Феминиум (сборник)

Духи Кайсы нашли себе новых хранителей.

Мы такие же теплокровные, как кайсанцы, как коровы, свиньи, гуси и утки.

Скольких из нас выбрали духи стихии, чтобы затаиться до поры?

И – что случится, если круджо покинет планету?

Мы пленники Кайсы. Нам никогда не улететь отсюда.

Придется с этим жить.

Мы научимся.

Космопорт восстанавливать не стали. Только залили бетоном посадочную площадку – подальше от вулкана.

На нее опускаются автоматические грузовики. Люди больше не рискуют ступать на землю Кайсы.

Последним, кто прилетел из людей, был папа. Майвен очень обрадовалась.

Как ты думаешь, папа, а я – круджо?..

Ника Батхен ДОБЫЧА

За одно утро поляны покрылись подснежниками – словно на лес опрокинули полные ведра звезд. Казалось, невозможно пройти, чтобы не наступить на бело-голубой, пахнущий весной ковер. Если б не спешка – я задержалась бы покружить в тумане между могучих стволов царских кленов, прикоснуться щеками к влажной, заросшей мхом коре, под которой бьется сок жизни, – но, увы. Мой старший брат Лассэ разбудил меня до восхода луны. «Вставай, вставай, – повторял он и звонил в серебряный колокольчик. – Ловцы пришли на границу». Я вскочила, сбросив дрему вместе с капельками росы.

Они всегда приходили весной, в то время когда звери и птицы беспечны, увлеченные свадьбами и поиском дома для будущих малышей. Они убивали не для еды и не ради защиты, не щадили ни детенышей ни влюбленных, оставляли изувеченные тела на грязных стоянках, увозили с собой пленников в железных клетках, чтобы те медленно гибли вдали от родины. Гоняясь за драгоценной добычей, они не страшились ни смерти, ни небесных путей. Увы, Лисий лес – и ковры оранжевых мхов в алых капельках сластеники, и бугристые валуны, в чьих расщелинах гнездились изумрудные змейки, и тропинки вдоль русла реки, и опустелые провалы нор, в которых раньше жили водяные дракончики, – принадлежал людям. По договору царицы Астэ и трех владык краткоживущих эльфы клялись не выходить за границы Ревучих топей. Оставалось только молча смотреть на гибель родичей по земле – или делать то, что возможно свершить, не нарушая клятвы.

Я бежала изо всех сил, перепрыгивала ручьи, осторожно ступала по размокшим тропинкам и скользким склонам. Кое-где, в низинках, в тени деревьев еще прятались островки старых сугробов. Брат Лассэ сказал однажды, что наш лес, наш Тауре Руско, тает как снег под солнцем. Брат Мэльдо стал спорить – эльфы живут. Так же ярко зеленеют по весне рощи, так же сочно наливаются красным золотом в месяц Листьев, так же спускаются осенью к морю золоченые лодки в лентах и бубенцах. В ночь перелома года так же дивно танцует царица Астэ на вершине горы Потери, а братья зажигают огни и пьют мед из прозрачных кубков – изгнанниками мы пришли в эту землю и отыскали приют. Нас не становится меньше. Почти.

Воздух наполнился томящим запахом прели, почва все чаще чавкала и расползалась. Клены и буки сменились чахлой ольхой и тощими, как девчонки из деревень, березками – я приближалась к топям. В разгар лета, когда солнце пьет воду с земли и болотные травы корнями скрепляют почву, отыскать тропку между кочек, бочажин и редких островков суши, поросших вереском и сосной, может и человек. Весною не всякий эльф согласится обойти топи по краю. А мне придется проскользнуть через самое сердце болот и бежать напрямик. Страх шевельнулся в груди холодной рыбешкой, я глубоко вздохнула, унимая его, – и рванулась вперед.

Место для ночевки я стала высматривать загодя, не дожидаясь заката. Болотные ящеры – неприятные зубастые твари размером с хорошего оленя – еще спали в своих сырых берлогах, призраков нынче бояться нечего. Но отдыхать лучше на сухом мху или палой листве, там, где никто не умер. Мне повезло не сразу, солнце уже краснело, когда удалось отыскать сразу три сухих и безопасных на вид островка, с одного пахло сладким – прошлогодние ягоды топяницы, вытаяв из-под снега, обретали особенный аромат. И ручеек журчал тихо, но явственно. Я поспешила на звук – и отпрянула. Где-то под толщей торфа пряталось озерцо земного масла, пестрые пятна выступали наружу, делая родник непригодным для питья. Вздохнув, я низко наклонила голову и коснулась рогом воды, очищая источник от яда. Потом поела ягод и нежных вересковых побегов, осмотрелась и решила, что на среднем островке, в кольце сосенок мне будет безопасней всего. Постель из прошлогодней хвои оказалась приятной, я улеглась, подогнув ноги, встряхнула гривой и опустила голову. Глаза закрылись сами собой. И снов я не видела.

На рассвете вдруг начался снегопад. Пробираться по кочкам стало труднее, шерсть на ногах намокла, до самых бабок налипла грязь. Снег сбил меня с пути, я потеряла сердце топей – большой остров, усеянный крупными валунами, на котором испокон веку ничего не росло, пришлось возвращаться по своим же следам. Продвигаясь вперед, я грезила наяву – о зеленых лугах и освещенных луной июньских полянах, о журавлиных танцах и играх лисят. Замечтавшись, чуть не шагнула в круглое, гладкое озерцо, увидела себя в черной воде, хихикнула – белый единорог, перепачканный, словно мускусная крыса. И тут же вздрогнула всем телом – ветер донес далекий запах дыма человеческого костра.

Краткоживущие не умеют кормить огонь, они смешивают ветки разных пород, добавляют вонючего торфа или жирного угля и кашляют от едкого запаха. Я никогда не понимала людей. Не испытывала к ним ненависти – это яд, разъедающий душу, от которого нет спасения. Мать рассказывала, как дичали те эльфы, что не сумели принять мир и, вопреки клятве, сражались с людьми по ту сторону топей. Участь погибших казалась завидной по сравнению с судьбой тех, кто перестал чувствовать красоту. Брат Лассэ тоже убивал – но честно, лицом к лицу, как убил бы оленя или медведя. Я – нет. И не знаю, смогу ли…

Вторая ночь в топях была нелегкой – я замерзла и не нашла сухого места для ночлега, поэтому дремала вполглаза, стоя на маленьком островке. Но утро вознаградило меня за все – под яркими солнечными лучами впервые за эту весну раздалось звонкое «цыть-цыть-цыть» овсянки, а за утренним туманом на горизонте показалась широкая гряда Лисьего леса. До цели было рукой подать.

Ловцы думают, будто они знают лес и умеют в нем прятаться. Их выдает все: тяжелая вонь железа, нечистые мысли, хруст веток под неловкими ногами, остатки пищи и мусор на испакощенных полянах. Своими отбивающими запах снадобьями, костюмами-невидимками, шитыми из шкур ящеров, и дудочками-манками они могут обмануть златолиску и белого оленя, высвистать жабу-царевну, хранящую в лупоглазой голове драгоценный алмаз. Но не эльфа и не меня. Я чувствую их ловушки, слышу их голоса и могу увернуться от летящей стрелы. Я – добыча. Редкостная добыча. Брат Мэльдо рассказывал, будто люди считают единорогов зверьми и едят, словно кабанов или уток. Кусочки рога кладут в бокалы, чтобы обезвредить яды, грива идет на плюмажи шлемов их рыцарей, из шерсти ткут белые покрывала для королевских свадеб, а копыта прибивают над воротами дома на счастье. А живого единорога можно посадить в клетку и показывать за деньги по городам. Если удастся поймать живьем.

…Их было пятеро у костра. Двое парней, схожих друг с другом, веснушчатых и плечистых, заросших рыжей щетиной, суетились вокруг котелка с кипящей похлебкой, то подсыпая туда каких-то сушеных трав, то пробуя варево. Хмурый, вонючий, седой ловец с золоченым поясом поперек брюха и арбалетом за спиной неторопливо свежевал зайца, поочередно подбрасывая кусочки потрохов трем скулящим у его ног гончим. Тощий длинноволосый юнак скорчился поодаль, на его зеленой рубахе видны были бурые пятна. Кучерявый, белокурый и очень высокий человек развлекался, тыкая прутиком в клетку, в которой неподвижно лежала белая оленуха. Я принюхалась – погоня изнурила ее, важенка истекала кровью.

Варево выплеснулось на угли, запахло паленым. Рыжий парень, бранясь, снял котелок с огня и позвал остальных. Четверо чинно расселись, выскребая ложками миски, пятый – Длинноволосый – не тронулся с места. Насытившись, ловцы пустили по кругу флягу, весело забормотали о чем-то своем, смеясь и колотя друг друга по спинам. Под повелительным взглядом Седого Длинноволосый нехотя поднялся, добыл из заплечного мешка инструмент, похожий на эльфийский ребек, и какую-то тонкую палку. Встал, приложив деревяшку к плечу, тронул палкой струны, подбирая незатейливую мелодию. Довольные ловчие застучали ногами в такт, парни на два голоса затянули песню. Я не понимала ни слова. Я слушала, выхватывая из шума звонкие и беззащитные голос струн. Они пели о первых ручьях и зеленых клювиках первой травы, о пышных гривах мчащихся облаков и счастье, проснувшись однажды утром, понять, что весна уже наступила. Мелодия поманила меня, как призрачный свет болот манит живых мотыльков. Хотелось одновременно выйти туда, на поляну, и бежать сломя голову прочь – ни одна сила еще не была надо мною так властна. А Длинноволосый все играл и играл, меняя ритмы, все быстрее колдовали над струнами белые пальцы. Одолевая слабость, я с силой ударила рогом о ствол ближайшего клена. Гулкий звук разнесся окрест, ловчие изумленно замолкли, потом загомонили все разом. С довольной ухмылкой Седой похлопал по плечу музыканта, тот вспыхнул яростью, но промолчал.