Финское солнце
Шрифт:
– Что, и вы тут?! – выходя из прострации, спросила Уллики, чувствуя, как сердце заходится заячьим прыг-скоком.
– А где же мне еще быть в мусор-тайм? – удивился священник.
– Ну, я думала, вы пишете свою научную диссертацию о влиянии стихов Алексиса Киви на религиозные мотивы в поэзии современных поэтов Манго, Авокадо и Папайи.
– Знаете, мисс Уллики, как-то у меня накопился мусор, и я, как честный гражданин этого города, рассортировал его по пакетикам, сложил в целлофановый мешок и вышел на Мусор-стрит. Мне сказали, что машина должна вот-вот приехать. Я ждал полчаса, ждал час, ждал полтора. А потом положил мешочек у подъезда в надежде, что мусорщики его сами заберут. С утра, Уллики, я решил взглянуть, что там с моим пакетом.
В общем, у этого Петерика было тонкое западное чувство юмора. Ряссанен приехал в Нижний Хутор как миссионер, проповедовать темным финским язычникам христианство и первым делом устроился в школу к Уллики преподавателем курса «Основы религии». Он считал, что, в отличие от взрослых, закосневших в своем язычестве, на незрелые умы еще можно как-то повлиять.
– А почему при свечах? – посмеявшись для приличия, поинтересовалась Улли.
– Видите ли, Уллики, в моей квартире слишком высокие потолки. Я вначале думал, что это хорошо. Но когда вдруг погасла лампочка, я полез на табуретку, чтобы поменять ее и проверить пробки. Но вы же знаете, как говорят: если пробка вылетела, значит, и бутылка откупорена, и джин уже вылетел. Вылететь-то вылетел, но оказалось, что всё может вылететь в трубу. Оказалось, что в моей квартире всё держится лишь на честном слове хозяев. После того как я рванул провода, чтобы не упасть с табуретки, упала люстра. А она, оказывается, была той гирей, что удерживала стену. А электрический провод – нитью, которой она была пришита к другой стене. В общем, я ужинал при свечах. А потом и крысы.
Да, своеобразное чувство юмора было у Петерика. Но даже с ним его большие глаза оставались трагическими.
– А где вы спали в ту ночь, Петерик? – спросила Уллики. Теперь она уже не знала, стоит ли смеяться над шутками учителя.
– Знаете, Уллики, я решил пережить эту ночь в ванне с теплой водой. По крайней мере, в ванной остались на месте стены и дверь, так как они скреплялись кафелем. Со свечой я залез в ванну, а с утра вдруг обнаружил, что не вижу собственных ног. Вода была рыжей-рыжей, как свернувшаяся кровь, так что я даже испугался, не лишился ли за время ужина со свечами не только стены, но и ног.
– Ну чтобы вам в следующий раз не было так ужасно спать, – нашлась Уллики, вынув из-за спины игрушку, – я хочу подарить вам мишку, с которым спала все шестнадцать лет моей жизни. Вы не смотрите, что он с оторванной лапой и одним глазом. Во-первых, он мягкий и теплый, а во-вторых, надежно бережет от ночных кошмаров.
У Уллики был такой юный возраст, в котором еще не бывает ничего своего. У нее еще не было мужчины, и потому она вкладывала в каждую вещь любовный смысл.
– Это вам… – Она протянула мишку учителю.
– Спасибо, – улыбнулся Петерик. – Очень, очень трогательно!
– Я рада, что вам понравилось! Я так надеялась! – еще шире улыбнулась Уллики.
– Очень мило, – повторил Петерик. – И такой красивый бантик. – Он потрогал пурпурную ленточку на мишкиной шее.
– Я сама его повязала особым магическим узлом, – призналась Уллики, покраснев пуще ленточки.
– Спасибо, Улли, – натянуто улыбнулся миссионер. – Ну мне пора возвращаться к диссертации…
– О’кей, а я пойду, помогу маме испечь пирог. Если хотите, могу угостить вас завтра…
Но Петерик Ряссанен не обратил на последние слова Улли особого внимания.
«И что мне с ним делать?» – подумал он о плюшевом мишке, едва расставшись с ученицей, но мозг тут же переключился на другие темы. Его голова была просто забита мыслями о заблудших душах, о биржевых котировках, о течении Гольфстрим, о стихах Киви и еще о целой куче мировых проблем.
