Фонарь на бизань-мачте

Наступил вечер, и черные тени медленно затопляли комнату. Возле меня, на низеньком столике, осыпалась роза. Не знаю, зачем с моих губ сорвался вопрос:

— Вы мне это советуете?

Старая дама повернулась ко мне лицом и спросила:

— Вы правда хотите, чтобы я вам высказала свою мысль? Какова бы она ни была?

— Да, — глухо ответил я.

Она скрестила на груди руки.

— Пусть простит меня бог, не люблю я эту женщину. Я никогда эту женщину не любила.

Стало тихо. В дверь постучались, вошел слуга с лампой.

— Антуан мне сказал, что вы засыпаете болота. Замечательная идея. Никто до вас не подумал об этом.

— Быть может, я еще скоро пущу сахарный заводик с паровым двигателем.

Мы снова вели себя непринужденно.

— Уже поздно, — заметил я.

— Возвращаю вам вашу свободу. Надо позвать Анну.

Открыв дверь, она крикнула в глубину дома: «Анна!», но девушка не откликнулась.

— Не беспокойтесь, она, наверное, вернулась на пляж.

Я пожелал ей спокойной ночи.

— Да хранит вас бог, Никола, — отвечала она.

Я присоединился к компании, которая задержалась на берегу. Анны здесь не было. Ущербная луна блуждала по небу над казуаринами и проливала холодноватый свет. На песке блестел не то осколочек перламутра, не то черенок.

— Надеюсь, вы проводите меня, Никола, — сказала Изабелла.

Мы распрощались с друзьями.

— До завтра! — крикнул Антуан Букар.

Я знал, что он думает о суде. Завтра, в этот же час, мы будем знать. В Порт-Луи уже и сейчас известно, надо ли людям печалиться или торжествовать.

— Каким бы ни был исход процесса, — сказал я Изабелле, — все равно начнется какая-то новая жизнь.

Мы дошли до аллеи «Гвоздичных деревьев», и сразу стало легче идти. В сухом песке мы увязали на каждом шагу. Прежде чем углубиться в аллею, мы обернулись к морю.

— Новая жизнь! Возможно, мы слишком требовательны, Никола. Холодно поразмыслив, мы все же, наверно, пришли бы к выводу, что уже то прекрасно, что мы существуем и обладаем тем, что у нас никто не отнимет: солнце, сидение у моря, отдых в тени деревьев…

— Какое счастье вновь видеть вас прежней, Изабелла!

— Прежней?

Я уловил в ее голосе чуточку нетерпения.

— Это не упрек, просто я констатирую.

— Женщины — существа нервные и легко возбудимые, Никола, не надо на них обижаться. Они иной раз не могут все хорошенько обдумать. Часто действуют по наитию, что далеко не всегда желательно. К счастью, все утрясается.

Внезапно на острове Фуке сверкнул огонек, за ним второй, третий, четвертый.

— Телеграф черных, — сказала Изабелла. — Поймана черепаха. Люди с острова требуют широкую лодку, чтобы перевезти ее.

— Вы никогда не перестанете меня изумлять, Изабелла! Вы постигли все эти штуки, вы, чужеземка, тогда как многие местные жители и понятия о них не имеют. Ну, сколько таких в Маэбуре, кто разобрал бы сегодня вечером послание черных с этого острова?

— Я тут никогда не скучала именно потому, что все хотела понять.

Мы повернули к дому.

— Часто ли вы купаетесь, Никола? — спросила она.

— Случается, — ответил я.

— С той стороны есть одно чудное место. Когда-то я время от времени любила себя потешить ночными купаниями. Я только-только сюда приехала. И в лунные вечера украдкой убегала из дома… Сегодня мне кажется, это было очень давно… — мечтательно добавила она.

Я вдруг ощутил в себе какую-то прежде неведомую мне силу. Что-то вроде поднявшегося со дна огромного вала, все сметающего на своем пути.

— И вы купались одна?

Она окинула меня взглядом, в котором я прочитал любопытство и тайное удовольствие.

— Ну да, а что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что нахожу все же странным, чтобы двадцатилетняя женщина ходила ночью на пляж, одна, в чужом, незнакомом краю.

— Чего мне было бояться?

— Всего.

— А теперь разве я не хожу одна ночью?

— Это другое дело!

Она засмеялась и повторила последнюю фразу:

— Это другое дело!

Остановившись, она опять обернулась к морю. Лицо ее мало-помалу меняло свое выражение и делалось строгим. Веки нервно подергивались.

— Это другое дело, по-видимому, потому, что здесь сейчас мой рыцарь Никола…

— А если бы это было тогда?

— Это ничего не меняет. За десять лет…

Она не закончила фразы. Если б она закончила… Но эти ее недомолвки пробудили во мне ту темную ревность, против которой я был не в силах бороться. Я чувствовал, что она опять во власти тех дней, которые уже не могла отдать мне. Дней, когда Изабелла жила, думала, ходила, любила. Я смотрел на нее и страстно желал притянуть к себе, но вместе с тем и ударить. Ударить так, чтоб она позабыла все, что было ее жизнью до той минуты, когда я впервые увидел ее на площадке лестницы в Порт-Луи.

Я смотрел, как дергаются ее веки, как она покусывает уголки своих губ. Я поймал ее руку.

— Что это с вами? — жестко сказала она.

Казалось, она наконец вернулась из дальнего далека, но не она, а я спрятал в ладонях лицо.

Мы молча двинулись дальше. Что я мог ей сказать такого, чего бы она не знала? Когда мы дошли до диагональной дорожки, она сказала спокойно и ласково:

— Не ходите дальше. Сейчас ведь светло как днем. Я хочу вернуться одна.

И так как я попытался спорить, она приложила палец к губам.

XXVI

На следующее утро Рантанплан, принеся поднос с завтраком, попросил меня выглянуть в сад. Я привстал на подушках. В окне, так далеко, как только мог достать взор, меж гвоздичных деревьев раскинулась розовая скатерть. За одну ночь расцвели тысячи крохотных лилий и, не колышась, теснились теперь под густыми кронами.

— Мне рассказывали про это, но я ни разу не видел. Это добрый знак, Рантанплан?

Он засмеялся, и все лицо его презабавно сморщилось.

— Это скорей предвещает дождь и грозу, — сказал он.

— Но небо-то голубое.

— А вы посмотрите на гору Льва.

Едучи в церковь, я обратил внимание на то, что откосы с обоих боков дороги покрыты цветами и все сады в Маэбуре тоже надели розовый драгоценный убор. За горой, улегшись на самом краю горизонта, растянулась большая черная туча.

Изабелла, с которой мы увиделись на мессе, держалась спокойно, холодно и надменно. Приехав, она даже не повернула в мою сторону головы. По окончании мессы она подошла к семейству Букаров, и мы перебросились несколькими словами. Девушки пригласили ее на полдник, но она отказалась. Ей надо было писать письма и переделать еще кучу дел, и она обещала себе, что остаток дня посвятит всем этим занятиям.