Фэнтези-2011

— Как же вы убежали? — отрывисто спросил Стократ.

— Что?

— Судя по тому, что ты рассказываешь, вы никак не могли уйти.

— А вот могли! — Правила Приличия с трудом сел. — Барон получил письмо, что колдун приедет за Мир, как только начнутся первые заморозки.

— Так.

— А я об этом узнал, — снова заговорил Правила Приличия. — Я к тому времени подружился с экономкой, стал своим у мажордома, пил пиво с комендантом, а уж слуги мне докладывали чуть ли не каждый день… Я узнал о письме. А тут к барону явились с вассальной присягой… из вассалов погоревшего Вывора. Я расписал протокол приема — это моя работа, верно? И вот я расписал так, что три часа все были заняты в большой зале — все, с детьми и домочадцами, специальный слуга стоял с песочными часами… А я в это время привел лошадей и двуколку. Ключи украл заранее…

Стократ слушал. То, что рассказывал сейчас неумеха с нежными руками, резко меняло его представление об этом человеке.

— Тогда почему вас не догнали?

Он спросил — и тут же ответил вслух:

— Разлив Светлой!

Правила Приличия втянул голову в плечи.

— Мы только немного порезали кожу, — сказала Мир, глядя на него, будто успокаивая. — Переправились с лошадьми, и…

Стократ представил себе, как это было. «Мы порезали», да.

Он крепче обнял девушку, и она не только не отстранилась, но и, кажется, прижалась к нему плотнее. Двух беглецов легко ловить в спокойном сонном краю, но после суматохи с наводнением, когда жители хлынули во все стороны, прочь от бурлящих пеной берегов…

— Это очень плохая история, — сказал он вслух. — Очень, очень нехорошая.

Мир прижалась к нему — теперь уже точно прижалась. Ища защиты.

— Ты поможешь нам? Ты ведь можешь нам помочь?

Он очень осторожно отстранился. Посмотрел ей в глаза:

— Расскажи мне об этом маге. Кроме того, что он высокий и седой. Что он умеет делать?

Она мигнула:

— Ну… он вроде понимал все языки и читал речь по губам. Знал все травы и их значение. И еще будто бы умел летать без крыльев…

— Будто бы — или умел?

— Я не знаю… наверное, враки. И еще он будто бы убивал злодеев волшебным клинком. Забирал их души.

— И потом пересаживал в деревья и животных, — подхватил Правила Приличия. — Там у них одна береза во дворе, говорили, что в ней сидит душа убийцы и каждый год, в годовщину убийства, — плачет. Я сам видел: стоит вроде дерево, дождя нет, и вот такие капли катятся по листьям…

Стократ второй раз за это утро ощутил странный холод.

— А как же его звали? Этого колдуна?

— Стократ. Это прозвище, а не имя… Звали его Стократ.

* * *

Двое измученных путников спали на гостиничной кровати. Они уснули одновременно и сразу — так падает, устав кружиться, детская юла.

Босые пятки Мир выглядывали из-под шерстяного одеяла. Стократ остановился рядом; странно, но никогда раньше ни одно живое существо не вызывало у него такого желания обнять. Защитить. Утешить. Как будто она была самым хрупким ростком самого ценного на свете дерева. Или единственным ребенком самого Стократа; странно. До сих пор ему было плевать на детей.

Он укрыл ее ноги плащом, задвинул ставни и спустился вниз.

Заплатил хозяйке вперед. Толстая и веселая, Хозяйка-Роз старалась всячески услужить; лет ей было под пятьдесят, она располнела и обрюзгла, но видных мужчин любого возраста встречала как родных.

Он сказал с хозяйкой два любезных слова. Проведал лошадей на конюшне. Договорился с конюхом насчет седел. Вышел за частокол и углубился в лес.

Кто такой, назвавшийся моим прозвищем? Зачем ему девушка? Зачем чудовищное — и бессмысленное! — колдовство?

Живая карта. Отличная идея для большой войны, если собираешься уничтожить противника, а не просто завоевать. Тень-карта; по старому поверью, наступить на тень — значит навредить человеку… Но воевать со всем миром? Кому это может понадобиться?

И — главное — зачем надевать такую карту на смертного? Что станет с миром, когда Мир умрет?

Кто придумал ей имя, обеспокоенно подумал Стократ. И снова неуловимая мысль, как муха, прошлась вокруг головы, не приближаясь, не улетая. Мир — обитаемая вселенная. Мир — не война…

Он дошел до ручья, бегущего к Светлой, сел у воды и вытащил из ножен короткий меч.

Лезвие тускло светилось, и по нему бродили тени. Все пять душ были здесь — туманные фигурки с желтыми блиноподобными лицами: они, вероятно, ссорились, беззвучно разевая рты, пытаясь понять, что за посмертие такое, и кто виноват, и почему так тесно.

Под взглядом Стократа их движение замедлилось. Прекратилось совсем. Пять разбойничьих душ застыли, пытаясь оттуда, со стального лезвия, разглядеть своего палача.

Трое были совсем гнилые, Стократ не стал к ним даже присматриваться. Четвертый, в прошлом торговец, оказался удивительным неудачником, и, пожалуй, для него можно было найти смягчающие обстоятельства. Пятый, самый старый, искренне раскаивался — а загубленных жизней на его совести было семь штук.

Стократ подумал. Встал, обошел вокруг дерева, примерился и вогнал лезвие в расщелину — почти до половины. Выпустил пятого со словами:

— Тянись вверх.

Душа беззвучно ушла в живой ствол.

Стократ нашел муравейник. Положил меч поперек муравьиной тропы:

— Работайте.

Три гнилые души соскочили на муравьев и тут же влились в общий строй.

Стократ подбросил меч и поймал за рукоятку. Четвертая душа балансировала внутри, растопырив руки, пытаясь удержаться.

— Беги.

Он опустил лезвие в воду ручья. Клинок мигнул и погас — пустой, он неотличим был от обыкновенного стального лезвия.

Стократ еще постоял на берегу, глядя на воду, слушая ее голос. Немного позавидовал разбойнику-неудачнику: в кои-то веки ему повезло. Ручей долговечнее дуба и куда веселее муравья. Когда мне все надоест, подумал Стократ, — уйду в ручей, стану бегущей водой…

Но сперва надо укрыть Мир от погони. Спрятать… И тогда ответить на главный вопрос: что станет с миром, когда Мир умрет?

Надо отдохнуть. Всем. Хотя бы час.

Он лег на мох под деревом и закрыл глаза.

И проснулся, когда снова начался дождь.

* * *

Плащ остался в таверне. Кроны не защищали от дождя — за ночь вымокли насквозь. Скользя в траве, иногда отряхиваясь, как пес, Стократ вернулся в «Черное ухо».

У самых ворот вдруг остановился, не обращая внимания на ливень. Ворота, с утра еще темные, разбухшие, теперь светлели новым деревом.