Фонд последней надежды

Глава 12. ЖЖ. Записки записного краеведа. Все еще 24 декабря

«…Лишь позже пришло мне в голову, что сама Лидия Григорьевна объясняла мой повышенный интерес к её особе неким вдруг возникшим чувством (видите, как сложно обмануть ближнего своего — оказывается, от её взоров не укрылось моё тайное пренебрежение как к роду её занятий, так и к самим чудодейственным „продуктам“). Лидия Григорьевна запросто пригласила меня к себе.

Бесстрашно зашёл я в коварный четвёртый нумер. Выпил мерзкого желудёвого кофе из запасов „правильных продуктов“, заел его не менее отвратительными соевыми пастилками. Лидия Григорьевна, исподтишка бросая на меня долгие взоры, природу которых я ещё не понимал, намекнула на ужин вдвоём. Я храбро…»

— Олега… Олега, проснись! Чёрт, да проснись же ты, твою мать!

Как протухший утопленник, Олег выплывал из алкогольного забытья. Сверху вниз глядело на него смутно знакомое лицо, будто разбитое на десяток кусков… Господи-и-и! Боль облепила всю голову изнутри, как тёплая чужая жвачка. Олег прохрипел:

— А-а-эу… Е-ау… Ауе…

Лицо исчезло, и какой-то добрый ангел приподнял олегову голову и прижал к губам мокрое горлышко. Водичка?!

Но это была не водичка. В горле вспыхнуло, пищевод сжался гармонью, на некоторое время Олег снова отключился.

Потом охнул и резко сел на кровати.

— Ну слава богу, бля, очнулся… Я уж думал — того, пипец, не добужуся, хуясе, скока вы с Райкой вчера выжрали…

Мадилян, в «аляске», треухе, плюхнулся на аккуратно застеленную жомартовскую постель и, дрожа подбородком, припал к фляжке.

Олег встал, раскачиваясь, как канатоходец Тибул, проследовал в ванную, соскрёб с себя вчерашнюю вонючую одежду. Минут пять поливался холодным душем, вернулся в комнату и приник к бутылке минералки, заботливо подсунутой Мадиляном.

— Эй, Олега… Тут проблемка…

Олег присел и внимательно глянул на Мадиляна.

Его низенький лоб рассекала короткая ссадина, неглубокая, но, видимо, болезненная. Глазки виновато бегали, пальцы-сосиски отбивали неведомый ритм на сплюснутом боку фляжки.

— Что?.. — прохрипел Коршунов.

— Понимаешь… Дык… Короче… Этот… Ассистентка твоя… Ася, что ли? Ты только не горячись, Олега… Слышь? В общем, мы с ней к метеориту нашему поехали. Утром ещё. Я, веришь, без задней мысли… Думал, девушка отдохнуть хочет, бля… Ну, она вчера-то, помнишь, ёптыть, как на меня смотрела? Не-е, не помнишь. Короче… Поехали мы с ней…

— С… Асей?.. — простонал Олег.

— Ну, бля! Вспомнил? С Асей, с Асей! С сисьтенткой твоей… Горячая девка. Я думал, этот… А она — хрясь! И побежала! А я — за ней! А там, бля, сугробы! Ору, ору! Я ведь без задней мысли. Думал, трахнемся без вопросов… Только Райке не говори.

— С… Асей?! — Олег широко раскрыл глаза. — А-а-а… Еуе… Ае… — язык снова парализовало. — Еуе… Же-е-ай…

— Олега, ты чё?! — с ужасом спросил Ванька. — Ты чё, друг? Не горячись, ёлы-палы! Она ж сама… Утром… Я думал, она — этот… Предложил. А она — хрясь флягой! Прям в лоб! Гля! И побежала! А там сугробы та-акие, веришь, яйца отморозил, бля! Искал, искал… К своим на полигон смотался, соляры им отвёз, говорят — не видели. А уже двенадцать, едренть. Чё делать-то будем? А, Олега?

Олег двигался по снежной целине, высоко, как журавль, задирая свинцовые от усталости ноги.

Пока собирались, пока ругались с фондовскими доброхотами-спасателями, вышли часа в два. Тётки пошли шарить вокруг санатория. Гулька позвонила знакомому депутату, тот вертолёт обещал прислать, Мойдодыр вызвал МЧС. А они с Ванькой снова рванули на дорогу.

Пятый час уже. А обещанная проклятым Мудиляном тропинка растворилась в могучих сугробах. Природа, мать её! Ноги как замёрзли! Вскоре Олег с облегчением вошел в рощицу, за которой, вроде, и находился палаточный городок этих мудиляновских мудаков. И их гадский метеорит.

Сам Мадилян потопал к озеру, может её туда понесло? А Олег решил двигаться по тропинке к лагерю. Где-то ж она должна быть?

— Ася-а-а! — в который раз крикнул Коршунов и прислушался.

Дура! Какая дура! Зачем согласилась поехать?! И с кем?! Что на неё нашло?

Перед глазами снова закружились фрагменты вчерашнего вечера во всей своей неприглядности. Эта гадская Райка! Присосалась, как осьминог, пражская курва, еле оторвал. Шлялся по коридорам, звал Асю… Блевал, кажется, в какую-то кадку с фикусом. Или кактусом? Кажется, встретил Жомарта. Тот, видать, его до номера и довёл, добрая душа.

Ё-ё-ё! Где это я?!

Как оказалось, Олег намертво заблудился в рощице, в этой жалкой кучке худосочных деревьев, неспособных даже стать приличным укрытием на случай партизанской войны. Хоть зверья никакого нет. Или есть? Нет, тихо…

Тотчас в кустах кто-то завыл. Олег крутанулся на месте, пытаясь поймать пеленг. Бесполезно, выли как будто со всех сторон разом. Волки?! Из оружия только сотовый и зажигалка.

Вой тем временем переместился ближе и загустел. Теперь в нём слышалось отчаяние космически одинокого, замёрзшего, давно не жравшего существа, безжалостно брошенного подыхать в бездушном лесу.

Мобильный сыграл «Болеро» Равеля. Олег негнущимися пальцами выцарапал его из куртки:

— Да!!

— …лега… не… арься… живая… шлась!.. в …бушке… джипа… иди… Аська твоя!

— Что?!

— …К джипа… га… ю… бля…

Прощально свистнув, телефон умолк. Вот херня!

Вой перешёл в заливистый хохот хищника, идущего по свежему следу. Сотка вывалилась из пальцев и ушла под снег.

Олег побежал.

Он нёсся между деревьями, как обезумевший бизон, последний в популяции и от того особенно беззащитный, нёсся, ломая ветки, длинно прыгая через тени, казавшиеся оврагами…

Наконец, по пояс увязнув в какой-то лощине, отдышался и замер, прислушиваясь. Вновь стало тихо. Олег выбрался из сугроба и огляделся. Солнце ушло за перевал. Синие тени легли на снег и на глазах потемнели, как чернила, деревья начали сливаться в одну живую колючую тварь…

Олег всхлипнул.

— Я — дурак, — сказал он лесу. — Я заблудился в трёх соснах, никогда не учил, с какой стороны бывает мох на пнях и как эти треклятые термиты строят свои гадские муравейники. Отпусти меня, а?..

Лес тихонько вздохнул и ответил девичьим голосом:

— Эй! Кто тут?

…Эта бурда в мятой алюминиевой кружке, божественно горячая, сладкая, тёплый пар нежно оглаживает щёки, ноги — в изумительно жарких валенках, ноющая спина укутана в собственный шарф, обмороженные уши греет чья-то засаленная синтетическая ушанка…

Он сидел на ящике у ярко пылавшего костра, дальше в полутьме угадывался ряд палаток. Над огнём в закопчённой кастрюле бурлило аппетитное варево. Ядрёный дух перловки, смешанной с соевыми консервами и какой-то дрянью для объёма и консистенции, туманил мозг и вызывал бешеное слюнотечение.