Формалин

Мы жили с Хуаном в одной комнате, но я не отказалась от своей клятвы, и он относился к этому с полным пониманием. Говорил, что я ангел, а ангелов не трахают. Мы даже не целовались — я ненавижу поцелуи с детства, с памяти о мокрых губах матери, слюнявивших мое лицо и оставлявших на нем безобразные пятна помады. Может быть, конечно, в глубине души Хуан и полагал, что со временем я передумаю — но, по-моему, ему самому нравилось, что у нас такие чистые отношения. В трущобах Тихуаны если и можно найти что-то чистое, то разве что чистый кокс — да и тот, вполне вероятно, окажется разбодяженным.

С коксом Хуан дела не имел. В дела картелей лучше не соваться. Банда промышляла главным образом крышеванием и мелкими кражами. Но Хуан мечтал о большем. Нет, он не хотел становиться большим криминальным боссом. Он мечтал вообще о другой жизни. О том, как мы с ним уедем в Америку, он откроет легальный бизнес — что-нибудь, связанное с техникой — и мы будем жить в Калифорнии, в собственном доме на берегу океана.

— Мы уже в Америке, — поддразнивала его я. — И у нас уже есть свой трехэтажный дом в Калифорнии. До океана, правда, отсюда далековато, но за полдня даже пешком дойти можно. Если не прирежут по дороге.

— Ты же понимаешь, я имею в виду их Калифорнию, а не нашу, — с мрачной серьезностью отвечал он. — Хотя вообще-то она вся наша. Гринго просто оттяпали ее у нас в XIX веке. Мы имеем полное право жить там. Это наша земля.

— Ты не любишь гринго, но хочешь жить и работать среди них?

— Ну что значит не люблю? — пожимал плечами он. — Они выиграли, а мы проиграли. И я признаю, что под их властью жизнь стала лучше, чем под нашей. Поэтому я готов учиться у них и подчиняться их законам. Пусть только дадут мне такой шанс.

Но чтобы получить этот шанс, нужны были большие деньги. То есть вообще-то, конечно, попасть в США не так уж запредельно сложно. Нелегальный трафик идет через Тихуану в Сан Диего круглый год. Гринго, понятно, это хорошо знают, многих вылавливают и заворачивают обратно, но многим и удается проскочить. Однако Хуан не хотел начинать на новом месте с нуля — точнее, даже не с нуля, а с минуса. С положения бесправного нелегала, согласного делать что угодно за гроши и вечно живущего под страхом депортации. И не хотел такой участи для меня. Поэтому говорил, что ждет, пока подвернется возможность для серьезного дела, которое позволит сорвать большой куш. Последнего криминала, который позволит начать новую честную жизнь.

Я говорила ему, что лучше бы он выкинул эту идею из головы, потому что большие деньги не бывают без большого риска — а я не хочу, чтобы он рисковал. «Кто бы говорил!» — улыбался он в ответ, напоминая обстоятельства нашего знакомства. А потом снова становился серьезным и говорил, что он умный и возьмется только за верное дело. А пока мы оба должны готовиться к нашей будущей счастливой жизни. И он не имел в виду пустые мечтания. Он читал книжки — не какие-нибудь комиксы, а настоящие университетские учебники. Говорил, что пусть у него и не будет диплома, но он будет знать не меньше, чем настоящий американский инженер… Именно он убедил меня учить английский. В Тихуане, на самом деле, многие знают по-английски хотя бы несколько слов — как, наверное, и везде, а уж в особенности в городах на штатовской границе. Даже те, кто никогда не учился в школе — а я все-таки проучилась там целых четыре класса. Но Хуан заставил меня взяться за английский всерьез. Ну то есть как заставил — ничего он, конечно, меня не заставлял. Просто вдруг, проснувшись с утра, он резко «забывал» испанский, и говорить с ним можно было только по-английски. Правда, его познания тоже были не как у британского лорда. Так что порою мы затыкались и беспомощно мычали, оба не в силах подобрать нужное слово. Кончалось это всегда смехом. Мы тогда много смеялись.

Это были самые счастливые полтора года за всю мою жизнь в Тихуане…

А потом Хуан сел. Причем совершенно на пустом месте. То есть вообще-то ему можно было предъявить много что, включая убийство, и даже не одно (хотя все эти уроды того заслуживали). Но ни одно его реальное дело на суде не всплыло. Перцам было лень в этом копаться. У них там прошла очередная разнарядка по борьбе с наркотиками, и им надо было отчитаться перед начальством. Желательно при этом не осложняя отношений с реальными картелями, потому что в Тихуане это, знаете ли, чревато даже для перцев. А на Хуана, очевидно, как раз кто-то стуканул — не то конкурирующая банда, не то один из мелких торговцев, плативших ему дань. Вот перцы и решили оформить, что у нас типа нарколаборатория. Сделали налет на наш дом ночью, когда все спали. Перегонный аппарат на крыше записали как вещдок, а недостающие доказательства принесли с собой.

