Фея белой магии
Шрифт:
Надеюсь, дверь не заперта снаружи. Деревяшка флегматично посверкивала замком-защелкой, предлагая проверить.
Минуточку, а где хоть какая-нибудь обувь? Мне что, предлагается босиком ходить?
Судя по всему – да. Ничего похожего на сандалии, шлепки, туфли, босоножки, галоши, в конце концов, в комнате найти не удалось.
Что ж, образ босячки можно считать завершенным. Балахон и трусы на веревочке явно диссонировали с брендовыми сандалетами. А вот галоши были бы в самый раз. Но – нетути.
Ладно, сопру что-нибудь в доме. А может, удастся добраться до собственных вещей.
Затаив дыхание,
Я же говорю, кретинка заплесневелая. Дверь-то не внутрь открывается, а наружу, можно было бы сообразить сразу, учитывая размеры помещения.
Оформлением «наружи» занимался все тот же дизайнер по имени Жадность. Унылый оштукатуренный коридорчик не принял на свои плечи ни капли краски (в моей келье все же разорились на белую), бетонный неровный пол подозрительно напоминал строительную стяжку.
И оказалось, что больше жилых помещений в цокольном этаже не было. Какие-то подсобные помещения, кладовка, бойлерная, электрощитовая – и все? А где же мне умыться и попудрить носик? В дом все время бегать? Очень мило! А если ночью приспичит нос пудрить? А дверь будет заперта?
Что ж, в конце концов, есть кусты на участке. Мой, между прочим, участок, вернее, наш с Лешкой. Что хочу на нем, то и делаю, вот.
Ведущие вверх ступени громоздились справа от моих апартаментов. Бр-р-р, до чего же холодный и противный пол! К тому же неровный, босиком по нему могут передвигаться лишь аборигены Австралии, мои ступни мгновенно скукожились.
Ничего, добралась и на кукожах. Яркое утреннее солнце после подвальной серости казалось особенно ослепительным. А мое состояние – особенно отвратительным на фоне летнего великолепия.
Появление чучела в балахоне особого ажиотажа среди местного населения не вызвало. Потому что оно, население, в этот ранний час (если судить по солнцу) представлено было лишь пофигистски настроенной прислугой: два тощих негра чистили бассейн, негр поупитаннее возился возле розовых кустов.
Захотелось вдруг увидеть на тщательно выстриженном газоне родимый дачный туалет типа сортир с вырезанным сердечком в двери. Но увы, увы, откуда в цивилизованной Европе подобная экзотика? Придется идти в дом еще и за этим.
А хотелось бы сразу заняться делом: найти дочь, потом – тюрьму Лешкиной души, затем его тело, и останется сущая ерунда – заставить Дюбуа вернуть моего мужа. Только на этот раз без человеческих жертвоприношений. Как? Там посмотрим.
На первом этаже суетились кухарки. Они таскали немыслимое количество разнообразнейших блюд в столовую, где был накрыт большой стол. Приборов на столе было четыре. Интересно, с кем миляга Паскаль изволит завтракать?
Планировку собственной виллы я помнила прекрасно, поэтому нужное мне место нашла без труда. Розовая мраморная ванна с золотыми финтифлюшками потянула меня к себе словно магнитом. Неудержимо захотелось налить воды, наплюхать от души пены и погрузить израненное тело в нирвану.
Если бы не бинты, я, возможно, так и поступила бы. Но… Пока нельзя.
Ничего, еще успею. А вот умыться и почистить зубы я могу.
Ага, могу. Вот только
про разбитые губы забыла. Шипя от боли, я все-таки завершила начатое.Теперь – в бой.
Глава 31
Вроде и плескалась я недолго, но, когда вышла из ванной комнаты, оказалось, что великий и ужасный Паскаль Дюбуа уже осчастливил столовую своим появлением. Во всяком случае, оттуда грязными каплями долетал его голос. А еще – монотонный бубнеж Лешкиного тела. Значит, оно – второй участник трапезы, а кто еще два, приборов-то четыре?
Теперь слышу:
– Нет! Не хочу! Уходи, ты не папа! Где моя мама?
Доча бушует, умочка моя. Мама здесь, мама уже идет. И плевать, как я выгляжу, главное – поскорее прижать тебя к груди, поцеловать вкусно пахнущую макушку.
– Алекс, – прогудел мерзье, – вижу, ты не в состоянии наладить контакт с дочерью.
– Не в состоянии, – эхом отозвалось тело.
– Придется позвать твою жену.
– Мне уйти?
– Нет, останься, мне нужен переводчик, русского ведь я не знаю.
– Но ведь Анна сама может перевести, она хорошо говорит по-английски.
– Твоя жена больше не говорит вообще, ни по-русски, ни по-английски. Так что без твоего присутствия не обойтись. Ешь.
– Спасибо, хозяин.
Эх, оглоблю бы сейчас, да по родимой головушке! Но нельзя, он не виноват, к тому же хватит и одного покалеченного в нашей семье, Лешкино тело должно остаться целым и невредимым.
Ладно, хватит прятаться за дверью, пора явить себя народу. Да и есть хочется просто зверски!
Дюбуа приказал кому-то сходить за мной.
– Не стоит утруждаться, я сама пришла! – именно эта фраза должна была гордо и независимо прозвучать в столовой, знаменуя мое торжественное появление.
Но прозвучал лишь отвратительный гугнеж. Что вполне гармонировало с моим внешним обликом, и эти две гадости – гугнеж и облик – на какое-то мгновение выбили из меня боевой задор, заменив его мучительным осознанием унижения.
Уверенный марш по направлению к накрытому столу застопорился, вдруг резко заболела нога под повязкой, щеки полыхнули огнем, в уголках глаз появились предательские слезы.
Но торжествующая улыбка Дюбуа подействовала на меня, как красные пролетарские шаровары скотника Василия на колхозного племенного быка Борьку.
Слезы мгновенно высохли (возможно, из-за пылающих щек), кулаки судорожно сжались, боль в ноге я затолкала поглубже и, глядя на мерзье в упор, продолжила путь к столу.
Во главе которого и возвышался Дюбуа, одетый в расписной африканский балахон. Слева от него флегматично хрустело поджаренным тостом тело моего мужа, а справа расположились Ника и чернокожая нянька.
Радостного «мама!» при виде меня не прозвучало. Нахмурившись, дочка сосредоточенно всматривалась в приближавшееся чучело.
Лишь когда я подошла к ней вплотную и, закончив поливать мерзье презрением, с удовольствием перевела взгляд на свою малышку, в ее глазенках заплескалось безумное счастье узнавания:
– Мамочка!
Девочка рванулась ко мне, едва не упав с высокого стула, но я успела подхватить родное тельце и прижать наконец к сердцу. Сколько дней прошло с тех пор, как я вот так обнимала своего ребеныша, – три, четыре?