Физиологическая фантазия

Доктор только усмехнулась в ответ.

– Да и откуда бы я такое узнала? – продолжала Таня. – Об этом ведь абсолютно никто не знает. Я даже не понимаю, откуда вы... откуда у вас...

– Откуда я это знаю? – переспросила доктор, словно сама удивилась этому вопросу. – Да ведь это просто... Бог мой... ну... бывали такие процессии в деревнях, в городах. Во время карнавала молодые парни разыгрывали ритуальные игры со взрослыми женщинами. Ведь бедные мальчики испокон веков боятся, что хитрая старуха женит их на себе. В древности считалось, что, произведя символический ритуал, можно избежать реального несчастья. Вот молодой и подкладывал старухе всякие гадости – такие колбаски, например. Как будто пытался подсунуть ей замену своего члена на тот случай, если она все-таки затащит его в постель. Но если она отнимала у него кошелек и прятала себе под зад, это значило, что выиграла она.

– Почему? – не поняла Таня.

Ну как же! Кошелек или там сумка – это же символы мужской физиологии. Мошонка. Старуха садилась на них и этим утверждала свое право распоряжаться реальной, физиологической мошонкой обладателя сумки.

– Вы так рассказываете, как будто сами это видели, – сказала в конец растерянная девушка.

– Я-то? А что? Ну, в смысле: нет, конечно. Это было давно, несколько сотен лет назад. Но такие традиции сохранялись еще в начале двадцатого века в глухих французских деревнях. Мне рассказывала об этом моя прабабка Фауста. А тут я вдруг подумала: а что если ты тоже об этом знаешь и решила надо мной посмеяться. Может, мальчик понравился и тебе самой...

– Да бог с вами, Фауста Петровна, да даже если бы... Разве бы я осмелилась? – Таня даже не решалась поднять глаза на доктора, которая отвернулась от зеркала и пристально смотрела на ассистентку.

– С моей стороны было бы просто смешно пытаться соперничать с вами, – выпалила девушка в конце концов.

Таня говорила вполне искренне. В свои пятьдесят с лишним лет доктор и вправду была великолепна. Бывают такие женщины, лицо и осанка которых словно говорят: ну да, мне за пятьдесят, и что из этого? Прожитые годы только создают ореол вокруг их красоты; смотришь на них и думаешь: «Вот эта любила и была любима многими, и любима сейчас, живет и наслаждается», а густое вино опыта течет под их бесконечно ухоженной кожей, и веет от них тайной.

Куда уж с такой тягаться маленькой неумелой девственнице, не понимающей цены ни своей молодости, ни красоте! Нет, только в тени, в роли наперсницы, послушной служанки, безропотно наблюдающей мужской балет вокруг хозяйки: Фауста, словно бросая вызов самой себе, часто приглашала Таню на ужин, когда являлся кто-нибудь из ее поклонников. Доктор как будто хотела доказать себе, что несмотря на присутствие очаровательной юной блондинки самой лучшей по-прежнему является она сама.

Собственно, так и получалось. Взять хотя бы немолодого консула, который приходил на прошлой неделе.

Консул приехал из Африки после семилетнего отсутствия в Москве. Когда-то он хотел жениться на Фаусте и увезти ее за семь морей, но у нее были совсем другие планы на жизнь. Тогда он сказал, что будет ждать ее и встречать все самолеты «Эр-Франс» – в эту глушь летал только «Эр-Франс», прямых самолетов из Москвы не было, – и встречал их все семь лет, но Фауста не приехала. Консул был высокий и красивый, но седой и совсем не загорелый.

– А почему вы из Африки и не загорелый? – спросила Таня.

– Там зима, – ответил он.

– А разве в Африке бывает зима? – удивилась Таня. Но консул не слушал ее, а смотрел на Фаусту. Фауста заварила жасминовый чай «Серебряные иглы», открыла французский коньяк и выставила на стол вкусный пирог, который утром испекла Таня. Но консул не оценил ни чая, ни пирога, а только смотрел и смотрел на Фаусту, которая улыбалась особой улыбкой – улыбкой для разливания чая: мол, вам с молоком или с лимоном, а что там у меня внутри, неизвестно никому, и даже мне самой, наверное.

А он рассказывал о трехметровых океанских волнах, о полях с ананасами и о том, что яблоко – редкий фрукт, и о черных девушках, которые кричат по вечерам на улице: «Э-эй, хозяин, иди сюда, мы будем заниматься любовью всю ночь, а завтра ты увезешь меня в Париж». Но консул не хотел везти их в Париж, они воняли острой и едкой вонью, а он был брезглив и чистоплотен и любил только изысканные охлажденные коктейли с соленой маслинкой и Фаусту. Он привез ей огромную сумку африканских подарков и смотрел, как Фауста закидывает голову, и как под лампой сияют ее каштаново-рыжие волосы, а потом сказал:

– Мне все кажется, что я семь лет бежал кросс из Африки в Москву и вот прибежал.

Вечером, когда консул ушел, Фауста с Таней стали разбирать сумку с подарками и достали губастых человечков из черного дерева. Таня расставила их на круглом стеклянном столе в кухне и захихикала:

– Ой, какие смешные...

Фауста усмехнулась и сделала на одну из фигурок пальцами, цокнув при этом языком – что-то вроде:

«Н-но, залетные!». И человечек качнулся, неуклюже шагнул вперед и сказал нутряным нездешним голосом:

– Мне все кажется, что я семь лет бежал кросс из Африки в Москву и вот прибежал.

А Фауста хохотала, закидывая голову, и ее каштаново-рыжие волосы, выкрашенные редкой индийской хной, сияли под светом лампы. Это была особая хна, которую Фауста распаривала на кофейной гуще и настаивала с луковой шелухой и маслом авокадо по тайному рецепту. Волосы от нее светились, как нимб у средневековых святых.

Доктор закидывала голову и хохотала, а из спальни ей вторил утробным урчанием сытый и довольный зверечек.

Тане надо было учиться и учиться, прежде чем она превратится в такую же королеву. И меняться, и приближаться к недоступному образу. Не говоря уже об этой чертовой потере девственности.

Поэтому Таня сказала еще раз – даже со слезами в голосе:

– Честное слово, Фауста Петровна, мне бы такое даже в голову не пришло.

– Да ладно, ладно, – отмахнулась та. От ее гнева не осталось и следа. Казалось, что она занята только тенями для век и даже думать забыла о колбаске, торчащей в банке из-под бензол-бензоата. – Иди, девочка, переоденься, а то он сейчас уже придет.

Глава четвертая ДАВЯЩЕЕ ПОГЛАЖИВАНИЕ ОТ ПОДБОРОДКА К УХУ

После бурного разговора с Фаустой Таня вдруг ожила, как тот губастый человечек из черного дерева. Забегала по квартире, захлопотала: действительно, надо переодеться, накрыть на стол, украсить испеченный с утра пирог, немножко убраться в квартире.

Таня быстренько собрала в приемной использованные инструменты, положила в стерилизатор. Потом зашла в гостиную, окинула взглядом зеркально-хрустальные поверхности: уж нет ли на них, не дай бог, какой пылинки. Потом – в спальню, где на трех стеклянных этажерках расставлена коллекция кукол Фаусты. Таня заботливо подвинула игрушечных людей, чтобы они были выстроены на полках ровными красивыми рядами: коллекция очень ценная, с большим количеством старинных фарфоровых кукол в роскошных костюмах. Был даже десяток экспонатов восемнадцатого века в пудреных париках – наверное, достались Фаусте от одноименной прабабки вместе с рассказом о крамольной колбаске и с гравюрами, которые изображают Жеводанского зверя и прочие ужасы. Таня не понимала одного: зачем Фауста ставит рядом с этими редкостями бездарные современные игрушки. По соседству с двухсотлетними аристократами красовался плачущий Пьеро в шапке с бубенцами – ну, хотя этот ладно, еще так-сяк, но уж надувной спортсмен с бицепсами и целлулоидный голубоглазый голыш были просто верхом вульгарности. Да и это... Это еще что такое?