Феникс
Шрифт:
– Хорошо фонтанируешь...
– отвечаю я.
– Тому доказательством - мой личный опыт, - говорит гость, пронзительно глядя мне в глаза.
– Ведь в своей прошлой жизни я был человеком. Твоим братом.
– Черт...
– у меня так задрожали руки, что я ненароком задеваю рюмку, она падает со столика, остатки настойки расплываются по ковру темным пятном.
– Так ты все-таки... Андрей?
Он молча кивает головой. Улыбнувшись знакомой невеселой улыбкой, дает объяснения:
– Был Андреем. За то, что я лишил себя жизни, меня воплотили в почти бессмертном
Андрей автоматически наполняет настойкой свою посудину до самых краев и так же автоматически проглатывает налитое.
– Кое в чем ты не изменился, - не удерживаюсь я от укора.
– Ты прав, - тонкие губы брата перекашивает гримаса отвращения, - от старых привычек трудно избавиться. Еще Сведенборг, великий духовидец, наставлял, что "...человек не изменяется не только покуда он живет на земле, но даже и после смерти, став духом. Жизнь его такова, какова любовь его..." Это лишний раз доказывает, что сущность твоя мало изменится. Ты ведь именно этого боишься?
– Я уже ничего не боюсь, - мне, наконец, удается выползти из кресла.
– А скажи-ка, разве ты можешь испытывать опьянение? Ведь то, что я вижу перед собой, прости, всего лишь ощущающий орган, дистанционный передатчик, так сказать...
– Если ты возьмешь магнит и поднесешь его к экрану телевизора - что произойдет?
– Картинка исказится, - отвечаю я уверенно, потому что в детстве проводил такого рода эксперименты.
– Правильно. Ибо воздействие производится на один конкретный приемник, посредством которого ты в данный момент смотришь на мир. Но это вовсе не значит, что искривилось пространство студии. Или совсем наглядно: в детстве мы любили рассматривать мир через цветное стеклышко. Весь мир становился багрово-красным, изумрудно-зеленым, солнечно-желтым...
– Понятно. Ты получаешь кайф без всякого вреда для организма.
– Вот тебе еще одно преимущество.
– А как же тезис о том, что за все надо платить?
– Дрожащими пальцами я поправляю фотографию Владлены, стоящую в черной рамке на верхней крышке домашнего алтаря.
– Рано или поздно, но расплачиваться придется всем. Каждому в свое время. Твоя жизнь в теле Странника будет лишь частью Дао.
– Быть Странником, Агасфером... как Вечный Жид, скитаться по просторам Вселенной... А я так привык к этим горам, к моему дому...
– говорю я с невольным эпикурейским ворчанием.
– Ну, как знаешь, - с огорчением говорит мой брат и глядит на меня как на пропащего человека, которого лучше оставить сидеть в его повседневном дерьме.
Но он все-таки мой брат, ему жаль меня, и тогда он прибегает к последнему средству, жестокому, но действенному, впрочем, всегда для него характерному.
– Господи!
– восклицает он, - каким же ты стал скучным старым засранцем! Обзываешь меня бурдюком, монстром, а посмотри-ка на себя, во что ты превратился сам? Живешь анахоретом. Пьешь эту омерзительную настойку. Ходишь в дырявых подштанниках...
– Неправда, - возражаю я, - только что снял костюм.
– Что "неправда"?
– лицо Андрея искажает гримаса отвращения.
– Ты же стал полнейшей развалиной... какое уж тут величие...
И тогда восстает, наконец, мой дух противоречия, и вспыхивает огонь в глазах, и я тороплюсь высказать согласие, чтобы не успеть передумать:
– А что, это даже интересно... Хватит пессимизма! Считай, что ты уговорил меня... Где надо расписаться? Кровью?.. Шучу, шучу... Согласен. Попробуем начать Новую Жизнь.
Глава тридцать четвертая
ФЕНИКС
(Записки с того еще света)
Не больничным от вас коридором уйду я,
а Млечным путем...
Смеляков
1. МЕТАМОРФОЗА
Когда мне исполнилось 101 год, я умер. Говорят, что умереть в день своего рождения, - к счастью. Потусторонний юмор.
Мое тело отпевали в маленькой церквушке. Сквозь узкие окна с цветными стеклами пробивается утренний свет, в лучах которого голубоватый дым из кадильницы, клубясь, поднимается и тает под куполом, в пространстве нефа, где царит вечный полумрак. Я лежу во гробе с каким-то удивлением на восковой маске, в которую превратилось мое лицо. У собравшихся проводить меня в последний путь, были скорбные лица, впрочем, без тени фальши, и это меня порадовало. Младшие правнуки рвались на улицу, затевали тайную возню, смеялись, в общем, вели себя как все дети. Я радовался, глядя на них, и ничуть не обижался. Так и должно быть. Им цвести, нам тлеть.
Но тут я вспоминаю, что теперь я почти бессмертен. Несказанный поток радости подхватывает меня, и я совсем уж было расправил крылья своей души, чтобы взлететь с карниза хора, откуда я наблюдал обряд, как в церкви происходит смятение. Не сильное, но заметное. Входит Хумет в сопровождении чиновников из магистратуры. Чуть позже к ним присоединяется немного задержавшиеся Председатель Народной Ассамблеи и нынешний Консул с неизменным своим секретарем. За ними группками подтягиваются сенаторы. Люди расступаются. Вся эта государственная элита с минуту стоит возле моего гроба в подобающем молчании. Ничуть не постаревший Хумет (верховная власть которого продлится еще 48 лет), совершенно человеческим жестом, сложив ладони рук домиком, угрюмо, исподлобья, рассматривает своими раскосыми глазами джентри мои ввалившиеся в череп, навсегда закрытые глаза, словно не до конца верит, что лежащий перед ним строптивый и не всегда удобный бывший человек, никогда уже не поднимется. Тонкие губы Хумета едва заметно шевелятся, словно он читает молитву. Может быть... О религиозных воззрениях джентри мало что известно. За эти годы они ничуть не стали ближе к нам, к людям. Скорее, наоборот, отдалились. Пройдут годы его власти, и люди будут предоставлены самим себе. И вот тогда начнется самое трудное. Но я не оставлю вас, Зеленое человечество. И обязательно помогу, если вы, не дай Бог, собьетесь с выбранного пути. Может, ради этого я и стал Странником? Это будет моей миссией.