Фауст

Манто

Кто хочет невозможного, мне мил.

Тем временем Хирон быстро уносится.

Входи, смельчак! Ты мне приязнь внушил. Вот спуск в Олимпа недра к Персефоне. Она там в подземелье стережет Гостей, как ты, непрощеный приход. Однажды, совершая беззаконье, Орфея тайно я сюда ввела. Кончай ловчей, чем он, свои дела.

Спускаются в глубину.

У верховьев Пенея как прежде

Сирены

С камня бросимся в Пеней. Воду плеском рук запеним. Грусть людей разгоним пеньем, Чтоб жилось им веселей. Без воды была б напасть. К устью поплывем и вскоре Игрищам в Эгейском море Шумно отдадимся всласть,

Землетрясение.

Но река надулась, стала И обратно побежала, Разливается, бурля, Грохот, гул, трещит земля. Из расселин валит дым. Страшно нам! Бежим, бежим! Край небезопасный бросьте, Следуйте за нами, гости! К морю, к дали голубой, Где сверкающий прибой Набегает, пеной брызжет, Отбегает, камни лижет И где блещут две луны — С неба и из глубины. Там пловцов свободных взмахи, Здесь — землетрясенья страхи. Здравый смысл бежать велит, Местность ужасом грозит.

Сейсмос (возясь и ворча под землей)

Ну-ка, плечи понатужу, Крякну, двину раз-другой, Высунусь в дыру наружу, Все подастся предо мной.

Сфинксы

Как качает! Фу, как гадко! Ни покоя, ни порядка! То налево валит с ног, То кладет на правый бок. Как ни велика досада, Будем мы терпеть и ждать. Если б ад восстал, не надо Места никогда менять. Что за выдавшийся свод Чудом из-под почвы прет? Это он, седоволосый Зодчий острова Делоса, [169] Приподнявший вверх из вод Островок со дна морского Женщине, рожать готовой, Для приюта от невзгод. Плотен, кряжист, коренаст, Как Атлант, наддаст, надавит, Сдвинет почвы целый пласт И его ребром поставит. Дно речное, хрящ, песок Взвалит вдруг на горб заплечный, Трещиной весь край приречный Разорвавши поперек. От натуги став огромней, Шеей подперев гранит, Как со дна каменоломни Он из-под земли глядит. Дальше вылезть не дадим, Путь наружу преградим.

169

Это он, седоволосый / Зодчий острова Делоса… — Имеется в виду миф о Латоне, беременной от Зевса, которая нигде не могла разрешиться от бремени, ибо ревнивая супруга Зевса, Гера, повелела змею Пифону ее преследовать. В отчаянии Латона бросилась в Эгейское море. Посейдон пришел ей на помощь, создав остров Делос, где Латона разрешилась двумя детьми — Аполлоном и Артемидой. (Мы уже отметили выше, что Гете в сцене «Классическая Вальпургиева ночь» не выводит так называемых «старших богов», поэтому помощь, оказанная Посейдоном, приписывается Сейсмосу, олицетворяющему землетрясение.)

Сейсмос

В конце концов признать пора Мои труды, толчки и встряски. Без них могла ль земли кора Такой прекрасной быть, как в сказке? Где было б гор великолепье, Когда б я в недра их не влез И на своей спине их цепи Не поднял в синеву небес? Свидетелями были предки, Хаос и Ночь, как я их тряс, Да и титаны-однолетки, Участники моих проказ. Нам были нипочем утесы. В своем задоре, силачи, Мы горы Пелион и Оссу Подбрасывали, как мячи. [170] А в довершение веселья, Повесы и озорники, Мы сверху на Парнас надели Два пика те, как колпаки. Теперь там рощи Аполлона, Но я и Зевсу порадел, Подняв ему Олимп для трона И для его громов и стрел. И, вырвавшись рывком тяжелым Из бездн на шумный праздник ваш, В подарок бодрым новоселам Я выворотил этот кряж.

170

Мы горы Пелион и Оссу / Подбрасывали, как мячи. — Сейсмос утверждает, будто участвовал в создании гор Пелиона и Оссы и, ниже, горы Парнаса с его двумя вершинами, из которых одна была посвящена Аполлону и Артемиде, а другая — Дионису. Сфинксы отрицают вулканическое происхождение гор, полагая, что они образовались постепенно, незаметно, в течение долгих веков, так что им, сфинксам, даже не пришлось сдвинуться с места («Но вопреки сильнейшим потрясеньям / Мы, сфинксы, старых мест не переменим»).

Сфинксы

Делом древности могли бы Показаться эти глыбы, Если б мы не убедились, Как их слой из почвы вылез. Вокруг нагроможденья свежих плит Зеленый лес разросся и шумит. Но вопреки сильнейшим потрясеньям Мы, сфинксы, старых мест не переменим.

Грифы

Посмотрите. В дыры, в щели Искры золота засели. Муравьи, не проморгайте; Этот клад отковыряйте!

Хор муравьев

Где кручу горную Расперло сдвигом, Туда, проворные, Пуститесь мигом! Семьею бойкою Тащи находки, Пласты с прослойкою И самородки! С рассвета самого До поздней ночи Руду отламывай, Горнорабочий! В скале расколотой Толпою дружной Ищите золото! Земли не нужно!

Грифы

Марш, марш! И золотистый крап Ссыпайте здесь, у наших лап. Ведь нет запоров и ключей Вернее грифовых когтей.

Пигмей [171]

Вот и мы тут разместились, Стали на ноги, стоим, А откуда мы явились, Неизвестно нам самим. Для пристанища довольно Малой трещины в земле. Даст скала разлом продольный, Даст и карлика в скале. В этом каменном уступе Он и разведет семью С карлицей своею вкупе, И не хуже, чем в раю. По случайности счастливой Тут нашелся кров жилой. И восток и запад живы Только матерью-землей.

171

Пигмеи. — Племени пигмеев согласно греческой мифологии были подвластны все подземные духи и муравьи; горные духи, подобно Сейсмосу, символизируют вулканическое начало.

Дактили (мальчики-с-пальчики)

Но если за ночь эта мать Плодит пигмеев род мизерный, То не откажется рожать Нас, самых маленьких, наверно.

Предводители пигмеев

С резвою прытью Место займите. Натиск мгновенный Силе замена. Куйте в дни мира Войску секиры. Кузницы зданье Стройте заране. Род муравьиный, Вройся в глубины! Мало-помалу Плавьте металлы. Дактили крошки, Тонкие ножки, Стаскивай в кучи Хворост и сучья! Жгите совместно Уголь древесный.

Генералиссимус

Луки и стрелы Взявши, за дело! Бейте в заливах Цапель спесивых Штурмом нежданным Всех до одной! В шлеме с султаном Над головой.

Муравьи и дактили

Как быть? Спасенья Нет никакого. Мы роем руды, Из этой груды Куются звенья Нам на оковы. До той минуты, Как, взяв преграды, Не сбросим путы, Мириться надо.

Ивиковы журавли [172]

Крик убийц и жертв стенанье, Крыльев шумное ширянье Катится из тростника К нам сюда за облака! Цапли скопом перебиты, Кровью берега покрыты. Перья их и хохолки Украшают шишаки Изуверов и злодеев, Толстых и хромых пигмеев. Отзовитесь, журавли, За морями и вдали, Соберите ополченье, Преисполнясь духом мщенья. Ни пред чем не постоим! Смерть исчадьям воровским!

172

Ивиковы журавли — свидетели смерти поэта Ивика, убитого разбойниками по пути к Истмийским играм, указавшие виновников злодеяния. Журавли и пигмеи (согласно греческой, а также средневековой немецкой мифологии) находятся в непримиримой борьбе. Гете трактует здесь эту борьбу как противопоставление «вулканической теории» (объяснявшей происхождение рельефа земли как результат воздействия жидкого пламени ее сердцевины на ее твердую оболочку) и «нептунической теории» (объяснявшей строение земли как результат сложного процесса превращения влаги в плотное вещество); обе эти теории в настоящее время признаны устаревшими.

(С криком разлетаются.)

Мефистофель (на равнине)

Ведьм севера смирять — одни безделки, А здесь я, право, не в своей тарелке. Насколько лучше Блоксбергская высь! Там ты свой брат, куда ни повернись. Свой Ильзенштейн там Ильза стережет, [173] На высоте своей нас Генрих ждет, И Храпуны шлют Эленду — деревне Лет тысячу свой отзвук эха древний. Там прочно все, а тут того гляди Путь под тобой прогнется впереди. Шел, кажется, сейчас по ровной глади, Глядишь — гора образовалась сзади. Пусть не гора, бугор, но, став стеной, Преграда он меж сфинксами и мной. Огни костров горят. Пройдусь вдоль ряда, Приглянется компания, подсяду. Еще, заигрывая и дразня, Шалуньи вертятся вокруг меня. Ну что ж, пожалуйста. Я по привычке Не откажусь от свеженькой клубнички.

173

Свой Ильзенштейн там Ильза стережет, / На высоте своей нас Генрих ждет… — Долина Ильзы и скала Генриха на Брокене, близ деревни Эленд (см. прим. к «Вальпургиевой ночи» в первой части «Фауста»),