Философия творческой личности
Шрифт:
– отдельными людьми или группами в аспекте изменения модуса коммуникации (от эпистолярной – к телеграфной, далее к телефонной и т. п., вплоть до виртуальной);
– автором и его произведением;
– фактом и его описанием, историческим, культурологическим, художественно-эстетическим (проблема действия и нарратива);
– образцом и интерпретацией (это и вопрос стилизации всего и вся, в том числе проблема культуры самого знаменитого рубежа веков – XIX и XX, это и вопрос переноса смыслов одного произведения и вида искусства в другое произведение и вид искусства, что демонстрирует едва ли не каждая эпоха, и каждая эпоха по-своему выстраивает границы между названными явлениями и процессами);
– национальным и космополитичным (что можно рассматривать и применительно к ряду прежних историко-культурных ситуаций, включая развитие новых художественных направлений,
– великим и малым (и в социальном смысле – государство и его житель, и в экзистенциальном смысле – например, «Мелкий бес», и в эстетическом смысле – прежде всего, трагическое и комическое);
– профессионализмом и дилетантизмом (причем последним как спасением от ремесленничества, то есть, например, примитив в живописи, вербатим в театре и пр.);
– нормой и патологией (в бытии творческой личности, в специфике художественных направлений и методов, к примеру, символисты или романтики, да и все, кто жили в переходные эпохи и чья психика отражала пограничность бытия, а творчество – пограничный характер фантазии).
К важнейшим концептам в таком случае следует отнести:
– личность (что само собой разумеется, ибо она является субъектом как осмысления, так и в некоторых случаях формирования пограничности);
– границу (концепт, предполагающий не только психоэмоциональную сферу, но и такие составляющие, как пространство и время);
– край (концепт, в котором уже нет названных координат, поскольку почва уходит из-под ног, а времени на то, чтобы спастись, – нет) и связанную с этим концептом окраину (это касается России вообще и российской провинции в частности);
– бездну (здесь особо высвечивается то, что находится позади человека, оказавшегося на этом самом краю, и то, чего нет впереди, или, иначе говоря, то, что впереди ничего нет, то есть нет привычного пространства и понятного времени);
– наконец, психологически и философски обеспеченную, хотя называемую вполне по-бытовому край(ность) – своего рода экзистенциальную ситуацию прорыва и срыва.
Обозначенная концептосфера пограничности предполагает обращение к междисциплинарной исследовательской методологии.
Не требует специальных доказательств то, что пограничность – проблема не только художественной деятельности, но и научной. Проблема пограничности как интеграции и, говоря сегодняшним языком, междисциплинарности независимо от формального признания существовала и продолжает существовать во взаимодействующих гуманитарных науках.
Психоаналитическая методология вполне логично входила в фундамент философских концепций начиная с экзистенциализма (например, в рассуждениях М. Мамардашвили [7, с. 50]). И хотя не эта проблема является предметом нашего рассмотрения, нельзя не отметить, что для современной психологии психоанализ стал структурной составляющей не только в качестве операционного материала.
Следовательно, не только гуманистическая, но и гуманитарно ориентированная проблематика психоанализа в ее методологическом качестве вполне корреспондирует с интересами эстетического и культурфилософского исследования.
Итак, мы говорим о методологической пограничности, позволяющей изучать одну из фундаментально значимых проблем философии культуры – проблему творчества – в нескольких аспектах.
Первый аспект: творчество как феномен эфемерно-прекрасный и потому безграничный (Н. Бердяев, К. Г. Юнг, еще прежде Г. Гегель).
