяти

–  Если не острые, то берем.

–  Острые, я к пиву выбирал.

–  Тогда ну их, острое вредно. Ну что, Андрюша, все собрали? Можем двигаться?

Я видел, что Елена нервничает. Здесь, в моем доме, ей было не по себе, и она хотела побыстрее уйти отсюда. Да и мне отчего-то неприятно было тут находиться. Надо же, я помню, с какой любовью и тщательностью мы с Линой строили этот дом и обставляли его, сколько книг было написано вот за этим столом, сколько идей и сюжетных поворотов придумалось на просторной террасе в удобном шезлонге, сколько радости мне всегда доставляло пребывание на даче. Особенно в одиночестве. Или в обществе какой-нибудь очаровательной пассии. Но чаще все-таки в одиночестве. Я любил этот дом. А вот сейчас испытывал непонятную нервозность и неловкость. Впрочем, почему же непонятную? Вполне понятную и объяснимую. Этот дом ровно наполовину мой, а на другую половину принадлежит Лине, и не только в смысле права собственности, но и в смысле вкуса, запаха, наличия вещей, принадлежащих моей жене. После того что я вспомнил, находиться здесь было почти физически больно.

–  Поехали, - скомандовал я.

Запирая дверь, я подумал, что закрываю на замок темный чулан, в котором остается отвратительное прошлое. Может быть, я вообще больше не вернусь сюда, уйду от Лины, разведусь с ней, оставлю ей этот загородный дом и начну жизнь сначала, с новой страницы. Женюсь на Елене... Да, с квартирой надо будет подумать, как поступить, а вот дом я точно оставлю Лине, ведь именно здесь я провел те дни после избиения, самые черные дни в моей жизни, и незачем мне вновь и вновь погружаться в эту атмосферу. Именно сюда приезжал тогда Борис, и воспоминания об этом кажутся мне еще более болезненными, чем воспоминания о четырех ублюдках, мочившихся на меня в летнем подмосковном лесу. И именно здесь, в этих стенах, на этих диванах и креслах, провел я страшную минувшую ночь, осознавая восстановившуюся в памяти реальность и ее последствия. Если правда, что тяжелые переживания и черные мысли имеют отрицательную энергетику, которая сохраняется в помещении надолго, то здесь, в этом доме живые организмы не имеют перспектив выживания. И я не буду больше здесь жить. Похороню здесь бывшего Корина и повезу в город Корина нового. Может быть, все-таки можно вырубить свой сад и посадить новые деревья и цветы? Высказать всем открытым текстом все, что думаю о них, разоблачить обман, разорвать отношения, повернуться и уйти. И начать все заново: завезти саженцы и растить новый сад.

Журналистка-Воробышек позвонила, когда мы были на полпути к Москве. Я даже не сообразил, кто звонит, когда она звонким голоском представилась.

–  Это Лада Ланская.

По возникшей паузе она догадалась, что я не помню ее имени, и уточнила:

–  Мария Владимировна сказала, что я могу связаться с вами напрямую.

–  Ах да, конечно.

Вот же бывает, чтобы имя до такой степени не вязалось с внешним обликом! Коротко остриженная пацанка в бесформенной майке и тяжелых спортивных ботинках - и имя под стать эстрадной диве.

Мы договорились встретиться на следующий день в кафе возле дома Елены.

–  Андрюша, а как ты меня называл там, в санатории?
– спросила Елена.

Она знала о моей любви к прозвищам, как знала и о том, что эта привычка не распространяется на самых близких и любимых.

–  Мимоза, - коротко ответил я, внутренне съежившись. Более неудачное сравнение трудно было придумать. Хрупкий и дрожащий от страха цветок не имел ничего общего с сильной волевой женщиной, не сломившейся перед страшной болезнью и победившей ее. Я не знаю, как работает тот метод, которым пользуется Елена, даже не помню, как он называется, потому что не очень-то верю во все эти штучки, но факт есть факт: она вылечила себя, меня и еще огромное количество людей, которым врачи безапелляционно заявляли о необходимости немедленного хирургического вмешательства и давали самые нерадужные прогнозы.

–  Мимоза?
– она тоже удивилась.
– Почему?

–  У тебя был такой запуганный вид, словно ты каждую секунду ждала удара и не знала, с какой стороны, поэтому на всякий случай боялась всего и всех... Извини, Лялечка, я не хотел тебя обидеть. Просто я тогда именно так тебя видел.

–  А Павла Петровича?

–  Чертополох Колючкин.
– Она расхохоталась и прижалась к моему плечу.

–  Похоже! В самую точку! А Гришу?

–  Телок. Он такой округлый, с мягкими губами и добрыми глазами. Кстати, он на прощание оставил мне свой телефон, надо бы ему позвонить и поблагодарить за науку. Можно сказать, его уроки мне жизнь спасли. А между прочим, - я продолжал радостно болтать, почти физически ощущая, как с каждым километром, отделяющим меня от загородного дома, рвутся прочные нити, связывающие сидящего за рулем меня с тем, обманутым, униженным и использованным всеми, кому не лень, Кориным, - сначала я подумал, что ты экстрасенс, а потом начал подозревать, что тебя подставили те, кто за мной следил и хотел меня убить.

