Феликс убил Лару

3.

Абрам Моисеевич Фельдман продолжал быстро двигаться к городу Кшиштофу. Если взглянуть на глобус, то этот путь совсем не был кратчайшим к благословенному Всевышним Израилю. Но не все, что коротко, то правильно и хорошо. Иногда длинная нитка в руке портнихи может позвать себе жениха с проезжей дороги.

Абрам Моисеевич остановился на минуту возле трухлявого пня, снял бейсболку с надписью «NBA», отер пот со лба, поправил кипу и, открыв саквояж, выудил из него небольшую бутылочку, на которой имелась этикетка «Уксус». Но в ней Фельдман держал воду. С наслаждением глотнув из нее, завинтил крышечку покрепче, вернул бутылочку на место, засунув в кожаное кольцо с кнопкой на прошитой подкладке, специально предусмотренное для перевозки жидкостей, еще немного поискал в саквояже – и из-под часов с боем, выудил крошечное радио, обмотанное проводами наушника. Всунул наушник в правое ухо, хорошо слышащее, и включил УКВ. Радио работало исправно и сообщило Абраму Моисеевичу голосом простуженной дикторши, что в области, из которой он так вовремя ушел, ракетным обстрелом еропкинской артиллерии была целиком уничтожена Михайловская область. Жертвами обстрела стали все ее жители… Через час обещали полноценный отчет об усеянной трупами земле и полную картину разрушений. В заключение выступил руководитель Еропкинской области Игнат Игнатов, сообщивший, что победа полная и окончательная! Все население уничтожено. Военный потенциал и михайловская армия также канули в Лету.

Надо идти дальше, решил Моисеич, запер саквояж и бодро, надев бейсболку, вернулся на дорогу. Он было разглядел в жарком мареве Ваньку Иванова, мираж, почти пожалел его, сгоревшего вместе с Нюркой в адском огне тротила, но здесь вспомнил, что его почти глухое левое ухо –именно Ванькина заслуга: зачем-то сунул доброму еврею гнутую отвертку в слуховой проход. Да и грабил он Фельдмана постоянно, бивал с коллективом пропитых полудурков телесную часть. Душа и Дух всегда сохранялись нетронутыми, так как ботинки и сапоги могут причинить разрушение плотскому, но никак не эфирному, которое существует в другой реальности.

Продолжая скорым шагом двигаться к городу Кшиштофу, Моисеич мотнул головой и сплюнул назад – тем самым попрощавшись с михайловским прошлым и тамошними антисемитами.

– Скотобаза! – выругался еврей.

Шел Фельдман на польскую территорию не просто так, а по большой просьбе раввина города Кшиштофа для укомплектования миньяна, так как сам раввин Злотцкий занемог плохой болезнью легкого и отбыл на неизвестное время в Бахрейн на лечение. Фельдман не мог отказать Злотцкому, поскольку младшая сестра Фира была замужем за Сеней Вайнштейном, внучатым племянником Злотцкого, да и не имелось больше образованных евреев в Кшиштофе, чтобы помолиться хотя бы вдесятером.

Ох уж этот некошерный Кшиштоф…

Моисеич пересек границу с Польшей только к ночи, разглядев мигающей лампочкой пограничный столб. Луковичные часы показали десять часов тридцать минут, и надо было готовиться к ночлегу.

Абраму было не привыкать спать в полях, лесах, на железнодорожных станциях, бывали, впрочем, и пятизвездочные отели, палубы кораблей, пляжи; на природе он никогда не разводил огня – из осторожности: много плохих людей ночью, особенно в лесу. Хорошему человеку что делать-то в ночи – не попрется он в чащу!..

Фельдман обязательно метил территорию струей хорошего напора: от всякого лесного зверя отпугнуть.

Многое знал Моисеич об этой жизни, имел хорошее образование, как религиозное, так и светское – школьное, но то, что человеческая моча неспособна отпугивать хищное зверье, ведать не ведал. Как говорится, и на старуху…

Но дело не в отсутствии знания, а скорее в вере. Любая вера, даже граничащая с идиотизмом, лучше глухого темного безверия. За всю жизнь путешествий по миру Фельдман никогда не был подвергнут атакам хищников, только вера приносила ему счастье, а люди – почти всегда зло.

