Фартовые деньги

«— Ну-с, гражданин Ухан, наверно, хотите сделать сообщение?

— Хочу… Есть мнение, что один гражданин слишком хорошо живет. И что самое главное — слишком долго…

— Это нам известно. От вас требуется растолковать четко и конкретно: где и когда, по вашему разумению, данный гражданин должен прекратить свою бурную деятельность?

— Самое удобное — послезавтра. Он поедет в город на встречу с Фырой. Назначено на восемь вечера. Из райцентра выедет примерно в 19.15. Место — около моста, на 45-м километре…»

Как назло, магнитола была поставлена на максимальную громкость, и у обоих приятелей разом вышибло хмель из головы. Правда, на соседних участках если и услышали эти фразы, то подумали, будто какую-то детективную радиопостановку передают. К тому же Борман вовремя убавил громкость, а потом и вовсе вырубил магнитолу.

— Это что же… — в диком испуге пробормотал Ухан. — Выходит, Швандя за нами стеклил? Это ж полный…

— Не паникуй! Если он и стеклил, то кассету еще не передал.

— Мочить его надо! Быстро! — Ухан чуял смертный холод и был сейчас готов на все. — И когти рвать отсюда!

— Тихо ты! — прошипел Борман. — Соображай головенкой! Надо сперва все разузнать. Подхватывай его, понесли в дом!

Ухан подчинился. Братки дружно подхватили похрапывающего и невнятно бормочущего Швандю под руки и скорее заволокли, чем завели в дом. Затем Борман открыл люк, ведущий в подпол, включил тусклую лампочку, осветившую это неглубокое подземелье. Швандю не без труда стащили вниз и пристегнули наручниками к столбу, на котором держался деревянный стеллаж, предназначенный для хранения банок со всякими дачными соленьями. Швандя и после этого не очухался. Съехал вниз по столбу, насколько позволяли скованные руки, и уселся на корточки, мыча что-то нечленораздельное.

— Водой надо окатить! — догадался Борман, вылез из подпола и сходил с ведром к колонке. Ухан в это время несколько раз хлопнул Швандю по щекам, но привести в чувство не сумел.

Вернулся Борман с ведром и с маху выплеснул его Шванде на голову. Это возымело действие, Швандя аж подскочил, дернулся, и боль от наручников заставила его застонать.

— В-вы ч-чего? — пробормотал он заплетающимся языком. — С ума спятили?

И обвел подвал мутным взглядом. Похоже, что он и сейчас очень слабо соображал. Ухан размахнулся и крепко двинул Швандю поддых, это привело только к тому, что тот охнул, икнул и принялся рыгать, едва не облевав при этом Ухана и Бормана.

— Во! — Борман красноречиво покрутил пальцем у виска, обращаясь к Ухану. — Сообразил, называется!

А Ухана от запаха блевотины тоже замутило, и он, согнувшись, вывернулся наизнанку, отчего духан в подвале стал непереносим и для Бормана.

— Ы! — вырвалось у него из глотки, и «партайгеноссе» добавил своей мути в общую лужу. — Б-бляха-м-муха!

Проблевавшись, Ухан с Борманом вылезли из подвала, выдули по кружке воды и выкурили по сигаретке на свежем воздухе. Немного полегчало, и головы совсем отрезвели.

— Блин, — проворчал Борман, утирая с глаз выступившие слезы, — на фига ты его в брюхо ткнул?

— Может, он тоже очухается, раз прорыгался? — предположил Ухан.

— Хрен его знает, может, и очухается…

ПРИЕХАЛИ С ОРЕХАМИ…

За несколько часов до этого купальщики благополучно вернулись с речки. То есть сначала вернулись в довольно пасмурном настроении Анюта и Шпиндель, а потом — сияющие, как медные пятачки, и очень довольные собой Епиха с Юлькой.

Мрачное настроение первой пары объяснялось просто: Анюте пришлось скучать в обществе малограмотного недомерка Шпинделя, тогда как ей самой очень хотелось поболтать с Юлькой. Ну а Шпиндель, в свою очередь, очень неловко и неуютно чувствовал себя при этой долговязой и шибко умной воображуле, тогда как ему очень хотелось поговорить с Епихой. В результате они провалялись на бережку, почти не общаясь и даже в воду окунаясь порознь. Некоторое время они надеялись, что их постоянные собеседники все-таки объявятся, но этого так и не случилось. Появилась Раиса и позвала «детей» обедать. Она тоже нервничала, но не потому, что Епиха с Юлькой куда-то запропали, а потому что Механик, который обещал к обеду быть как штык, до сих пор не прибыл. Насчет отсутствия Юльки и Епихи она все понимала и скорее радовалась тому, что молодежь закрутила «роман», чем огорчалась. Надо думать, чем крепче у них завяжется, тем больше шансов, что Юлька откажется от каких бы то ни было претензий на Механика. По Райкиному разумению, Еремочка ей по всем статьям больше подходил в мужья, чем этой ссыкушке-потаскушке. Пусть себе балуется с пацаненком, недалеко от него ушла по возрасту…

У довольной собой парочки все тоже было не так просто. Епиха, правда, испытывал удовлетворение совершенно искренне. Все, что за истекшие часы повидали его глаза, услышали уши и ощутили все прочие органы чувств, переполняло его восторгом. В его мозгу и сейчас одна за другой возникали картинки пережитого…

То, что они вытворяли сперва на островке, потом прямо в воде на протоке, наконец, в лесу, Лешка еще сутки назад и представить себе не мог. Лежа, стоя, на коленях, на карачках, вдоль, поперек, наискосок… В лесу они вообще ухватились руками за толстый сук, повисли на нем вместе — выдержал, сукин сын! — и умудрились соединиться на весу. А закончилась эта сумасшедшая беготня в какой-то яме у корней высокого дерева, где они, рыча, как зверята, жадно терзали друг друга до полного изнеможения. Нет, у Епихи после всего этого просто душа пела!

С Юлькой все было сложнее. Внешне она навела на себя маску такого же эйфорического счастья, которое в натуре испытывал Епиха. Но эта маска предназначалась для демонстрации — в основном Райке и Механику. Под этой внешней оболочкой прятался второй слой Юлькиного настроения — совершенно противоположный первому. На этом уровне она испытывала отвращение и к себе, и к Епихе, каялась перед Механиком и даже, как ни странно, перед Райкой, а свое поведение оценивала как бесстыжее и омерзительное. Но это был не последний уровень ее сознания. Был еще один, наиболее глубинный и наиболее соответствующий истине. Так вот, на этом уровне происходило отрицание отрицаний. Все покаяния и самобичевания там отсутствовали, а то, что она проделывала с Епихой, вызывало у нее подсознательное ликование. И если на втором уровне Юлька убеждала себя в том, будто ничего подобного больше не допустит, то в глубине души у нее выкристаллизовывалось такое мощное влечение к Лешке, что ей стало ясно — все будет повторяться много-много раз, пока кому-то из них это не надоест.

Конечно, когда они появились в избе — все прочие уже доедали обед, — ни у кого, даже у Шпинделя несчастного, не было ни малейших сомнений в том, как Юлька с Епихой провели время. Райка только хмыкнула, поглядев на них:

— Связался черт с младенцем…

— Это еще разобраться надо, кто младенец, а кто черт, — бодро отреагировала Юлька.

Лопали они очень жадно, прямо-таки наворачивали за обе щеки и так откровенно обменивались при этом взглядами, что Анюта аж покраснела, а Шпиндель посмотрел на Епиху с нескрываемой завистью. Это ж надо же, он уже трахается по-настоящему! А ему, Шпинделю, ни хрена не светит…

— А где Ерема? — позволила себе спросить Юлька. — Все гуляет?

— Не приезжал еще, — ответила Раиса. — Должно быть, дела задерживают.

— Смотри, — поддела Юлька, — не загулял бы он с расстройства…

Райка не пропустила эту шпильку мимо ушей, но и огрызаться не стала. Сказала спокойно:

— А чего ему расстраиваться? Баба с возу — кобыле легче.

— Это точно, — бодренько поддержала Юлька. — Баба свалила, а кобыла осталась.

Вообще-то Райке очень захотелось засветить этой наглой стерве промеж глаз, но она и тут сдержалась: