Феникс
Шрифт:
Рядом со мной качнулась широкая ветвь папоротника, моя ладонь накрывает кобуру, которую я сейчас никогда не снимаю и которая, кажется, приросла ко мне. Но это всего лишь доктор Лебедев. Скромно улыбается, подсаживается рядом.
Доктор Лебедев, Михаил Федорович - невысокий, аккуратно одетый человек с серьезным выражением на молодом лице. Лебедев всегда казался мне несколько замкнутым мягких манер человеком с приятным тихим голосом. У меня сложилось о нем такое впечатление, что если бы ему случилось попасть в критическую ситуацию, при которой обычно кричат: "Помогите!", он бы произнес ровным голосом: "Пожалуйста, сделайте милость, помогите".
– Что, тоже не спится?..
– нарушаю я молчание.
– Все равно сейчас побудка прозвучит... Георгий Николаевич, вы мои лекарства принимаете?
– Какие лекарства?.. а да-да, конечно, принимаю... только сейчас не помню, куда я их сунул...
– Напрасно вы так беспечны к своему здоровью, с бойцов требуете, а сами... Не забывайте: ваш организм не кондиционирован к здешним условиям.
– Послушайте, доктор, а вы-то, как оказались в этой компании?
– Вы же сами меня выбрали...
– Нет, я про другое... Я имею в виду критерий отбора, используемый джентри...
– Кто такие джентри?
– доктор смотрит на меня ясными глазами.
– Те, кто привезли нас... Сюда, на чужую планету, попали люди, неизлечимо болевшие на Земле и спасенные джентри.
– Я болел СПИДом.
Я, наверное, слишком резко отшатнулся от него, так, что Лебедев рассмеялся:
– Заразился я... нет-нет, не подумайте дурного... заразился нетривиально... Оперировал инфицированного больного, палец левой руки попал под скальпель... Спонтанный горловой спазм, проще говоря, икнул. С чего, почему? Непонятно. Хотя в практике чего только не случается... Раз профессора Киселева - знаменитейший был хирург!
– в начале его практики, за минуту до начала ответственной операции вдруг пробрал понос. Да такой, знаете ли, крутой... то есть наоборот, жидкий... да... В общем, всякое бывает.
– Тоскуете по Родине?
– Сердцем - да, разумом - нет.
– Поясните, будьте любезны.
– Ну, разве можно тосковать по ребенку, который еще не родился.
– В каком смысле?
– Я все знаю. Мы находимся на Земле, в ее ранний период...
– Вот как! Кто же это вам проболтался?
– Никто не проболтался. Я умею наблюдать и делать соответствующие выводы. Как говорится, sapienti sat - разумному достаточно.
– Ну что ж, мой дорогой доктор Ватсон, тогда, может быть, вы решите еще одну загадку.
И я рассказываю Лебедеву то, что узнал от летчика Петрова. Минуту другую он переваривает услышанное. Потом начинает зачем-то расшнуровывать ботинок. Наконец, выдернув шнурок из дырочек, доктор растягивает его
в длину и говорит:– Вот условная стрела времени. Оно течет, условно, от моей левой руки к правой. На одном конце находится начало нашего мира, на другом - его конец. А теперь мы соединим оба конца, что получится?
– Кольцо, - отвечаю я, глядя, как в аккуратных руках доктора шнурок от его ботинка превращается в отвислое, неровное кольцо.
– Совершенно верно. И это кольцо можно назвать петлей времени. Что из сего следует?
– спрашивает доктор и, не дожидаясь моего ответа, который я уже готов был произнести, резюмирует: - Перенесясь в прошлое, где нам суждено жить и, по-видимому, умереть... мы через миллионы лет вновь родимся... и даже не вновь - вот он парадокс!
– а просто родимся, проживем какую-то часть жизни в двадцатом веке, и даже увидим зарю двадцать первого, потом перенесемся сюда, скончаемся здесь, чтобы через миллионы лет... ну, и так далее. Это и называется петлей времени.
– Дорогой доктор, откуда такие познания в столь далекой от медицины области?
– Был у меня товарищ, настоящий друг, не то что некоторые... Миша Шилоносов, физик-теоретик, умнейший парень. Специализировался по коллапсирующим звездам, то есть черным дырам, с их чудовищной гравитацией и временными аномалиями. Мы с ним часто дискутировали на тему времени... Позже он ударился в религию, вступил в какую-то секту. Потом он с единомышленниками собрался ехать не то в Тибет, не то в Гималаи - искать Великих Махатм. Уехали они, да так и пропали с концами...
– Н-да... все это весьма печально...
– сочувствую я доктору.
С минуту мы молча созерцаем, как испаряется туман под лучами солнца, восходящего над лесом. Ультрамариновые краски теней становятся прозрачней и мягче.
– А можно ли ее разорвать, эту пресловутую петлю времени?
– возвращаюсь я к интересующей меня проблеме.
– Можно, если отменить принятое вами решение, лететь сюда.
– Как же я его отменю? Ведь я уже принял решение...
– Значить, невозможно, - выносит жестокий приговор доктор.
– Послушайте, но разве не могу я в один из циклов сказать сам себе: "А ну это все на х-х-хрен! И не поеду.
– Видите ли, Георгий Николаевич, вы никак не поймете простой истины, что нет никаких циклов! Все, что ни происходит в мире - происходит ОДИН РАЗ! Раз и навсегда. В этом и заключается величайший этический смысл Вселенной. Принимая решение, мы пишем на скрижалях истории, а скрижали эти потому и называются скрижалями, что решения наши бесповоротны, но в этом их, наших решениях, ценность и смысл.
– А как же насчет "раздвоения" Хумета?
– Тут налицо так называемый "археологический парадокс". Хотя ничего парадоксального в этом, в сущности, нет. Представьте, что вы археолог... Делаете раскоп и вдруг обнаруживаете собственный скелет!? Метод Герасимова позволяет восстанавливать облик по черепу...
– Да, я об этом знаю.
– Прекрасно. Так вот, когда мы, к сожалению, умрем, нас похоронят здесь... и когда наши кости превратятся в прах или, скажем, отпечатаются в камне, мы, живущие в ХХ веке, теоретически рассуждая, можем обнаружить свой же каменный портрет, свои останки. Повторяю, это всего лишь условные теоретические построения. Конечно же, от наших костей не останется даже пыли.