Переполненный этими мыслями, больше по рассеянности, чем по циничности, он забросил старого мишку в подъехавший мусоровоз вместе с прочим мусором. И мусорный мишка с пурпурным бантиком поехал в печь нечестивца Мерви, чтобы повлиять
на эту и последующие любови Уллики. Ей предстояло познать мусорные одноразовые отношения и долгие годы спать с никуда не годными мужиками. Со всеми подряд, то с одним, то с другим.История пятая. На трамвае за водяникой и голубикой
– Перезагребанная «двойка», – уже третий час ругался юноша Субти.
Конечно, можно было бы перейти на другую сторону путей и сесть на трамвай номер один. Тем более что трамвайное движение в Хуторе организовано по кольцу: через один мост вагоны шли в нижнюю часть города, а через другой – в верхнюю. Или наоборот, если угодно. Один маршрут – по часовой стрелке, второй – против. В каждой части города было по двенадцать остановок. А если проехать всё кольцо, то, считай, все двадцать четыре.
Но ленивому Субти уж больно не хотелось спускаться вниз, в грязные районы бедноты и гопоты, если можно всего за несколько минут доехать по верху. Зачем, скажите, терять драгоценное время и проезжать двадцать лишних перегонов, когда надо проскочить всего три. Еще, чего доброго, застрянешь в адской пробке. Или попадешь в какую-нибудь передрягу.
Если бы Субти не был таким инфантильным, он бы знал, что маршрут номер два во избежание заторов отменили, и теперь по Нижнему Хутору курсирует только маршрут номер один. А по встречным путям сплошным потоком едут машины. Так что если тебе охота проехать к своей возлюбленной Гранде, будь добр, пройди прежде все круги нижнехуторского ада, спустись сперва в нижний город, а потом уже поднимись в верхний. Словно ты не Субти, а Данте какой-нибудь.
Субти как раз накануне вечером прочитал какого-нибудь Данте с комментариями и теперь ехал к своей обожаемой профессорше Гранде, поговорить о поэзии в исполнении маэстро Данте и философии в изложении монстра Мерло-Понти. Субти просто не терпелось поскорее увидеть Гранде, чтобы поделиться своими впечатлениями и комментариями к комментариям.
– Не жди! – крикнул ему пробегавший мимо на лыжах Яли Иккаренен. Он использовал стальные пути как лыжню. – Второй маршрут отменили и кое-где уже сняли рельсы.
– Понял! – ответил Субти. – Теперь ясно…
«Интересно, к какому из адских кругов ближе заречная часть Нижнего Хутора?» – подумал он в ту же секунду и тут же решил, чем себя занять во время муторного путешествия. Поток мыслей – это вам не трамвай, его не остановишь.
От мыслей может лишь отвлечь, да и то на время, красно-желтый с колокольчиками, будто на карнавале в Равенне, переполненный первый маршрут с грозным кондуктором Пекле и меланхоличным водителем Риксо у реостата.
Субти поспешил на другую сторону путей, задавая себе новый вопрос. Если второй трамвай ходил против часовой стрелки, а его отменили, значит ли это, что время в Нижнем Хуторе уже никогда не пойдет вспять? И какие еще последствия эта выходка Мерве будет иметь для Нижнего Хутора?
Маршрут номер два был, как уже сказано, кольцевым, но недавно мэр решил его упразднить. Якобы потому, что из-за трамвая в центре возникали пробки и работники Хаппоненов не могли вовремя добраться до своих офисов. А значит, производительность труда сильно падала.
Конечно, мэр Нижнего Хутора Мерви, решая проблему пробок, мог бы с тем же успехом отменить маршрут номер один. Но этого ему не простили бы любители старины из кружка, возглавляемого историком Кюэстти. Все же «единичка» почиталась исторической гордостью горожан, ибо Нижний Хутор был первым городом России, где пошел электрический трамвай. Трамвайное движение было открыто здесь аж в 1886 году. Некоторые историки в своих изысканиях дошли до того, что называли маршрут номер один самым старым трамвайным маршрутом в мире. Или, на худой конец, вторым.