–  Господи!
– перепугалась Елена.
– Как ты мог обо мне такое подумать? Сам же говорил: тихая, забитая, запуганная. Откуда такие мысли?

–  Уж больно ловко ты угадывала мое настроение, всегда точно понимала, как надо себя вести. Иногда мне казалось, что ты мои мысли читаешь.

–  Просто я хорошо тебя знаю, и твой характер, и твои привычки, и вкусы, и мысли. Я знаю, что тебе нравится, а что - нет, и как надо себя вести, чтобы тебе было комфортно.

–  Ну конечно!
– воодушевленно подхватил я.
– Но я-то этого не знал, не мог знать. И что я должен был думать о тебе? Так вот, сначала-то я решил, что ты телепат или экстрасенс, а уж потом, когда Фомич отравился моим коньяком, я начал всех подряд подозревать, в том числе и тебя. И из того, что ты так точно угадываешь мои мысли и мое настроение, я сделал вывод, что тебя хорошо подготовили, проинструктировали. Ну, Лялечка, солнышко мое, не обижайся, - я заметил, что Елена как-то поникла и даже, кажется, побледнела, и постарался исправить положение, - ну а что должен был еще подумать, а? Вот ты на моем месте что подумала бы? Как отнеслась бы к тому, что в малопонятной ситуации рядом с тобой вдруг оказывается человек, которого ты видишь впервые в жизни и который ведет себя так, будто знает тебя как облупленного, с полувздоха и полувзгляда угадывает твои мысли и чувства и не произносит ни одного слова невпопад?

–  Я?
– она грустно улыбнулась.
– Я, Андрюша, подумала бы, что встретила наконец своего единственного, предназначенного мне судьбой, специально для меня рожденного и выпестованного. Я бы ни в чем его не подозревала, я просто любила бы его и радовалась, что он есть и мне повезло его встретить. Ты не переживай, милый, я не обижаюсь, я прекрасно понимаю, что ты, с твоим характером и стилем мышления, должен был подумать именно так и никак иначе. И еще... Я хочу перед тобой извиниться.

–  За что? Нашкодила?
– пошутил я.

–  Что-то вроде того. Ты рассказывал, что в санатории кто-то заходил в твое отсутствие в твою комнату и рылся в бумагах.

–  Ну и?

–  Это была я.

–  Ты?!
– от изумления я чуть руль не выпустил.
– Но зачем?

–  Хотела посмотреть твои записи. Я ведь знала, что ты занимаешься с психоаналитиком, и мне важно было понять, на каком этапе осознания себя ты находишься. Со мной и Павлом Петровичем ты это не обсуждал, ты вообще не говорил нам, что потерял память и пригласил специалиста. Мне очень хотелось помочь тебе, Андрюша, и я подумала, что, если в твоих записях найду что-нибудь, за что можно зацепиться, я со своей стороны подтолкну тебя, твое сознание. Ты понимаешь, о чем я?

–  Понимаю. Но ты сильно рисковала. А если бы я вернулся и застукал тебя? Или кто-то из персонала тебя увидел бы?

–  Не знаю, - она пожала плечами.
– Я в тот момент об этом не думала. Мне важно было тебе помочь, а все остальное не имело почти никакого значения. В крайнем случае, прикинулась бы безумной фанаткой и наплела бы что-нибудь о том, что хотела прикоснуться к твоим вещам и подышать воздухом, которым дышит мой кумир.

–  Думаешь, сошло бы?
– с сомнением спросил я.

–  Конечно, сошло бы. Я же все-таки не в кардиологии лежала, а в неврологии, что само по себе предполагает некоторый непорядок с головой.

–  Слава богу, одним сомнительным событием меньше, - с удовлетворением констатировал я.
– Но остаются еще выстрел, который пока под вопросом, и отравленный коньяк. Или это тоже твои происки, товарищ бывший следователь?

Елена скроила страшную физиономию и заговорила специфическим вульгарным голосом:

–  Не бери меня на понт, начальничек, я на себя чужого не возьму. Что мое - то мое, а насчет выстрела и коньяка я, считай, в полной несознанке.

–  Жаль, - я шутливо вздохнул, - а то бы сейчас одним махом все три преступления и раскрыли бы. Так у вас на следствии говорят?

–  Примерно. Андрюша...

–  Да?

–  Я очень тебя люблю. Пожалуйста, не забывай больше об этом.

* * *

Наутро я встал с четким и ясным осознанием того, что мне пора уезжать. Откуда взялось это чувство? Ведь накануне вечером его еще не было, и, даже засыпая в мягкой гостиничной постели, я строил планы на сегодняшний день и предавался размягчающим мечтам об утренней прогулке и о визите к своим знакомым дамам. Мне хотелось сделать обеим что-нибудь приятное, и я вспоминал, какие товары видел в местных магазинах, и прикидывал, какие славные и радующие душу подарки можно было бы сделать Анне и Марии.