Федор Алексеевич

С удовлетворением Фёдор поставил точку и собрался уже уходить, но вдруг стал рыться в листах, которые заполнял вместе с Иоакимом, и, найдя последний, приписал в конце: «За долговременную и ревностную службу в Академии учителям назначать пенсию» Подумав, добавил: «А Академии зваться Славяно-Греко-Латынской по языкам, кои в ней преподаваться будут».

В дверь заглянул Языков, сказал с укоризной:

— Фёдор Алексеевич, уж скоро первые петухи закричат.

— Ну и спал бы, Иван, чего беспокоишься.

— Мне должность не позволяет. Даже вон Родимица завздыхалась, костями скрипит.

— Ладно, ладно. Пойдём. Бери шандал дорогу светить.

Глава 50 ДА БУДЕТ ТАК

— асилий Васильевич, — говорил грустно государь. — В прошлой войне наша держава содержала без малого сто пятьдесят тысяч ратных людей, что для казны было, сам понимаешь, вельми тяжело. Тем более что траты наши не увенчались успехом на ратном поле. Я велел тебе ведать ратные дела и подумать о лучшем устроении войска и управлении им. Каковы успехи у тебя в этом?

— Государь, я думаю, надо собрать выборных людей от всех городов — генералов, полковников рейтарских и пехотных — и с ними вместе подумать о лучшем устроении войска. У них есть хоть и худой, но боевой опыт, они на собственной шкуре убедились, сколь несовершенно нап1е воинство.

— Собирай, Василий Васильевич, и с Богом за дело. Да вели привезти им всем разрядные книги.

— А зачем они, государь?

— А там увидим.

Князем Голицыным были разосланы грамоты во все города: предлагалось выбрать двух человек в ратном промысле искусных и отправить в Москву «для решения ратных дел по государеву указу и везти с собой разрядные книги».

Для столь высокого и важного собрания была уступлена Грановитая палата. Заседали несколько дней, и начали с разбора военных действий и обид, случившихся на поле брани.

— Вы посмотрите на турского янычара, — шумел стрелецкий голова, — он едва ль не с детства наторён владеть оружием, в бою он чёртом вертится со своим ятаганом и только что зубами не кусается. А наш ополченец? Его только вчера от сохи взяли, он не знает, с какой стороны пищаль заряжается, а в руке ему удобней держать не саблю, но палку. Он неповоротлив как медведь. В бою не успеешь оглянуться, а уж янычар ему башку снёс. И добро б одному, а то ведь на одного турка мы пять или десять своих ратников тратим. При таком неравном размене мы никогда настоящей победы иметь не будем.

— Верно, голова, — кричали с лавок полковники.

Командир сердюков, чуть не плача, жаловался:

— Мой полк турки окружили, я шлю в соседний рейтарский полк к боярину гонца: «Выручай!» А он мне в ответ: кто ты такой, чтоб мной командовать, я, грит, Рюрикович, а ты? А я попович, до полковника верной службой дошёл, не знатностью.

— Ну и что дале-то? — спросил Голицын.

— Что дале? Прорывались сами, и пока прорывались, половину сердюков положили. А рейтары стояли и смотрели.

— И не пособили?

— А зачем им пособлять? Рюрикович не приказывал.

Кряхтел князь Голицын, головой досадливо вертел, что-то писал на бумаге.

На следующий день начал собрание с зачтения грамоты государевой:

— «Ведомо великому государю учинилось, что в прошедших воинских бранях, будучи на боях с государевыми ратными людьми, неприятель показал новые в ратных делах вымыслы, которыми чинил промысел над государевыми ратными людьми, для этих нововымышпенных неприятельских хитростей надобно сделать в государских ратях рассмотрение и лучшее устроение, чтобы иметь нам в войне против неприятелей пристойную осторожность и охранение и чтоб прежнее бывшее воинское устроение, оказавшееся на боях не прибыльно, переменить на лучшее».

Воинские начальники внимательно выслушали царскую грамоту Голицын, окончив чтение, обвёл собрание внимательным взором:

— Государь указал нам желаемое направление воинского устроения и ждёт наших предложений. Кроме того, государь приказал сдать разрядные книги, которые вы привезли с собой.

Во второй день были составлены списки, в которых служилые люди были расписаны по ротам в ротмистры и поручики изо всех родов и чинов, а не только из знатных. Было решено просить государя утвердить эти списки. А к ним была приложена челобитная государю от выборных: «Великий государь Великой, Малой и Белой Руси самодержец, по твоему указу наши дети и сродники, и однополчане написаны в ротмистры и поручики, а Трубецких, Одоевских, Куракиных, Репниных, Шеиных, Троекуровых, Лобановых-Ростовских, Ромодановских и других родов в те чины никого теперь не написано, потому что за малыми детьми они не годны к службе. Так мы, выборные люди, опасаемся, чтоб от тех вышеописанных и от других родов не было нам и родам нашим укоризны и попрёку. И для совершенной в ратных и посольских делах прибыли и лучшего устроения указал бы великий государь всем боярам, окольничим, думным и ближним людям на Москве и в других городах у ратных дел быть между собою без мест, где кому великий государь укажет. И впредь никому ни с кем разрядом и местами не считаться, чтоб от тех случаев в ратных и всяких делах помешки б не было».

Вечером, когда были доставлены списки и челобитная от выборных, Фёдор Алексеевич внимательно прочёл, перелистал списки, спросил Голицына:

— Ты прочёл списки, Василий Васильевич?

— Да, государь.

— Надеюсь, в них нет никого случайного?

— Нет, государь. Они при мне составлялись, и тут записаны люди, уже отличившиеся на поле брани.

— Надо, князь, нанимать офицеров и из иноземцев, хорошо знающих строй и могущих нашим преподать эти знания.

— Хорошо, государь.

Фёдор Алексеевич взял перо, умакнул в чернила и в конце списка начертал: «Быть по сему. Фёдор».

— Василий Васильевич, сего дела в долгий ящик откладывать не будем. Я назначаю на послезавтра, а именно на двенадцатое января, чрезвычайное сидение с боярами, патриархом и архиереями из монастырей. Вели туда же доставить все разрядные книги. На «сидении» ты прочтёшь эту грамоту от выборных людей, потом скажу своё слово я, патриарх и кто ещё пожелает. Там и примем окончательное решение.

На следующий день государь приказал дворецкому, чтоб он распорядился в передней очистить от золы и углей печь и не затоплять её до его, царёва, разрешения.

— Для чего это, государь? — спросил Хитрово.

— Для дела, Богдан Матвеевич. Исполняй.

Дворецкий не посмел переспрашивать, раз не пожелал царь открыть задуманное, на то его царская воля, и нечего вдругорядь соваться: любопытной-то Варваре нос оторвали.

Двенадцатого января в Думе собрались все думные бояре и дворяне, а также выборные архиереи. Царь с патриархом пожаловали последними, сели на свои места: Фёдор в кресло царское, патриарх несколько ниже на кресло, для него принесённое. Думцы и архиереи, сидевшие по лавкам, притихли.

Государь, окинув взором сидевших, кивнул Голицыну, молвил негромко:

— Читай, князь, челобитную выборных людей.

Голицын громко прочёл челобитную и тут же стал сворачивать её. Как только свернул и перестал шуршать бумагой, заговорил царь, заговорил негромко, и оттого в Думе не то что шевелиться, а кажется, дышать перестали, — такая тишина установилась.

— Я, как государь, должен во всём следовать закону и заповедям Христа, который заповедовал нам любовь и бескорыстие к ближнему. Но злокозненный плевосеятель и супостат, видя от славного ратоборства христианским народам тишину и мирное устроение, а неприятелям нашим озлобление, всеял в незлобивые сердца славных ратоборцев местные случаи, от которых в ратных делах происходила великая пагуба, а ратным людям от неприятелей великое умаление. Местничество вредит благословенной любви, искореняет мир и братское соединение, разрушает усердие и служит на пользу лишь неприятелю нашему. Ещё Иван Васильевич Грозный, борясь с местничеством, повелевал в походах быть без мест, тож делал и родитель мой, однако зло это и поныне процветает в державе нашей. Увы, я доси не могу искоренить это зло и оттого терпим мы на бранном поле срам и бесчестье. Вот князь зачёл вам челобитную выборных людей, тех, кто более всего терпел пагубу от местничества. Так давайте решите сегодня по этому челобитью — всем разрядам и чинам быть без мест или по-прежнему быть с местами?