Хуан согласился взять все на себя при условии, что они отпустят остальных. Дело-то было слишком явно притянуто за уши, хороший адвокат развалил бы его на раз. Любому, кто в теме, понятно, что никакой независимой от картелей нарколаборатории в Тихуане быть не может — желающие покончить самоубийством выбирают менее болезненные способы. А на членов картеля мы тоже как-то совсем не походили. А тут еще выборы на носу (чем, собственно, и объяснялся всплеск антинаркотической активности), и публикации в оппозиционной прессе о полиции, фабрикующей дела, как бы никому не нужны. Тем паче что оппозиция может и на хорошего адвоката скинуться. Так что перцы согласились — а потом, как обычно, кинули. То есть отпустили, но не всех. В частности, кто уже сидел раньше — сел снова. Им, как говорится, сам бог велел. И в этом была двойная подлость. Если бы Хуана судили одного — ему бы дали меньше. А поскольку к нему притянули других, он пошел не просто как «наркоторговец», а как «лидер организованной преступной группировки».

Но меня отпустили — как и всех прочих, кому еще не исполнилось 18. Вообще-то по закону всех несовершеннолетних, не имевших родителей или опекунов, полагалось определить в какой-нибудь приют, но с этим им опять-таки было лень возиться. Нас просто выставили пинками обратно на улицу.

На улицу в буквальном смысле. Идти нам было уже некуда. Наш дом, весь перетянутый полицейскими лентами, снесли (типа как по муниципальным планам давным-давно положено было это сделать), окончательно заметая все следы.

Хуана судили по ускоренной процедуре и присудили почти шесть лет.

Даже не знаю, как получилось, что во главе новой банды — точнее, тогда еще остатков старой — встала я. Ведь все то время, что я прожила с Хуаном, я почти не ходила на, собственно, дела. Все знали, что я девушка Хуана (хотя на самом деле мы были как брат и сестра, но в глазах всех прочих было удобнее поддерживать такой статус, чтобы никто не попытался приставать), и что при этом я не просто красивая куколка, а быстро бегаю, отлично дерусь и мастерски владею ножом (а Хуан научил меня еще и метко стрелять) — а главное, что и голова у меня не пустая. Но это было, так сказать, теоретическое знание. Я тусовалась с ними, пела для них (голос у меня всегда был хороший, а играть на гитаре я выучилась уже в банде) и вообще в каком-то смысле была душой компании (что, признаюсь, нередко напрягало, когда мне хотелось просто побыть одной — хотя и забавно было видеть, как расцветают улыбками их лица при моем появлении и как даже самые завзятые неряхи начинают чаще мыться и стирать свои шмотки) — но в боевых условиях они меня доселе не видели. И если бы кто-то из них принял командование на себя, мне бы и в голову не пришло с этим спорить. Тем более что на глазах у меня еще сохли слезы после выслушанного приговора Хуану. Но я вдруг осознала, что стою перед зданием суда в окружении мальчишек, большинство из которых моложе меня (и лишь трое или четверо немного постарше), которые понятия не имеют, что им теперь делать и куда идти, и которые все без исключения — в том числе и те, кто старше — смотрят на меня в ожидании. В их глазах я, очевидно, была теперь заместителем Хуана. Его доверенным лицом. Его лейтенантом [3] , как это называется по-английски. И я просто приняла эту роль.

3

Первоначальное значение слова lieutenant — заместитель. В английском оно сохраняется до сих пор.

У нас не осталось ничего — ни базы, ни оружия, ни денег. Все забрали перцы. (У Хуана были кое-какие заначки, но он все им сдал. Как я узнала потом, они сказали ему, что иначе оставят меня на несколько часов в одном автозаке с незнакомыми бандитами. Посадить девушку в одну камеру с мужиками нельзя, а вот во время перевозки арестованных по городу подобные ограничения не действуют.) Зато осталось в некотором роде самое ценное — информация и связи. Я хоть и не ходила на дела сама, но знала всю «клиентуру» Хуана. Среди тех, кого он крышевал, был владелец автомастерской Рамирес, чей легальный бизнес был прикрытием для перепродажи угнанных машин. Разборка на запчасти, перебивка номеров, перекраска и все такое. Я заявилась к нему со своими парнями и сказала, что нам нужен трейлер, где можно жить. Причем не просто вагон, стоящий на месте, а машина на полном ходу. Рамирес поскреб промасленной лапой в нечесаных волосах и сказал, что, пожалуй, знает, где можно достать такой, но это будет стоить денег. Когда я любезно ответила, что ценю его чувство юмора, он сказал, что теперь он платит «пестрым» — та самая банда, что, видимо, подставила нас перцам, — а с нами готов вести дела «по старой дружбе», но уже как с обычными клиентами. Я заверила его, что вопрос с «пестрыми» я улажу, а он пусть готовит трейлер, и побыстрее.

Трейлер он действительно раздобыл — древний и обшарпанный, выпущенный еще в прошлом веке, но, во всяком случае, Рамирес божился, что перебрал движок, и это чудо американского автопрома 1980-х не заглохнет на полдороге. Хорошо, сказала я, давай нам ключи, и мы привезем тебе деньги. Рамирес заявил, что мы так не договаривались. Хорошо, покорно сказала я, если ты нам не доверяешь, тогда поехали с нами. Собственно, ты эту колымагу и поведешь — так что беспокоиться тебе совсем не о чем, да к тому же ты и лучший водила, чем любой из нас (я совсем не умела водить, кое-кому из пацанов доводилось гонять на мотоциклах и парочке из них — управлять легковушкой, но не таким рыдваном, и прав ни у кого из них, само собой, не было). Отличная идея, не так ли, Рамирес? На его роже было написано, что он так не считает, но обступившие его парни были иного мнения, а их все-таки была добрая дюжина, пусть даже и без оружия, так что моя идея победила большинством голосов.