Фонарь на бизань-мачте

Я не смог скрыть своего изумления.

— Уж не случилось ли вам полюбить такого?

Я колебался в выборе слов, я старался понять и думал о том, сколь часто доводится нам жить рядом с людьми, в душу которых мы так до конца и не в силах проникнуть. Но Анна ответила одним из своих пугающе-нетерпеливых жестов: правую руку вверх и тотчас же с маху вниз.

— Вы глупец, Никола! Кто говорит обо мне? Я просто пытаюсь понять, что к чему. Ответьте на мой вопрос.

— Но, Анна, что я могу ответить? Мне кажется, да, такие вещи бывают. Тому нам дает примеры история. Мы не являем собой образцов добродетели.

Я спотыкался на каждой фразе, спрашивая себя, к чему она клонит, кого имеет в виду.

Остановившись, она на меня посмотрела. Я чувствовал, что она глубоко взволнована и — я мог бы в этом поклясться — на грани слез.

— Значит, — сказала она, — жизнь безобразна и отвратительна, в ней нет ничего прекрасного, а эта потребность любить…

Она не стала дальше развивать свою мысль, скорее всего потому, что голос выдавал ее возбуждение, ее отчаяние. На всякий случай я прошептал:

— Не надо…

— Хватит, — сказала она. — Ни слова больше…

Я был пристыжен, как ребенок, которому сделали выговор. Мы подходили к дому Букаров, но остановились в двух-трех шагах от крыльца, и Анна сказала уже совершенно обыденным тоном:

— Вот вы и расширили ваше поместье!

— Да, — с облегчением ответил я, так как в этом предмете я чувствовал себя гораздо уверенней. — Я еще с самого своего приезда мечтал купить землю и хоть что-нибудь путное сделать здесь в свою очередь.

— Мне надо что-то у вас спросить, Никола. Если имеешь счет в банке, можно испытывать денежные затруднения?

— Это зависит, понятно, от сделок, которые заключаешь. Если, к примеру, имеешь поместье, то оно требует крупных расходов. Наличных денег может и не хватить на оплату большого долга.

Я очень важно давал эти детские объяснения. Мое любопытство смешивалось с умилением.

— А вот когда вы помещаете деньги в банк, Никола, посылают ли вам примерно такое письмо: имеем честь сообщить, что теперь у вас на счету такая-то сумма?..

Я улыбнулся, подумав, что зря я воспринимал эту забавную нервную девочку столь трагически. Фантазия уносит ее даже дальше, чем она, вероятно, сама того хочет.

— Конечно, — ответил я, — особенно, если сам позаботишься написать директору банка: милостивый государь, чрезвычайно буду вам благодарен, если вы изволите сообщить, мне…

Я говорил напыщенным тоном, чтобы ее позабавить и развеселить, но она осталась серьезной.

— А если имеешь в банке пятьдесят тысяч пиастров, Никола, разве… разве можно испытывать денежные затруднения?

Я засмеялся.

— Это не исключается. Однако, имея пятьдесят тысяч пиастров, всегда уж как-нибудь выкрутишься.

Госпожа Букар-мать, высунувшись из окна гостиной, окликнула нас:

— Что у вас там за заговор, детки?

— Мы идем, бабушка, — крикнула Анна. И пробормотала сквозь зубы: — Мерзавка!

Мне показалось, что я не расслышал.

— Что вы сказали, Анна?

Мы поднялись на крыльцо.

— Я сказала: мерзавка!

— Анна!

Она повернулась ко мне, глаза ее так и сверкали холодной яростью.

— Что? Еще одно слово, которое неприлично произносить, так, что ли?

Она прошла впереди меня до двери гостиной, но не переступила порога.

— Оставляю тебе твоего Никола, бабушка, — сладеньким голоском пропела она.

Я был совершенно обескуражен, и мне потребовалось все мое самообладание, чтобы с должной почтительностью поздороваться с госпожой Букар.

— Я скучала о вас, — сказала старая дама, — и просила девочек доложить вам об этом. По-моему, давно у нас не было случая спокойненько поболтать вдвоем.

Пригласив меня сесть, она острым взглядом уставилась мне в лицо и отодвинула столик, где стояла утыканная булавками деревянная рама для плетения кружева на коклюшках. Челночки лежали по обе стороны рамы, связанные с кружевом нитями, которые достаточно было сплести в определенном порядке, чтоб получить рисунок несравненной легкости и изящества.

— Немало перемен, не правда ли, с тех пор, как мы с вами виделись? — продолжала госпожа Букар.

Я улыбнулся.

— А вы для чего меня вызвали? Чтоб поздравить или же отчитать?

— Мне не подобает ни поздравлять, ни отчитывать вас, — сказала она.

— Пока что меня никто открыто не порицал за то, что я купил земли, но в разговорах об этом я, кажется мне, улавливаю какие-то недоговаривания и намеки. Вы не поверите, госпожа Букар, — добавил я, — до чего это все стесняет и даже сердит меня, чтобы уж быть до конца откровенным.

— Будь мы всегда откровенны, — сказала старая дама, крутя свои кольца на безымянном пальце, — мы оказали бы своим ближним большую услугу. Но мы не можем, не смеем, несмотря на всю нашу привязанность. А кроме того, мы себе говорим, что все образуется, что мы никудышные судьи или, вернее, что наш приговор может быть искажен случайными совпадениями…

Она подняла голову.

— Моя тарабарщина удивляет вас, Никола?

— Нет, — ответил я, — просто пытаюсь понять. Никак не привыкну к тому, что любой мой поступок приобретает такое большое значение. Неужто люди и впрямь интересуются мной или это от нечего делать?

— Вы не можете помешать местным жителям наблюдать друг за другом и заниматься толками да пересудами. Впрочем, это не в первый раз…

Она не закончила фразы и принялась накручивать на свои пальцы бахрому шали.

— Послушайте, Никола, — продолжала она, — наверное, лучше предупредить вас. Антуан и его жена со мной не согласны. Они считают, что незачем надоедать вам этими россказнями. Но я-то, старая женщина, рассуждаю иначе и, хотя, может быть, говорю вздор, но, по-моему, надо, чтоб вы это знали. Давно уже люди судачат по поводу вашей близости с Изабеллой, а в последние недели все эти толки стали попахивать недоброжелательством. Вы ведь не очень-то в курсе здешних нравов…

Меня начал забирать гнев, я перебил госпожу Букар и даже не извинился:

— И что же они говорят?

— Что они могут сказать такого, чего вы не угадали бы? Тот факт, что вы купили земли, а она продолжает жить в своем доме и надзирать за работами, дал новую пищу любопытству людей.

— Должен признаться, я этого ожидал, но надеялся, что люди быстро во всем разберутся.

— Мы делаем все, что в наших силах, и при нас, разумеется, никто себе злобных намеков не позволяет. Разве что иронические. Однако не можем же мы сражаться с ветряными мельницами. И потом, мне кажется, это вы сами должны положить конец всей этой истории.