Физиологическая фантазия

– Ну как же! – ответил Марк. – Это ведь Красная Шапочка. Знаете сказку о Красной Шапочке? «Жила в одной деревне девочка, до того хорошенькая, что другой такой не было на свете»...

Фауста смотрела на него скептически.

– А однажды мать ее послала проведать старушку-бабушку в другую деревню, и по дороге ей повстречался кум Волк, которому очень захотелось ее съесть, но сразу он не посмел...

– Вообще-то мы в курсе, – заметила доктор. – И что из этого?

– А то, – сказал Марк, – что для правильного понимания роли волка в народном сознании надо очистить эту сказку от фальшивой морали, которой ее украсил Шарль Перро. У него ведь как? Девочка, не сходи с прямой дороги, а то тебя скушает волк. Чувствуете подтекст?

Детишкам маленьким не без причин(А уж особенно девицам,Красавицам и баловницам),В пути встречая всяческих мужчин,Нельзя речей коварных слушать, -Иначе волк их может скушать.Сказал я: волк! Волков не счесть,Но между нами есть иныеПлуты, настолько продувные,Что, сладко источая лесть,Девичью охраняют честь,Сопутствуют до дома их прогулкам,Проводят их бай-бай по темным закоулкам...Но волк, увы, чем кажется скромней,Тем он всегда лукавей и страшней, -

процитировал он по памяти.

– Просто Ганс-Христиан Андерсен, – заметила Фауста.

Не Андерсен, а Перро, – поправил Марк. – Это его стишок. Но этот стишок никакого отношения к настоящей сказке не имеет. Настоящие народные сказки всегда грубые, зверские, и морали никакой в них нет, одна чистая физиология. В изначальном варианте волк не съедает бабушку, а просто разрывает ее на куски, мясо складывает в буфет, а кровь наливает в бутылку. Это, между прочим, воспроизводит крестьянскую традицию по разделыванию свиньи все в том же Жеводане. Волк разделывает бабушку и ложится в постель, поджидая девочку. Когда та приходит, он сначала предлагает ей поесть и попить, и она ест мясо своей бабушки и пьет ее кровь. Хорошая картинка, правда? Красная Шапочка – каннибалка.

– Ужас, – сказала Таня. Она в очередной раз, как ребенок, вытаращила глаза и смотрела на Марка, ожидая продолжения.

– После этого, – продолжил польщенный Марк, – волк приглашает ее лечь с ним в кровать, но даже и не думает ее съедать. И кто в этом случае чудовище, скажите мне? Мне кажется, что девочка. Волк, так сказать, только выполняет свой профессиональный долг, а жертвой и одновременно главной героиней оказывается бабушка. В старину эта сказка называлась «Сказкой о бабушке», а вовсе не о волке и Красной Шапочке. Кстати, красная шапочка – это очень позднее изобретение Перро; в народном варианте девочка, конечно, была в платке, как на этой гравюре.

Таня еще раз взглянула на пресловутую гравюру, и вдруг ее осенило:

– Так вот почему здесь не изображен волк! Драма разыгрывается между старухой и ее внучкой.

Конечно. Заметьте, это должна быть именно старуха, то есть, по старинным понятиям, женщина, пережившая климакс. В этой сказке она как бы отдает свою кровь внучке, и эта кровь вновь возникает при потере девственности, которой Красную Шапочку лишает волк.

– Боже, какие познания в женской физиологии, – сказала Фауста.

Марк не ответил на эту реплику и опять стал рассказывать:

– При этом ритуальный ужин девочки состоит из крови и сосков старухи. Это совершенно четко указывается в народных вариантах сказки. Таким образом девочка приобретает символическую возможность родить. Древние сказания всегда замкнуты на цикл оплодотворения. Женская жизнь резюмируется в три такта: половая зрелость – материнство – климакс, то есть девушка, мать и бабушка. Кровь перетекает из одной в другую, как по сообщающимся сосудам. И заметьте, девочка не может сожрать свою мать, потому что та еще находится в возрасте половой активности. Нет, для того чтобы девочка превратилась в женщину, нужно, чтобы появилась еще одна, третья. Старуха. Девочка придет к ее двери и постучится: «Тук-тук».

– Да-а, – протянула Фауста, а побледневшая Таня не смогла вымолвить ни слова.

– Короче, я отсниму эту гравюру, ладно? – спросил Марк.

Доктор неопределенно пожала плечами, и он стал снимать рамку со стены.

– Между прочим, – сказал Марк, разложив на столе лист с изображением старухи и девочки, – есть еще одна интересная деталь, которая отсутствует в сказке Перро. Когда волк встречает Красную Шапочку в лесу, он предлагает ей две дороги. Но это не путь добродетели и путь греха, которые подразумевал Перро. В народной интерпретации это называется «дорога булавок» и «дорога иголок».

Сердце у Тани екнуло. Мало ей страшного образа старухи, которая невесть откуда возникла в доме Фаусты два дня назад, – вся сцена в подробностях всплыла у Тани перед глазами во время рассказа Марка. А при последних его словах на ум пришла, к тому же, и иголка, случайно утопленная в умывальнике – глазное копье или, как говорят косметологи, «игла Видаля». Затонувшая иголка словно впилась в Танино тело и колола, не отпуская, – до того ее душу смущали Марковы истории.

– Про повзрослевших девушек в деревнях говорили: «Они собирают булавки», – сказал Марк. – Это значило, что им доверяли шитье, они переходили в другой социальный статус, могли ходить на танцы и заводить кавалеров. Для привлечения женихов они бросали булавки в воду. Впрочем, кажется, я вам уже это рассказывал...

Марк осекся и взглянул Тане в глаза. Девушка покраснела. Доктор кашлянула.

– А что же иголки? – спросила она.

– В иголке главное – это идея дырки. Символ потери девственности или, по-современному, путь греха, на который вступает Красная Шапочка, когда ложится в постель с волком и начинает к нему приставать: почему у тебя это большое, то большое...

Марк ухмыльнулся и занялся фотографированием второй гравюры.

– Что-то ты совсем нам голову заморочил, – сказала Фауста. – То тигр у него Жеводанский с гиеной по Москве бегают, то девочка кровь у бабушки выпивает. Тебе бы не диссертацию писать, а триллеры. Наговорил к ночи всякой дряни...

– Все, больше не буду, – Марк собрал вторую гравюру, с которой управился значительно быстрее, чем с первой, и повесил ее на место. – Ну что, спасибо. Не смею вас больше задерживать.

– Спокойной ночи, – бесстрастно сказала Фауста.

Марк кинул вопросительный взгляд на Таню, но, как бы той ни хотелось пойти вместе с ним, она не посмела и сделала вид, что ничего не замечает. Тогда он вздохнул, произнес еще раз: «Спасибо. До свиданья» и ушел.

Прежде чем уйти домой, Таня выждала еще добрых пятнадцать минут. Ей не хотелось раздражать Фаусту Петровну пустыми подозрениями: та и без нее была в прескверном настроении. Не сказав Тане ни слова, ушла в спальню и стала сюсюкать с живоглотиком:

– Ах ты мой марлипусик... Опять кушать хочешь? Собака ты злая... гиена ненасытная...

А потом вдруг резко закричала:

– А ты иди отсюда! Слышишь, вон! Вон, я кому сказала!

Такое ощущение, что она кричала это не марлипусику, а кому-то еще. Но кроме доктора, Тани и кота в квартире больше никого не было.

Таня хотела было спросить, в чем дело, но из спальни доносились какие-то странные звуки: шарканье, покашливание.

«Пойду-ка я лучше домой, – подумала девушка. – Фауста Петровна, наверно, уже и думать забыла и про меня, и про Марка».