Формалин

— А что — раньше было хуже? — усмехнулась я.

— Ну, откровенно говоря, да. Видно было, что ты стараешься, но… Да и со слухом и голосом у тебя было… Я тебе не говорила, конечно, но ты же знаешь, я сама в группе играла… в общем, я всегда считала, что музыка — это не твое. Но теперь беру свои слова — то есть мысли — обратно.

Вот же черт. Я ни разу не слышала, как Эмили играет и поет — она не выкладывала это в интернет, наверное, сама понимала, что не стоит этого делать. А я, выходит, делаю это слишком хорошо. Но что поделать — если я умею что-то хорошо, я просто не способна сделать это плохо.

— Брала уроки у одного профессионала, — пробормотала я. — Мексиканца. Он раньше играл в симфоническом оркестре в Мехико.

Честно говоря, я даже без понятия, есть ли в симфонических оркестрах гитаристы, или там только всякие скрипки и духовые. Тот парень из банды, что научил меня азам, уж точно никаким профессионалом не был — в музыке, я имею в виду — а дальше я уже, по большей части, выучилась сама, иногда подсматривая приемы у гитаристов в интернете, когда вай-фай был достаточно хорош, чтобы качать видеоролики. Так что я просто ляпнула первое, что пришло на ум и звучало солидно. Но им это вполне подошло, теперь уже все дружно принялись меня хвалить и просить сыграть еще, а один парень даже сделал комплимент моему испанскому, заявив, что я пою «почти без акцента», идиотина. Но раз уж среди них был хоть кто-то, знающий испанский, я решила, что не стоит усердствовать в блатном репертуаре (а другого я практически не знала), так что сыграла им еще коротенькую пьесу без слов, которую выучила по интернету, и отложила инструмент, сославшись на усталость.

Пирушка продолжилась своим чередом, с непременными тостами, которые были для меня испытанием, ибо мне нужно было объяснить им, что я больше не пью. Я сказала, что после курса терапии в клинике начинаю новую жизнь, и пить буду только сок или газировку (и, кстати, курить тоже бросила, так что погаси, пожалуйста, сигарету, Джим, да, я серьезно, и да, травки это тоже касается!). И, естественно, вместо того, чтобы просто признать мой выбор, меня принялись уговаривать «символически», «по чуть-чуть» и «в последний раз». Если бы я и в самом деле была решившей завязать алкоголичкой, за такие подначки их следовало бы убить — у бывшего алкоголика не то что единственный глоток, но даже вид и запах спиртного способны вызвать рецидив, пустив псу под хвост месяцы и годы воздержания, потому и говорят, что алкоголики бывшими не бывают. Хотя, возможно, проблемы Эмили еще не успели зайти настолько далеко — а возможно (и скорее всего) эта пьяная толпа просто не отдавала себе отчета в их серьезности. Или же они попросту не верили, что та Эмили, которую они знали, всерьез решила завязать, и считали, что она просто играет в пай-девочку. Со мной — теперешней, настоящей — ничего бы не случилось от пары рюмок ликера (ничего крепче я не пью уже хотя бы потому, что не нравится вкус), и я могла бы и «поддержать компанию» — но меня раздражала их идиотская настойчивость. Парни в банде гораздо лучше понимали слово «нет».

И вот после очередного моего отказа поднялся Дэвид Йейльский Университет и объявил:

— В самом деле, вискарь — это пошло. Это для вульгарных реднеков. Думаю, девочки, настало время оттянуться по-взрослому, — и он с заговорщицким видом достал из кармана пакет с белым порошком и призывно помахал им в воздухе. Нетрезвые «девочки» (среди которых были и мальчики) встретили это восторженными визгами и восклицаниями «Wow!». Кто-то уже вытаскивал и сворачивал в трубочку стодолларовые купюры (подозреваю, что в эпоху всеобщего безнала эти купюры нужны были им исключительно для этого).

— Убери это, — жестко потребовала я.

— Да брось, Эмили, — скривился Дэвид, — не хочешь же ты сказать, что завязала и с этим тоже? Это же первоклассный кокс, чистый, как слеза ангела. Он не вызывает физической зависимости.

Много ты знаешь о слезах ангелов, тупой американский хлыщ. Мне представилось лицо Хуана, когда он чиркал зажигалкой в луже собственной крови и бензина, чтобы не попасть в руки тех, чей бизнес — такие вот пакетики.

— Я — сказала — убери, — отчеканила я. — Я не желаю видеть это в своем доме.

— Да ладно тебе, Эми, — раздраженно обернулась ко мне девка Дэвида, имени которой я до сих пор не знала (сам он называл ее просто «конфетка»). — С каких пор ты стала такой ханжой? Не хочешь сама — никто не заставляет, но не порть другим веселье.

И тут меня прорвало.

— Во-первых, — сказала я ледяным тоном, — это мое веселье. Свое можете устраивать где-нибудь в другом месте. А во-вторых, кто-нибудь из вас когда-нибудь бывал в трущобах Тихуаны? Разумеется, нет. Даже в качестве туриста.

— Я была… — пискнула еще одна девка, но я тут же осадила ее:

— Ты была в туристическом квартале. Не в трущобах. Такие, как вы, боятся даже заглянуть туда — и, в общем, правильно делают. А представьте, каково там жить. Вы понимаете, что такое жить в городе со средним уровнем в сто убийств на сто тысяч жителей? Вас учили считать в ваших долбаных школах? Это значит, что если ты живешь там десять лет, то вероятность твоей гибели — один процент. Если пятьдесят, то пять. Скажете, пять процентов — это не так уж много? Но это в среднем по городу. Не в трущобах. В трущобах эта вероятность куда как выше. Там, на самом деле, до пятидесяти доживают не так чтобы очень многие. Из-за такой вот дряни. Не только из-за нее, но из-за нее в первую очередь. Вы знаете, что такое войны картелей? Знаете, сколько людей гибнет к югу от вашей долбаной границы, чтобы такие скучающие богатенькие жлобы, как вы, закидывались на своих вечеринках? — черт, я сказала «вашей долбаной границы». Надо было сказать «нашей». Хотя «нашей долбаной границы» тоже звучит как-то неестественно.

— Вы, конечно, можете сказать, что нечего их жалеть, потому что они плохие парни, — продолжала я. — Но, во-первых, из-за войн наркокартелей гибнут не только сами члены картелей. Но порою и совершенно невинные и случайные люди. Во-вторых, у этих парней часто просто не было выбора. У них же нет богатых предков, которые оплатили бы им обучение в Йейле. Если ты родился в трущобах Тихуаны — или в любом другом подобном месте — у тебя один путь — в банду. А в-третьих, если кто и имеет право их осуждать, то только не вы. Которые презирают их и отгораживаются от них пограничными стенами, но при этом охотно покупают кокс для своих дебильных тусовок. Платя наркобаронам за то, чтобы эти парни и дальше продолжали умирать ради вашего минутного тупого кайфа. Хотя чем вы лучше их? Только тем, что вам повезло родиться в другой части Калифорнии. К северу, а не к югу от границы. Это уж точно не ваша заслуга. Даже ваши деньги — на самом деле не ваши. Всё, что вы имеете — вы имеете благодаря своим богатым родителям. Все вы. Исключений нет! — повысила голос я, видя, что кто-то пытается возразить. — Даже ваши биллы гейтсы и илоны маски, якобы создавшие свой бизнес с нуля — я читала историю их успеха. Ни один из них не начинал из трущоб. Все — выходцы из богатых и уважаемых семей. А среди вас нет ни одного Билла Гейтса, — строго говоря, я не могла знать этого наверняка, но интуиция мне подсказывала. Если ты дожила в трущобах Тихуаны до двадцати трех и при этом не спилась, не сторчалась и не села — ты умеешь разбираться в людях. Ни одного из этих пижонов я бы не взяла в свою банду даже на самые вспомогательные роли. — Сколько стоило твое обучение в Йейле, Дэвид? Тысяч триста за все время? Это шесть миллионов песо. В Тихуане таких денег хватило бы, чтобы вытащить из нищеты целый квартал. И на что ты тратишь эти деньги? На то, чтобы сделать мир лучше? Нет. На то, чтобы финансировать наркобаронов, торгующих смертью, — последнее прозвучало несколько пафосно, но по сути было верно.

— А ты-то сама? — нашелся, наконец, Дэвид. — Ты много миллионов своего папочки раздала нищим?

— Нет, — сдала назад я, вспомнив, кто я теперь. — Потому что я знаю, что помочь можно только тому, кого ты знаешь лично. Любые пожертвования фондам и благотворительным организациям просто осядут в чужих карманах. Но если я и не делаю мир лучше, я, по крайней мере, не трачу свои деньги на то, чтобы сделать его еще хуже.

— С каких пор ты заделалась такой святошей? — снова злобно спросила «конфетка». — Похоже, тебе здорово промыли мозги в этой твоей мексиканской клинике!

— Можешь считать и так, — кивнула я. — Это выражение всегда употребляют в негативном смысле. Но ведь на самом деле «мыть» — значит очищать от грязи. И я не хочу больше видеть грязь в своем доме. Так что, Дэвид, забирай свое дерьмо и проваливай. И шлюх своих прихвати.

Я употребила множественное число, имея в виду всех «девочек», жаждавших приобщиться к его «сюрпризу». Но «конфетка», естественно, приняла это исключительно на свой счет.

— Дэвид, — прошипела она, — ты что, так и будешь сидеть и слушать, как она меня оскорбляет?

Он, вообще-то, не сидел, а стоял. И я не очень понимала, что он, по ее мнению, должен был сделать — вызвать меня на дуэль? Но он лишь покорно спрятал наркоту в карман и пробормотал: «Думаю, нам действительно лучше уйти, Лиз».

Понятно, что за этими двумя потянулись и остальные. Кто-то уходил молча, кто-то неловко бормотал на прощание: «Ладно, Эмили, мы понимаем, ты устала, как-нибудь в другой раз…»

М-да, подумала я. Зря я все-таки так разошлась. И ведь, главное, не пила ничего крепче колы. Воображаю, чего бы я им могла наговорить, если бы поддалась их подначкам. А теперь даже пьяной, по совету Моррингтона, не притворишься. Все знают, что я как раз была единственной трезвой из всех.