Вернемся к важнейшим для русского самосознания суждениям Н. Бердяева, сопоставлявшего, скажем, гениальность и святость (А. Пушкин – С. Радонежский) и противопоставлявшего гениальность как «святость дерзновения» святости послушания. Напомним мысль философа: «Гениальность, – замечает Н. Бердяев, – совсем не есть большая степень таланта – она качественно отличается от таланта». И даже, полемически настаивает он, гениальность, в отличие от таланта несущая на себе отпечаток «жертвенности
и обреченности», может и вовсе «сгореть, не воплотив в мире ничего ценного» [1, т. 1, с. 174–176]. И подчеркнем, что мотив пограничности звучал у Н. Бердяева постоянно: «Творческий акт всегда есть освобождение и преодоление» [1, т. 1, с. 40]. Однако не радость, но болезненность и трагичность видел он в самом существе творчества. Он различал «творческий порыв» и «творческий акт», считая целью первого – «достижение иной жизни, иного мира, восхождение в бытии», а результатом второго – книгу, картину и т. п. [1, т. 1, с. 130].Мы уже отмечали выше, что многие ученые, работающие в различных областях знания, либо отталкиваются от предположения, либо приходят к выводу, родственному восклицанию К. Г. Юнга, который называл «тайну» творческого начала (как и тайну свободы воли) трансцендентной, утверждая: «Творческая личность – это загадка, к которой можно, правда, приискивать отгадку при посредстве множества разных способов, но всегда безуспешно» [11, с. 115]. Нельзя не вспомнить и Г. Гегеля, стремившегося провести границу между «талантом», «гением» и сопутствующими понятиями [3, с. 291].
Второй аспект: творчество рассматривается как феномен трансграничный (разрушающий, но возможно и нарушающий границы; это уже романтики, включая Ф. Шеллинга, символисты, включая Вл. Соловьева, разумеется, постмодернисты). В традиционном для последних трех столетий смысле творчество верифицируется как сфера воплощения идей и сфера воплощения личности через идеи, причем воплощения, происходящего на бессознательном уровне [8, с. 6].
Однако вполне логичным и даже выстраданным в ходе эволюции культуры становится третий аспект представления о творчестве как границе, на чем мы остановимся далее. Мы видим в творчестве – границу между несколькими сферами, если угодно – мирами.
Представление о границе в ее культурфилософском, социально-нравственном, экзистенциальном, что особенно важно, качестве имеет небольшую, но именно потому особенно важную традицию. Проблематика границы как культурфилософской категории достаточно редко обсуждается в современных научных сочинениях, однако такой опыт все же существует: обозначается этимологическое и семиотическое различение «границ» и «рубежей» [5, с. 233–239]. Наиболее отчетливо пограничный характер творчества обозначен в психоаналитической традиции, поскольку, как мы уже отмечали выше, З. Фрейд называл три пути, открывающиеся перед личностью в состоянии дискомфорта, в зависимости от соотношения свойств личности между собою и с противостоящими ей событиями (борьба может привести человека «к здоровью, к неврозу или к компенсирующему высшему творчеству») [10, с. 377].
Экзистенциальный подход, предлагаемый в традициях К. Ясперса, позволяет рассматривать границу (границы), во-первых, применительно к взаимодействию или противодействию личности и массы (человек оказывается «у тех границ, соприкасаясь с которыми ‹…› начинает понимать себя как существо одиночное»), причем в условиях осознания становящихся неизбежными границ, к которым философ относил «свойства людей массы» (имелась в виду «неизбежная безжалостность социального и биологического отбора»); во-вторых, применительно к самоощущению/самовосприятию личности в ее специфичности и уникальности, в понимании пределов допустимого и возможного, свободы и несвободы (заданности), рационального и иррационального («знание предельных границ» или, как это варьируется у Ясперса, «границы возможностей»); в-третьих, применительно к взаимодействию человека и мира во всем его – мира – объеме, включая пространственные характеристики (речь идет «о мире, занимавшем небольшое пространство земной поверхности, и будущее человека еще было вне его границ») и социальные практики («государство в качестве действительности существования было границей, на которой нечто большее, чем существование, определяло его волей в целом»). Наконец, в ракурсе исследования указанной проблемы особенно важно внимание Ясперса к пограничной ситуации, в которой «массовый порядок создает универсальный аппарат существования», разрушающий «мир специфически человеческого существования» [13, с. 9, 126, 25, 29, 155, 81].