Фермер: перерождение

Политические технологии универсальны. Меняются только формы, а суть остается той же. Борьба за влияние, формирование коалиций, управление информацией.

Моя задача — адаптировать методы из будущего к реалиям 1970-х годов. Использовать знание будущего для создания устойчивых позиций в настоящем.

В дверь тихонько постучали. Кого это принесло так поздно? Егорыч, что ли?

Но нет, на пороге стоял пожилой мужчина в потертом пиджаке и кепке. Худощавый, жилистый, с прокуренными пальцами и внимательными глазами под густыми бровями. На лице сеточка мелких морщин, выдающая возраст и нелегкую жизнь.

— Виктор Алексеевич? — спросил он, снимая кепку. — Серафим Петрович я. Прошу прощения за поздний визит. Проходил мимо, смотрю, лампа горит. Слыхал про вас много, захотелось познакомиться. Чего откладывать? Разрешите?

Я вспомнил рассказы о местном ветеране партии. Серафим Петрович Волков, один из старейших коммунистов района. Вступил в партию еще до революции, прошел Гражданскую войну, участвовал в коллективизации. Сейчас на пенсии, но пользуется большим авторитетом среди местных партийцев.

— Проходите, Серафим Петрович, — пригласил я. — Чай будете?

— Не откажусь, — кивнул старик, проходя в дом.

Он оглядел нехитрую обстановку: самодельную мебель, книжные полки, портрет Ленина на стене. Взгляд задержался на томиках сочинений классиков марксизма.

— Читающий человек, — одобрительно заметил он. — Это хорошо. Без теории практика слепа.

Я поставил чайник на керосинку, достал из буфета банку с вареньем. Серафим Петрович сел за стол, достал из кармана пачку «Беломора».

— Разрешите? — показал он папиросы.

— Конечно.

Старик закурил, глубоко затянулся. В доме запахло крепким табаком.

— Значит, молодой специалист, — начал он, изучающе глядя на меня. — Из столицы к нам пожаловал. И сразу такие дела творить начал, террасы строить, дробилки изобретать.

— Работаю по специальности, — скромно ответил я, разливая быстро закипевший чай по стаканам. — Стараюсь принести пользу народному хозяйству.

— Пользу… — Серафим Петрович задумчиво покачал головой. — Слово хорошее. Только не все, кто о пользе говорит, ее на самом деле приносят.

В его словах послышался подтекст. Старый партиец что-то заподозрил? Или просто проверяет, из каких побуждений действую?

— А что вас настораживает в моей работе? — осторожно спросил я.

Серафим Петрович отхлебнул чаю, тщательно обдумывая ответ.

— Настораживает… — протянул он. — Да не то чтобы настораживает. Удивляет скорее. Редко встретишь молодого человека с такой основательностью. Обычно молодежь торопится, хочет все сразу и побыстрее. А вы как-то по-особому действуете. Планомерно. Как опытный человек.

Я почувствовал, что старик нащупывает что-то важное. Нужно быть осторожным.

— Может быть, сказывается образование, — предположил я. — В Тимирязевке хорошо учили системному подходу к решению задач.

— Образование… — Серафим Петрович снова затянулся папиросой. — Конечно, образование важно. Но есть знания, которые в институтах не преподают. Знание людей, понимание того, как все устроено на самом деле.

Он замолчал, глядя в окно на ночной пейзаж. За стеклом сплошная темнота.

— А вы долго в партии, Серафим Петрович? — поинтересовался я, надеясь перевести разговор в другое русло.

Глаза старика ожили, в них появился какой-то внутренний огонь.

— С семнадцатого года, — ответил он с гордостью. — Семнадцать лет мне тогда было, совсем мальчишка. Но уже понимал, что наступает новое время.

— Революцию застали?

— Еще бы! Февральскую здесь, в Барнауле, встретил. Потом к большевикам примкнул. Ленин тогда выступал, слышал своими ушами.

В голосе Серафима Петровича прозвучала нота искренней приверженности. Этот человек действительно верил в идеалы, за которые боролся в молодости.

— Наверное, удивительное было время, — заметил я. — Когда все менялось, когда можно было строить новый мир.

— Удивительное, — согласился старик. — И страшное тоже. Гражданская война, разруха, голод. Но была вера. Вера в то, что мы строим справедливое общество.

Он замолчал, о чем-то думая. Потом вдруг резко повернулся ко мне:

— А вы верите, Виктор Алексеевич? В то, что мы строим?

Вопрос прозвучал неожиданно. Я почувствовал, что это какая-то проверка.

— Конечно, верю, — ответил я. — Иначе зачем бы работал?

— Работать можно по-разному, — возразил Серафим Петрович. — Кто по принуждению, кто за деньги, кто по привычке. А кто действительно верит.

Он снова затянулся папиросой, выпустил дым в потолок.

— Знаете, что меня в последнее время тревожит? — продолжил старик. — Много развелось людей, которые правильные слова говорят, а внутри пустота. Карьеристы, приспособленцы. Им не идея важна, а собственное благополучие.

Я понял, что разговор принимает серьезный оборот. Серафим Петрович не просто знакомится, он изучает меня, пытается понять, кто я такой на самом деле.

— Наверное, это неизбежно, — осторожно ответил я. — Любая система привлекает и искренних сторонников, и тех, кто ищет выгоду.

— Неизбежно… — старик покачал головой. — Может быть. Но от этого не легче. Особенно когда видишь, как твоими руками построенное другие разрушают. Не враги, а свои, партийные.

В его словах прозвучала горечь. Видимо, за долгие годы службы Серафим Петрович повидал немало разочарований.

— А что конкретно вас беспокоит? — спросил я.

Старик долго молчал, обдумывая ответ. Потом вдруг заговорил, словно прорвало плотину:

— Беспокоит то, что партия превращается в карьерную лестницу. Раньше коммунистом становились по убеждению, готовы были жизнь отдать за идею. А теперь вступают, чтобы должность получить или квартиру лучше.

Он встал, прошелся по комнате.

— Беспокоит, что молодежь не знает истории. Думают, что советская власть с неба свалилась. А за нее кровью платили, годами строили.

— Но ведь есть и искренние люди, — возразил я. — Те же комсомольцы в совхозе, они по-настоящему горят делом.