Фаворит. Том 1. Его императрица

– - Мне, маменька, жениться -- как давиться. Сама ты дура, и для меня дуру нашла, чтобы на старости лет придурков нянчить...

Маменька тянула его к себе в деревню, в глушь, в сытость, в прозябание провинции, в малинник, на сеновал, на винокурню.

– - Умные-то люди эвон как поступают, -- доказывала она сыну.
– - Ферапоша Похвиснев, наш соседский, тоже капрал гвардии, по чиновной части пошел. Сейчас в Дорогобуже судьей. Гроза такая -- не приведи Бог! За этот вид ужасный ему и гусей, и поросят, и сено везут возами. Благодетели-то даже крышу железом покрыли. Женился он, так жена глаз не смеет поднять, ножки ему целует. Бывало, крикнет он: "Квасу мне!" -- так она замертво с ковшиком в погреб кидается... Вот как жить надобно. Учись, сын мой. Люди-то не глупее тебя. А примеров образцовых тому достаточно.

– - Мне такие карьеры не образец. Чтобы я, студент бывалый, да гусями брал? Так уж лучше стихи писать стану...

Дарья Васильевна, скривив рот, завыла:

– - Женись и живи, как все люди живут.

– - Я уж нагляделся, как ты жила с папенькой. Ныне митрополитом раздумал быть -- хочу фельдмаршалом стать.

– - Эк заносит тебя!
– - сказала Дарья Васильевна.
– - Батюшка лямку тянул, а к семидесяти годам едва до маеора вытянул.

– - Значит, не с того конца за лямку хватался...

Уйдя к себе, раскрыл он журнал "Полезное увеселение", а там, глядь, Рубан уже заявил о себе переводом с латыни: "Папирия, Римского отрока, остроумные вымыслы и его молчание". Ай да Васька! Торопится жить... Вскоре и сам заявился. Рубан был уже в чине актариуса Коллегии дел иностранных -- зашел проститься.

– - А я, Гришенька, в Запорожье еду.

– - Охота тебе в экое пекло залезать.

– - Служба! Определен состоять на Днепре у Никитина Перевоза [3], где буду выдавать паспорта купцам нашим, кои с крымским ханом торги имеют... Я ведь и татарский язык постиг. А ты как?

– - А никак. Видишь, лежу. Думаю.

– - Так ты встань. Думай стоя. Или бегай...

Стемнело. Григорий велел лакею подать свечи.

– - Прощай, брат Васенька, -- сказал Рубану с лаской.
– Видать, мои валенки тебе на пользу пошли: ты в них до чина добегался... Я ведь тоже не залежусь долго -- скоро отъеду!

Матери он объявил, что отбывает в Петербург для служения в Конной гвардии, и чтобы она дала ему денег на подъем и экипировку. Дарья Васильевна предъявила сыночку кукиш:

– - Полюбуйся, какая тебе пировка будет... Ишь какой храбрый капрал выискался: пришел и дай ему, будто я на мешке с деньгами сижу... Не будет тебе моего родительского благословения!

Маменька распалилась. Потемкин не уступал:

– - Уеду в полк и без твоего благословения...

Ни копейки не дали и родные. Никто не одобрял его решения служить в полку, ибо не верили, что лентяй способен сделать карьер воинский. Сережа Кисловский свысока внушал братцу:

– - Лучше ступай по службе гражданской. К полудню надобно в присутствие казенное заявиться, а после обеда -- отдыхай. Иные старость свою конторскую даже в Сенате кончают.

– - Не хочу ничего я в старости -- хочу в молодости!

Один выжига Матвей Жуляков искренно сочувствовал Грише и подарил ему три рубля (все, что имел):

– - Генералом станешь -- не забывай! Мундирчик твой разложим на противне и в печку сунем. Сколько ни стечет с него, все пропьем и капусткой закусим...

Три рубля не деньги: гвардия любит богатых!

Амвросия он застал после службы, утомленным чтением проповеди. Монахи разоблачали первосвященника от одежд пышных, благоухающих духами и ладаном. Оставшись в белой просторной рубахе, мягко ступая сапожками из малинового бархата, Зертис-Каменский строптивым жестом выслал всех служек вон, велел Потемкину:

– - Не стой как пень. Сядь, бестолочь дворянская...

Теплый ливень прошумел над Москвой, омывая сады. Кто-то постучал в окно с улицы, и Амвросий впустил в свои покои ученого скворца. Мокрая, взъерошенная птица уселась на плечо владыки, вставила острый клюв свой в ухо ему.

– - Так, так, скворушка, -- закивал Амвросий, -- рассказывай, что слыхал на Москве... Неужели правда, что Потемкин в полк собрался, а денег нету? Так, так... спасибо, умник ты мой!

Кормя птицу с руки зернами, владыка спросил:

– - Правда сие, Гриша?

– - Да. Хочу в полк ехать. А на что лошадей купить? На что амуницию справить? Никто не любит меня, никто не знает...

Амвросий пятерней расчесал смолистую бороду, всю в крупных завитушках, как у ассирийского сатрапа. Сверкнул очами.

– - Сколь нужно тебе?
– - вопросил дельно.

– - Мне бы хоть сто рублей... для начала жизни.

Амвросий махнул рукой (ярко вспыхнули перстни):

– - Это не для начала -- для конца жизни! На сто рублей в гарнизоне Оренбургском хорошо маяться, а в гвардии... у-у-у!

– - Так быть-то мне как?
– - растерялся Потемкин.

Амвросий выпятил богатырскую грудь:

– - Жить начинаешь, так запомни слова мои: деньги -- вздор, а люди -- все... Ты когда-нибудь людей бил?

– - Такого греха за собой не помню.

– - И впредь не смей! На, забирай... вздор.

Сказав так, Амвросий дал Потемкину полтысячи рублей. Потемкин, побожился:

– - Вот как пред истинным... верну долг сей.

Амвросий захохотал так, что лампады угасли.

– - Не божись!
– - гаркнул владыка Крутицкий и Можайский.
– Знаю я породу вашу собачью. Все забудешь. Никогда не вернешь...

Потемкина проводил до заставы выжига Матвей Жуляков -пьян-распьян, едва на ногах держался. Но в разлуку нежную сказал мастеровой слова напутственные, слова воистину мудрейшие:

– - Ты, Гриша, конечно, служи... старайся! Но с большими господами за одним столом вишен не ешь. Коли учнут они косточками плеваться, обязательно глаза тебе повыщелкивают.

А ведь верно напророчил пьяный выжига...

ЗАНАВЕС

Над Босфором, в гуще садов, сбегающих к морю, господствует Сераль [4]. Это резиденция султана: киоски и дворцы, тюрьмы и мечети, бани и огороды, монетный двор и конюшни, лазарет и... гарем, конечно!

Внутри Сераля расположен Диван -- правительство; возле Дивана площадь с фонтаном, окруженная кипарисами. Из Дивана в Сераль протянута крытая галерея, через которую иноземных послов проводят в залу для свидания с султаном; зала эта -- тесная, нежилая и темная, в ней одни табуретки и ниши в стенках. Что дальше -- никто не знает! Но туда проводят юных пленниц для султана.

Женщина, попав в гарем, покидает его мертвой в гробу -- до кладбища, или живой в мешке-до Босфора, где ее топят...