Фаворит. Том 1. Его императрица

Иноземные послы и посланники, аккредитованные при дворе Петербурга, пребывали в состоянии прострации. Появление Потемкина, для всех неожиданное, спутало многие карты в том пасьянсе, который они привыкли разыгрывать при бесхарактерном Васильчикове, искусно лавируя между Паниным и Екатериною! Теперь возникла новая громоздкая фигура, быстро набиравшая силу и скорость, а дипломаты ничего о Потемкине не знали и поначалу в депешах, рассылаемых ко своим дворам, характеризовали фаворита очень кратко: одноглазый генерал. Было еще неизвестно, каковы его пристрастия, что он любит и чего не терпит, продажен или неподкупен, каковы его симпатии в европейской политике, какими языками он владеет, трезвенник или пьяница? Пока что политики уяснили одно: в насыщении желудка Потемкин неукротим, как доисторический ихтиозавр, дела вершит больше в халате, его любимая поза-лежачая. К лету 1774 года дипломатам стало ясно, что "одноглазый генерал" -- не случайный баловень царской постели, лестница его восхождения к славе строилась Екатериною весьма основательно -- в таком порядке: генерал-адъютант императрицы, подполковник лейб-гвардии полка Преображенского, вице-президент Военной коллегии, граф великой Российской империи.

Его высокопревосходительство стал титуловаться его сиятельством! В эти сумбурные дни, когда было трудно доискаться истины, в Петербурге все чаще появлялись усталые и небритые курьеры, с ног до гловы заляпанные грязью дорог и проселков; они прибывали с пакетами от Румянцева. В разноголосице придворных сплетен дипломаты улавливали лишь отдельные слова: "Суворов... Козлуджи... конгресс, конгресс!.. Князь Репнин уже там... это в деревне Кучук-Кайнарджи..." Никто ничего не понимал. Лучше всех был информирован прусский посол, граф Виктор Сольмс, давно живущий в России и хорошо изучивший русский язык (за что его уважала Екатерина).

– - События созрели, -- говорил он, -- а Пугачев вряд ли повторит оренбургскую ошибку и, скорее всего, явится на Волге...

Узнать же точно, где сейчас Пугачев и куда направляет он движение своей новой армии, было невозможно: Екатерина отшучивалась, Панин хмуро отмалчивался, Потемкин грыз ногти. Весь июнь дипломатический корпус пребывал в напряженном внимании, тщательно коллекционируя слухи среди царедворцев и простонародья. Кажется, что на этот раз народ российский широко расправил свои крылья... В один из теплых вечеров Сольмс пригласил коллег в прусское посольство на Морской улице; почти напротив расположилась мастерская Фальконе, где под самый потолок был вздыблен "глиняный" всадник... Посол Фридриха II раскатал карту России:

– - Пугачев, очевидно, вышел на Казанский тракт.

– - Но какие страшные расстояния!
– - сказал граф Дюран.

– - В этой дикой стране, -- напомнил шведский посол Нолькен, -- расстояния никого не ужасают, а тем более русских...

Политики сомневались, хватит ли у Пугачева дерзости вонзиться в самый оживленный центр России, насыщенный множеством дворянских усадеб и вотчин, переполненный крепостным населением.

– - Вы не верите, что Пугачев спешит к Волге?

– - Трудно в это поверить, -- отвечали Сольмсу.

Прусский посол хлопнул в ладоши, явился лакей.

– - Вот тебе рубль, -- сказал ему Сольмс.
– - Обойди ближайшие лавки, принеси нам фунт свежей икры.

Лакей долго отсутствовал. Наконец вернулся:

– - Извините меня, посол, но икры нет.

– - Быть того не может!
– - воскликнул граф Дюран.

Лакей пояснил, что в лавках икра есть:

– - Но старая, залежавшаяся, а торговцы говорят, что свежей икры долго еще не будет. А почему -- никто не ведает.

Сольмс, явно удовлетворенный, позвал гостей к столу:

– - Заранее извиняюсь перед вами, господа, что прекрасная русская икра сегодня не оживит мой стол... Нет икры, и ясно почему: Пугачев идет прямо на Казань...

...Крестьянская война еще только начиналась.

ЗАНАВЕС

Ну и жарища... В середине июля 1774 года Прохор Акимович Курносов проезжал через Россию, поспешая в столицу по срочному вызову. Где-то вдали горели леса, сизый дым обнимал ромашковые поляны. Дороги утопали в еду чей пыли, по ним хаотично катили брички, рыдваны, коляски, кареты, таратайки, шарабаны, просто телеги -- ехало дворянство, причитая испуганно. Спасались... А на почтовых станциях не протолкнуться было от множества застрявших пассажиров: все ямщики в разъездах, лошадей нет, всюду суета, вопли, ругань, драки, пьянство, неуважение человека к человеку. Прошка легко протекал через этот чудовищный раскардаш России, будто ничто его не касалось. Где-то за Липецком, остановясь менять лошадей, он спросил станционного смотрителя:

– - Что это с людьми, будто повзбесились все?

– - Как, сударь! Пугачев-то у Казани уже... Гляди, день-два -- город возьмет, через Волгу перекинется, сюда заявится. Вчерась двоих уже повесили: каки-то манифесты подложны читали...

Имея на руках хорошую подорожную, Прошка катил пока как по маслу, без задержек. Наконец и он застрял под Лебедянью.

– - Нет лошадушек. Подождите, сударь, -- обещал всклокоченный смотритель.
– - Уж вас-то я первым делом отправлю... ей-ей!

Курносов был в белом флотском плаще, под которым поблескивал орден Георгия, держался парень в сторонке, в разговоры общие не вступая, и потому привлекал к себе особое внимание.

– - А кто же вы, такой нарядный, будете?

– - Мы с Черноморской эскадры... А что, сударь?

– - Да уж, извините, больно вы спокойный средь нас.

– - Ас чего бы мне волноваться?
– - спросил Прошка.

– - Пугачев-то... ай-ай! Слыхали ль?

– - Слыхал. А буфет на этой станции имеется?

– - Эвон, за ночевальной комнатой... извольте.

На втором этаже станции проезжие убивались с горя за картами, бодрились от вина. Левую руку с оторванными пальцами Прошка напоказ не выставлял, скрывая ее под плащом. Он сказал:

– - Водки бы мне стаканчик. Да карася в сметане.

Повернулся от буфета в зал, и на него испуганно глянули удивительно красивые глаза (не мамаевские, а по наследству из рода дворян Рославлевых). Это была Анюточка Мамаева, а ныне в браке казанская дворяночка Прокудина, с нею-две девочки.

– - Ну узнали меня?
– - спросил он, подходя к ней.

– - Да вас, сударь, теперь и не узнаешь... Вижу, что облик-то знакомый вроде. Смотрю вот: вы или не вы?.. Здравствуйте.

– - День добрый, Анна Даниловна, -- поклонился Прошка.

– - Чего ж в нем доброго-то?
– - сказала она, закусив губу, а девочки ползали по лавке, трепали мать за рукава платья.

Хотел он сказать, что Мамаев в Азове под его командою состоит, да передумал: по всему видать, женщине и без того плохо, так на что правду об отце знать? "Э, ладно! Промолчу..."

– - Наверное, тоже от Пугачева бежите?

– - Хуже того, -- вдруг заплакала госпожа Прокудина.
– Муженек мой под суд угодил... Выдали меня за него как за благородного. А он казну в Мамадыше растащил, на акциденциях попался, двух писарей засек и сосед ню усадьбу спьяна спалил. Едем с ним до Сената столичного, чтобы умолить судей избавить нас от Сибири.

– - А муж-то ваш где! Хоть бы глянуть на героя такого!

Анечка возвела к потолку прекрасные глаза:

– - Где ж ему, окаянному, быть-то еще? Где вино с картами, там и он... Пять ден маемся по лавкам, лошадей не дают. Ах, сударь мой, -- вдруг вырвалось у нее.
– - Ежели б вы дворянином были, так все иначе сложилось -- ко счастью нашему обоюдному!

Чего уж тут вспоминать детские наивные поцелуи украдкою? Он прошелся по комнате, стуча железками на ботфортах, белый галстук из батиста терзал шею, мешала шпага. Ответил так: