Формалин

— Потому что ты… не любишь летать. Разумеется, после прохождения курса в клинике ты могла избавиться от этой фобии. Но не нанимать же теперь отдельного человека, чтобы он перегнал машину обратно. Тем более что, когда ты ее увидишь, ты вряд ли захочешь доверить ее кому-то еще.

— Но я… ладно, док, к черту эту комедию! Я даже не знаю, люблю ли я летать. Мне никогда не доводилось это делать. Но вот она летала с отцом в Европу и не только.

— С отцом, да. Он придавал ей уверенности. А оставшись одна, да еще на фоне страха перед аварией, она приобрела эту фобию.

— Странно. По идее, у нее должен был развиться страх как раз перед вождением автомобиля, а не перед полетом пассажиром на самолете!

— Человеческая психика — довольно причудливая вещь, — пожал плечами Моррингтон. — Иногда один страх в ней развивается, чтобы вытеснить другой. Но это, как ты знаешь, не моя специальность. Ну, ты готова? Идем.

Мы прошли в лифт, где было всего 4 кнопки — «3», «2», «1» и «-1» — и он нажал на нижнюю. Меня это не удивило — я полагала, что мы спускаемся в подземный гараж. Но, когда двери раскрылись, я не увидела ничего похожего на паркинг. Только коридор с белыми стенами и закрытыми металлическими дверями. В коридоре стояла пустая голая каталка, никелировано блестя в белом свете потолочных плафонов. И здесь было намного холоднее, чем наверху.

— Где мы? — спросила я, уже догадываясь об ответе.

— В морге, — не обманул моих ожиданий Моррингтон.

Умом я понимала, что нужна Моррингтону живой, пока он не получит денег, да и вообще, если бы он хотел от меня избавиться, то не стал бы обставлять все так театрально, я бы просто не проснулась после очередного завтрака или ужина — и все же я почувствовала себя неуютно. Мелькнула мысль, что у меня даже заколки под руками нет — ее некуда воткнуть, мои волосы успели отрасти едва на сантиметр…

— И что мы здесь делаем? — ровным тоном осведомилась я.

— Идем в гараж, — ответил Моррингтон будничным тоном и указал рукой в конец коридора.

— Выход там, — но, когда я, уже совсем успокоившись, пошла вперед рядом с ним, добавил: — Но прежде хочу кое-что тебе показать. Или кое-кого.

Он повернулся к одной из боковых дверей, на которой был кодовый замок, и быстро нажал несколько кнопок (идентификации по отпечатку пальца он явно не доверял). Замок щелкнул. Моррингтон открыл дверь, за которой было совершенно темно, и сделал приглашающий жест.

Входить в эту тьму совсем не хотелось, но я все же шагнула внутрь, боковым зрением не выпуская Моррингтона из вида. Он щелкнул выключателем. В глубине помещения загорелся свет, но совсем неярко, озарив изнутри что-то вроде огромного аквариума. Это был стеклянный куб высотой (и шириной) в человеческий рост, заполненный мутной белесой жидкостью. И в этой жидкости, скрючившись почти до позы эмбриона, плавало голое человеческое тело. Тело женщины. Лица я в таком ракурсе и сквозь эту муть разглядеть не могла (и, кажется, волос там тоже было негусто), но очертания фигуры не оставляли в этом сомнений.

Моррингтон не двинулся дальше от двери, и я тоже не стала подходить к кубу — оставлять его у себя за спиной чертовски не хотелось, ощущение, что стоит мне это сделать — и он закроет меня здесь и уже никогда не выпустит, было хотя и иррациональным, но почти нестерпимым.

Так что я лишь спросила:

— Это Эмили?

— Да.

— И что она здесь делает?

— Плавает в формалине, — усмехнулся он.

— Я имею в виду — зачем ты хранишь такую улику?

— В научных целях, — снова усмехнулся он. — Ну и, кроме того… как дополнительную гарантию. Если вдруг возникнут какие-то проблемы с твоей стороны — которых, я надеюсь, не будет, но если вдруг — например, ты решишь, что никто не сможет взять у тебя анализ крови без постановления суда, для которого нет оснований… это тело могут найти. Разумеется, его найдут не здесь. Но генетический анализ любой его ткани — любой! — покажет, что это и есть настоящая Эмили Харбингер. А значит, та, другая — самозванка. И знаешь что? Даже твое чистосердечное признание будет для суда звучать, как фантастический рассказ. То есть себе ты повредить сможешь, а мне — нет. Ни один обыск в этой клинике не сможет доказать, что я применяю технологию, которой официально не существует. То есть специалисты, конечно, будут теряться в догадках, как именно возник столь поразительный случай химеризма, и, вероятно, придут к выводу, что это было сделано искусственно, но предъявить мне обвинение не смогут. Презумпция невиновности, знаешь ли. Невозможно обвинить в отравлении в мире, где неизвестно само понятие «яд». Что касается причины смерти Эмили, то экспертиза покажет, что она умерла от передозировки наркотиков, которые, очевидно, начала принимать после аварии, чтобы заглушить физическую и душевную боль — причем произошло это за много миль отсюда и без какой-либо связи со мной. («Было ли это правдой, насчет наркоты? — подумала я. — Доселе он упоминал только курение и алкоголь, но, возможно, еще и это? Впрочем, неважно — на меня это никак не повлияет, у меня не ее тело, а только ее гены…») Так что, — продолжал он, — я очень надеюсь, что ты и дальше останешься умной девушкой и честно выполнишь свою часть сделки. Ну а я, в свою очередь, готов дать дополнительную гарантию тебе. Хотя, как я уже говорил, я уверен, что моя работа сделана безупречно и никаких осложнений медицинского характера у тебя не будет — но если вдруг у тебя возникнут хоть какие-то беспокоящие тебя симптомы — когда бы это ни случилось, хоть через десять лет, обращайся ко мне. Я даже не возьму с тебя дополнительную плату. Ты, конечно, спросишь, с чего это я такой добренький? (Именно это я и собиралась спросить.) Видишь ли, деньги — это все же не единственное, что меня волнует. Не буду говорить «не главное», но — не единственное. Научный результат тоже важен. Пусть даже я и не могу предъявить его медицинскому сообществу, мне самому важно знать, что разработанная мной методика работает именно так, как я предсказывал. А если вдруг нет — то в чем я ошибся и как это исправить. Надеюсь, такой необходимости не возникнет, но — я ведь сразу предупредил тебя, что это экспериментальная методика, а абсолютных гарантий в медицине не бывает.

Меня не слишком обеспокоили его слова. Просто он сам хотел получить еще одну дополнительную гарантию, вот и все. Мол, если я все же попытаюсь мухлевать с оплатой, мне в дальнейшем еще может понадобиться помощь, которой, кроме него, не сможет оказать больше никто.

Мы вышли из морга в гараж, как он и обещал, и я увидела ту самую машину, которую я бы «не захотела доверить никому другому». Это оказался шикарный ярко-красный кабриолет «феррари калифорния». Я не такая фанатка тачек, как некоторые парни — я привыкла оценивать их (как, пожалуй, и вообще все на свете) с точки зрения практической полезности, а не крутизны. В трущобах Тихуаны лучше ездить на чем-нибудь маленьком и обшарпанном (но надежном), чем на том, что привлекает всеобщее внимание и вызывает завистливую ненависть к владельцу, который смеет не просто быть богатым, но еще и демонстративно кичиться этим. Такую машину там бы немедленно угнали (возможно, что и вместе с хозяином, чтобы потребовать выкуп), а если бы это не получилось — пропороли бы шины, изрезали бы корпус, разбили бы стекла и нассали в салон. Но это в трущобах Тихуаны, которые больше не были моим миром. И желание сесть за руль такого красавца, зная, что теперь он мой и только мой… да, признаюсь, даже для меня это перевешивало неудобства пятисоткилометровой дороги.

Ну, по крайне мере, поначалу. После того, как я без всяких проблем пересекла границу («Добро пожаловать домой, мисс Харбингер!») — я мчалась в машине с открытым верхом по отличному американскому шоссе вдоль океана, подставив лицо солнцу и теплому ветру — прямо-таки живое воплощение рекламного плаката «Жизнь удалась» (разве что ветер не развевал мои волосы — нечего было развевать, парик я пока что сняла). Хорошо, что на шоссе были и другие машины, иначе трудно было бы сдерживать инстинктивное желание втопить педаль в пол («Не гоняй по 200 миль в час, нам ведь не нужна еще одна авария», — напутствовал меня Моррингтон при расставании, и я огрызнулась: «Сама знаю!», но тут поняла, что предупреждение было не лишним). Однако постепенно восторг сменялся утомлением, и я уже не могла дождаться, когда кончится эта чертова дорога.

К своему дому, который я доселе видела только на фотографиях и картах гугла, я подъехала уже в темноте. Оставив машину в гараже, я обошла дом со стороны фасада, оказавшись на широкой полукруглой площадке с бассейном посередине. С двух сторон, южной и северной, дом обступали те самые поросшие невысокими соснами скалы, с третьей, западной, длинная лестница спускалась к океану, откуда доносился шум прибоя. Днем все это должно было смотреться замечательно, но сейчас темная, без единого огонька громада дома на фоне чернеющих зарослей и беззвездного неба (днем было солнечно, но к вечеру натянуло облачность) показалась мне угрюмой и даже отчасти зловещей. Словно я все еще была в Тихуане и передо мной был заброшенный дом в незнакомом районе, где мог скрываться кто угодно. «Ты просто устала с дороги, и вообще, пора избавляться от прежних инстинктов!» — сказала я себе, нашарила в кармане ключи и, поднявшись на крыльцо, открыла входную дверь.

Внутри царил абсолютный мрак — все жалюзи на окнах были опущены. Я пошарила рукой слева, потом справа от двери, пытаясь найти выключатель — но все тщетно. «Да где же включается этот хренов свет? [9] » — пробормотала я по-английски, и в следующую секунду с мягким щелчком он зажегся. Умная автоматика просто ожидала команды «light, turn on».

Но это я сообразила уже позже. Ибо в тот миг мне было не до размышлений о возможностях голосового интерфейса «умного дома». Вместо пустого холла я увидела толпу, которая, очевидно, молча дожидалась меня в темноте. В полном соответствии с только что мелькавшими у меня мыслями о банде, поджидающей в развалинах самоуверенного лоха, имевшего глупость сунуться в чужой район.

9

Where does this fucking light turn on?

Ну ладно, не то чтобы толпу, но дюжина человек там была. А я была одна, и у меня не было никакого оружия.

Даже заколки.

— Сюр-при-и-из!

Они протянули это хором, а потом расхохотались. Должно быть, им показалось очень смешным выражение моего лица. Их счастье, что у меня не было при себе пушки. Я бы начала стрелять еще до того, как они дошли до «приз». В конце концов, они ведь вломились в мой дом, так? А при таком численном перевесе противника спасти может только быстрота и решительность. Как в том переулке, где я впервые встретилась с Хуаном.