Абрам наломал елового лапника, уложил его как толстый матрас, помолился Всевышнему, перекусил салом из жира бараньего курдюка и улегся спать, натянув на самые уши бейсболку с эмблемой «NBA». И снилась ему юная Рахиль, которой он в жизни никогда не видал, лишь образ создал в воображении. Но мироздание, ответственное за наши сны, рисовала Абраму полотно Рубенса, похожее на «Союз Земли и Воды», где Водой был он сам, а Землей – юная Рахиль, олицетворяющая собой богиню плодородия. Фемина, как и на картине живописца, явилась Моисеичу совершенно обнаженной, более юной и более трепетной. Она не глядела на Нептуна и оттого казалась вовсе непорочной, а нагота являла собой не бесстыдство, а…

Абрам Фельдман непроизвольно изверг семя в одежду, тотчас проснулся и, осознав весь ужас произошедшего, вскочил и побежал по лесу словно заяц с дробиной в заду. Долго бежал вприпрыжку, сердце чуть не загнал, пока не наткнулся на озерцо или болотину, вода которой поросла ряской, мгновенно разделся догола и, бросив сюртук, нательную рубаху, штаны и исподнее в воду, туда же кипу и бейсболку, сам сиганул следом, дабы совершить избавление от нечистоты.

Надо сказать, что с Моисеичем такая коллизия случилась не впервые, бывало, это и в юношестве, тогда мать просто забирала одежду на стирку. А в более позднем времени свою чистоту Абрам терял только при ночных встречах с Рахиль.

– Жениться вам надо, мой дорогой! – нежно указывал в Михайловске Исаак Исаакович Блюмин, последний друг-еврей. – Зайдите-ка вы рав Фельдман к Фире, к Эсфирь Михайловне на дом, которая в Кшиштофе проживает – ну вы знаете ее сами, полистайте альбомчики, там многие девы с фотографий залюбуются вашими глазами и захотят с вами под ручку стоять под Хупой¹. А там – девчонки и мальчишки, а также их родители!..

– Так вы что, ребе, и пионером были?

– Что вы, уважаемый Абрам Моисеевич! Просто был грех, сбегал со школы в кино, чтобы посмотреть киножурнал «Хочу все знать». Там, знаете ли, детям про науку доступно. Очень я хотел быть конструктором батискафов, чтобы самому поглазеть на дно морское.

– Лучше все же глядеть в небо! – поддерживал беседу Фельдман. – Вверх!

– Это точно! Смотрите в небо, – подтвердил рав Блюмин. – И зайдите в Кшиштофе к Фире. К Фире!

Сколько раз он ни был у свахи, сколь часто ни перелистовал ламинированные страницы с фотографиями еврейских невест, какие красавицы ни были в том альбоме, какие наследницы несметных состояний ни взирали на него – сердце соискателя ни разу не дрогнуло, а во рту не пересохло…

– Экий вы, разборчивый! – серчала Эсфирь Михайловна. – Уже сороковой год вам, а все плюете в штаны. Фу!

От такой прямоты Абрам Моисеевич краснел ушами. Думал, расплавятся от стыда и стекут его уши прямо тут на паркетные полы воском… Он разводил руками: мол, никто его не влечет со страниц альбома еврейской свахи.

– Во так, – только что и смог выговорить смущенный Абрам.

– Есть у меня секретный альбомчик, – заговорщицки прищурилась Эсфирь Михайловна, – который я редко кому показываю. – И так она посмотрела на Фельдмана, что он испугался увидеть в нем не невест, а женихов.

– Охохох! – воскликнул Абрам Моисеевич, глянув на первый разворот. – Эхехех!

Таких толстых, жирнющих женщин в таком количестве он никогда не наблюдал. Также не ведал он о существовании усатых и бровастых, бородавочных и худых, как сосновая щепа, особей. Неосознанно искривился лицом, будто лимона пожевал.

– Поняла-поняла! – захлопнула секретный альбомчик Эсфирь Михайловна. – Поняла хорошо, что вы не из таких любителей! Выросли в моих глазах… на миллиметр!

Здесь, во спасение, отбили полдень фельдмановские часы, Моисеич сослался на неотложное, заспешил к выходу, но, суетясь, полой сюртука задел некую книжицу, которая, упав с вольтеровского столика, раскрылась своей тайной, оказавшись вовсе не книгой, а маленьким альбомом с фотографиями. Просто переплет был как у книги – кожаный.