Фата-Моргана
Шрифт:
Шива танцующий
Когда Шива падал, все смеялись.
Он бежал, догоняя нас, и все смотрели, как он бежит, широко разбрасывая ноги (нарочно) и тут вроде как поскальзывается или спотыкается (не зря же смотрели) и со всего размаха пропахивает на брюхе метра два. И все гогочут над его неловкостью и тем, как он делает всякие пируэты телом и потом скользит носом, поднимая тучу пыли.
Конечно, он это нарочно – и падал и скользил, причем довольно самоотверженно (ссадины и кровоподтеки на коленях настоящие), а все для того, чтобы смотрели и смеялись. Для чего ж еще? Просто хотелось быть в центре – чтобы все на него обращали внимание, особенно
Надо сказать, ему удавалось. Причем не так, чтоб обидно смеялись, а как над артистом. Одно дело – действительно падать от неловкости, другое – как клоуну на арене, зацепившись за мысок собственного ботинка. А так он был вполне нормальный и нисколько не смешон, обычный парень, без каких-то там особых комплексов, симпатичный даже (не без способностей), зачем ему?
А вот и надо.
Он так и представлялся: Шива. Шарапов Иван Васильевич.
Ш-И-В-А.
Не случайно же!
Есть люди, которые больше всего боятся показаться смешными. Вроде как это им чем-то грозит – достоинству их или чему-то там еще. Ну да, смешной человек – вроде человек второго сорта, неудачный человек, ущербный.
А вот и неправда! Смешной человек – самый нужный человек. Создающий вокруг себя ауру непритязательности и неамбициозности (если, конечно, согласен быть смешным). Если же без согласия, то еще смешней, но с оттенком грусти и привкусом жалкости (вроде как и впрямь ущербность).
Так вот, Шива не просто не боялся быть смешным, но даже добивался этого. Демонстрировал свою готовность и свое согласие быть смешным.
Иногда, правда, получалось несмешно и некрасиво. Например, с едой.
Если случайно (или не случайно) на каком-нибудь пикнике или застолье на землю падал бутерброд (маслом книзу) или какая другая вкусность, Шива обязательно поднимал и потом с показным аппетитом жевал, поскрипывая песком на зубах и приговаривая: «С микробами вкуснее» или «Не поваляешь – не поешь».
Ему было вкуснее, а окружающим? Нет, улыбались, конечно, но как-то натянуто. А иные отворачивались, с трудом подавляя отвращение… И если Шива замечал это, то неожиданно становился агрессивным, в том смысле, что паясничество его приобретало несколько даже истерический оттенок: он ронял еду на себя (или на выбранный объект), чихал, фонтаном разбрызгивая вокруг только что отпитое из стакана, короче, уже не просто смешил, а эпатировал и дразнил.
Выйти из туалета с незастегнутыми штанами (с кем не случалось?) – это ладно. А каково если совсем без штанов – вроде забыв. Нет, не то чтобы совсем голым, а – в черных сатиновых трусах (кошмарный сон) до колена и скатанными в валик брюками под мышкой. С задумчивым таким видом, словно сочинял там стихи. А он делал вид, что не замечает, и так гоголем прохаживался среди народа, будто не понимая, отчего вокруг, главным образом среди представительниц слабого пола, такая сумятица. А потом демонстративно спохватывался: «ох» и «ах»! И как же это он опростоволосился?
А вот так!
Но бывало, что доходило и до полного самообнажения – например, во время купания в бассейне или в природном водоеме. Входит в воду в плавках, а выходит без (девчоночий визг и общее веселье). Даже и в руках не держит, а именно – в костюме Адама.
Потом плавки, понятное дело, находились, но до этого народ успевал вдосталь навеселиться-натешиться, пока смущенный и торжествующий Шива вновь не нырял в воду и затем уже не представал в нормальном виде.
В своих эскападах Шива доходил до самоотверженности.
Сколько раз срывался он с дерева, причем довольно высокого, забравшись на него и изображая Соловья-Разбойника. Сунет два пальца в рот, чтобы засвистеть, свистнет и тут же, еще не оборвался протяжный, оглушительный свист (искусство), долго потом отдающийся в ушах, грянется вниз с обломанной веткой в руках, сотрясая
листья и сшибая сухие сучья.Или споткнется на лестнице, покатится вниз по ступенькам, причем вполне по-настоящему – у присутствующих аж сердце замрет испуганно: вдруг убился?
И что поразительно – ничего, обходилось, разве что легкий, незаметный ушиб, прихрамывал чуть-чуть или рукой осторожно двигал, но боли своей не выдавал… Встанет, отряхнется, оглянет всех с дурацким видом: дескать, ага!.. Во как бывает…
Артист, одним словом.
Он и из лодки во время байдарочного похода вываливался в еще холодную майскую воду, опять же для смеха, и потом его отогревали горячительными напитками, и за отошедшим экскурсионным автобусом, его забывшим, гнался, крича и размахивая руками, и живот у него схватывало в самом неподходящем месте, в музее или в транспорте, и он начинал корячиться, приседая, подпрыгивая и всем своим видом показывая, до чего же ему невтерпеж, а то и испускал не очень приятный запашок (с кем не бывает?), вроде как случайно (а нас самом деле?) – короче, чего с ним только не происходило, смех и это самое…
А еще он сам умел смеяться так, что и вокруг него просто не могли удержаться. Ах, как он, черт возьми, смеялся!
Начнет ни с того ни с сего – мелким сначала таким дробным смешком, потом все азартней, все заливистей, и так под конец разойдется, что остановиться не может, голову закидывает, выставляя острый кадык, чуть ли не задыхается. И другие вслед, тоже сначала меленько так, как бы неуверенно (с чего бы?), а там, не прошло и пяти минут – уже слезы платком или руками вытирают, покраснеют все аж, за животики держатся, в разных позах изгибаются… Кое-кто даже выбегает, не выдержав.
Он уж сам перестал и как бы удивленно оглядывается, а вокруг все еще волны смеха, причем народ так и не понял, с чего, только на него поглядит и вновь…
Условный рефлекс.
Но коронный номер – танец с деревом. Увидит вдруг дерево – и к нему.
Если бы вы видели, как он танцует вокруг дерева! То руками его оплетал-обвивал, то вскарабкивался на него со смешными обезьяньими ужимками, повисал на руках (на двух или одной) или даже головой вниз, раскачиваясь и показывая нос. Небольшого росточка, худенький, он и впрямь становился похож на обезьянку, и все его часто просили: Шива, станцуй с деревом.
Он и плясал, руками и ногами смешно и быстро перебирая, быстрей и быстрей, так что казалось, дерево тоже начинает двигаться вместе с ним, такое он коловращение (а не просто кругами ходил) устраивал. Просто юла какая-то, аж ветер и посвист нездешний, шум меж ветвями, похожий на чье-то тяжкое дыхание.
По-своему даже красиво (ловкость), хотя смешное редко бывает красиво, скорей как раз наоборот. От смешного до безобразного один шаг.
Но Шиве, как ни странно, удавалось удержаться от этого шага. Как ни изгилялся над собой, падая, строя рожицы либо придумывая какую-нибудь очередную эскападу, каких клоунад ни устраивал, не дотягивал он до безобразия. Не получалось.
Кстати, о дереве.
И что ему дерево?
Можно, конечно, узреть тут некий символ: ну что кроной в небо, а корнями в землю, и что шелестит как живое (и вправду), и что танцует вместе с Шивой, а он, получается, вроде как лесной бог или сатир, или пан, или кто…
Все можно, если б он не обычный подросток, а в таком возрасте какие ж символы? Как есть – так и есть, никакой мистики. И без того все загадочно и неизъяснимо, волнующе и страшно.
Тут не символы, а обычное половое созревание, самоутверждение, эгоизм и вообще, как известно, пустыня. Иного тянет в этом возрасте на дерево вскарабкаться (Шиву тоже) – на самую верхушку, рискуя здоровьем, но зато высоко и вдаль видно, как снизу не увидишь (и его не увидишь, сокрытого ветвями и листьями, словно большую птицу).