Феникс

– Иван Карлович...
– начинаю я вежливым тоном начальника.

– Слушайте!..
– взрывается энтомолог, брызгаясь во все стороны супом.
– Сделайте одолжение, дайте пожрать спокойно!..

Сидящие поблизости люди косятся на нас. Я сжимаю зубы. Не знаю, как на кого, но на меня такие выпады действуют, как красная тряпка на быка. Я понимаю, причем очень отчетливо, что поступаю неблагоразумно, но остановиться уже не могу. Бес упрямства окончательно овладевает мной и говорит моим языком:

– Господин Бельтюков! Уважаемый профессор, извольте меня выслушать! Не после обеда и не после ужина, а именно сейчас. Что за детские обиды? Мы с вами не на пикнике и не в бойскаутском походе. У нас - серьезная экспедиция... в местности смертельно опасной. Вы, может быть, забыли, тогда напоминаю: мы находимся на военном положении! Понятно? Отвечайте! Мне надоела ваша дурацкая манера отмалчиваться, когда вам задают жизненно важные вопросы!

– Что вы от меня хотите?
– отвечает Иван Карлович, все больше походя на паука под высоким давлением.

– Я хочу, чтобы все участники экспедиции, и вы в том числе, соблюдали СУБОРДИНАЦИЮ и не обращались к моим подчиненным через мою голову.

– Простите великодушно, я не предполагал, что вы так мелочно, болезненно самолюбивы. Вообще-то, я был о вас лучшего мнения.

– Я тоже. Но вы мне по-прежнему симпатичны. Вы умны, крупный специалист в своей области, но совсем не понимаете, на чем зиждется военная дисциплина.

– И на чем же она, так сказать, зиждется?
– осведомляется он ядовитым тоном, но, заметив мою невербальную реакцию, которая, очевидно, выглядит красноречивее моего предполагаемого ответа, - он начинает оправдываться:

– Я не солдат. И никогда им не был... слава Богу. У меня, знаете ли, другие интересы...

– Вот и не лезьте не в свое дело. Военнослужащие - моя прерогатива.

– Из-за вашего солдафонского чванства, едва не погиб человек!

– Признаю. В данном конкретном случае я был не прав. Но с политической точки зрения, я поступил верно. Если каждый, кому не лень, станет отдавать приказы военным, то это будет, извините, не армия, а бардак.

При упоминании о политике Иван Карлович морщит свой длинноватый нос, как будто унюхивает нечто дурно пахнущее. Глаза его, выцветшие и невыразительные, смотрят куда-то вбок. Казалось, они говорили: "Нет уж, сделайте милость, увольте!"

Я давно заметил, что Бельтюков имел еще одну привычку, говорят, свойственную англичанам, - не смотреть в глаза собеседнику. Я же имел привычку прямо противоположную и многих в жизни этим смущал, а иногда и раздражал. И сейчас я, вперив холодный сверлящий взгляд в собеседника, говорю:

– Я своей вины не отрицаю, и, если понадобится, готов отвечать, но и вам тоже, дорогой профессор, следовало бы взять часть вины на себя.

Энтомолог бледнеет от негодования и впервые наносит мне прямой удар взглядом, но сразу же уводит его на периферию, потому что я легко парирую этот выпад.

– В чем вы, собственно, меня обвиняете?
– жалуется он, стекла его очков рассерженно отблескивают.

– В том, что вы молчали, черт вас побери, когда я спрашивал, кого следует опасаться. Вам бы только сказать одно слово - паука, и мы бы не ломали головы, какого рода лианы преградили нам путь. Помня о пауке, мы бы сразу догадались, что это паутина... и вели бы себя более осмотрительно.

– Я не молчал, я предупреждал об опасности. Но я не предполагал... Господи, это так трудно объяснить! Интуиция мне подсказывала одно, а знания и опыт говорили, что это невозможно. Реникса!

Бельтюков постепенно успокаивается, берет себя в руки и продолжает октавой ниже:

– Видите ли, строго говоря, я не арахнолог - это зоолог, изучающий пауков, - но знаю, что реликтовые пауки охотились самым примитивным способом: наскакивая на добычу из-за угла, не делая никаких ловчих сетей. Когда я увидел крупные валуны, внутренний голос сказал мне, что за ними может скрываться хищник, например, крупный паук... Раз мы повстречали гигантского жука, почему бы не быть аналогичных размеров пауку... Но это здравомыслие дилетанта! Любой зоолог вам скажет, что гигантских пауков в принципе быть не может. Имея наружный скелет, его мышцы были бы не способны передвигать крупное, а стало быть - тяжелое тело. Земное притяжение не позволит. Закон физики-с!

Жестикулируя веснушчатым кулаком, Бельтюков заканчивает:

– А кроме того, в древних отложениях не найдено ни единого отпечатка гигантского паука. Отпечатки гигантских стрекоз родов меганевра и палеодиктиопетра найдены, а отпечатков пауков-гигантов - нет.

– Значит, плохо искали, - говорю я.

Бельтюков презрительно-высокомерно хмыкает, но я продолжаю давить:

– Почему же гигантская стрекоза имеет права на существование, а пауку в таком праве отказано? И это при том, что летающие животные имеют еще большие ограничения в весе.

– Стрекоза иначе устроена, она...

– Так кто же все-таки напал на нас?
– спрашиваю я насмешливо.

Лицо Ивана Карловича становится цвета томатного сока. Обычная уверенность в себе, свойственная любому профессионалу, вдруг покидает его.

– Вы должны были послушаться своего внутреннего голоса, дорогой профессор. Я вот, например, никогда не пренебрегаю предчувствием. И, как минимум, раза четыре это спасало мне жизнь.

Бельтюков, доев свой суп с мясом, вытирает бороду листом папоротника и озирается в поисках чая. Поведение его неизменно. Я решаю было сходить за чаем, но Владлена опять предупреждает мое желание - приносит две кружки, конечно же, на подносе. Я ставлю поднос между собой и Иваном Карловичем и возобновляю разговор: