Формула жизни. Сборник рассказов

Послышался скрип открываемой двери, и в потеплевший за время их отсутствия вагон с клубами морозного пара поднялись Соболев с Николаем. Сняв пальто, присоединились к беседе.

В этот момент говорил Виктор Петрович. Заметив, что Валентин Иванович хочет что-то сказать, прервался. Действительно, тот, снимая и аккуратно складывая черный шерстяной шарф, начал говорить своим спокойным голосом.

– И Боря, и Вы, Виктор Петрович, конечно, правильно говорите. Но только, знаете, я как-то спокойно на все смотрю. Ну, вот такая жизнь сейчас. Могу я что-то поменять? Ответ очевидный - нет. И у меня не такой характер, чтобы митинговать и выступать с обличительными речами на площадях. Да и зачем надо расшатывать, что есть? Проходили уже, хватит. Но если я не могу ничего поменять, почему должен беспокоиться, что жизнь не такая, как мне бы того хотелось? И в итоге я просто оптимизирую свою жизнь при данных начальных и граничных условиях. Знаю, Боря меня обвинит в соглашательской позиции, и будет не прав.

– Борис, действительно, уже приподнял руку, желая что-то сказать, но передумал. Валентин Иванович продолжил: "И вот почему. Как только я увижу реальную возможность на что-то повлиять к лучшему, я ей не премину воспользоваться. По нашим проектным делам, Боря, ты же не обвинишь меня в ретроградстве и пассивности?" - повернулся он к Борису. Тот согласно кивнул головой.

– Ну, вот видишь. Да я бы и в правительство готов предложения написать, но это будет сотрясение воздуха, напрасная трата времени. Мои предложения чиновники выбросят в запечатанном конверте, не открывая, можете не сомневаться. И что мне в такой ситуации прикажете делать?
– он обвел взглядом компанию. Соболев, соглашаясь с речью Валентина Ивановича, кивнул головой и убежденно сказал: "Всё правильно. Надо делать свое дело".

Борис аж застонал от несогласия и обуревавших его чувств: "Для кого?!" Валентин Иванович торжественно ответил: "Для страны!" На что Борис запальчиво возразил: "Что такая страна? Страна - это люди, это территория, это ресурсы. Кто этим всем владеет, включая людей? Да-да, и людей! У них нет клейма, но они повязаны такими путами - и снаружи, и в мозгах - что и клейма не надо, никуда не денутся. Я не полный идиот, понимаю, что все соображать не могут, что толпе нужны кумиры, которые бы принесли и вложили в их головы идею, которая бы в свою очередь породила чувство– иррациональное, не требующее доказательств, превращенное в веру. И уже за эту веру они пойдут так далеко, как их позовет их божество, их идол, неважно в каком оно будет виде. И я с этим могу жить, без проблем, и сам присоединюсь, но при одном ма-аленьком условии."

Валентин Иванович, который до этого момента внимательно слушал речь Бориса, глядя в пол, повернулся всем корпусом и поднял на него удивленные глаза. Борис продолжал: "И вот это условие. Тот, кто нас ведет, пусть тоже верит в эту идею. А если этого нет, то мне с такой заведенной толпой не по пути. Эту толпу просто развели, купили на красивые слова, используют её для совсем других целей, а потом неминуемо кинут, как всегда бывало в истории. Но если я точно знаю, что меня непременно кинут, неужели я буду жертвовать собой? Чего ради?!"

Валентин Иванович вздохнул: "Но тогда остается, что каждый сам за себя, общей идеи нет, и стране при таком давлении снаружи запросто может прийти конец". Ему ответил Виктор Петрович, который в глубине души был согласен с Борисом, и сам испытывал двойственное чувство, понимая, что его работа способствует также и укреплению власти нынешней олигархии, хотя, конечно, можно убеждать себя, что работаешь на страну. Что тоже до какой-то степени верно.

Но ответил нейтрально: "Конец, пожалуй, так просто не придет, хотя рано или поздно все кончается. У тех, кто представляется противником, примерно такая же ситуация. Но Борис прав в том, что на чьей стороне будет больше поверивших в идею, те и окажутся в итоге сильнее. Какая идея здесь - я не пойму, если она есть вообще. Патриотизм идеей быть не может. Это одно из многих средств реализации идей, но не более того. Какую ценность патриотизм имеет сам по себе? На другой стороне с идеями похожая ситуация, хотя может не столь критическая. Раньше, вроде бы, у них была идея великой нации, личный успех. Сейчас, по-моему, всё это расплывается помаленьку".

Борис согласился с ним: "Расплывается, но не очень быстро. Они сами для этого прилагают немалые усилия, но пока экономическая ситуация их не прижмет - а я не вижу причин, почему их должно скоро прижать - народу будет все равно, что делает снаружи их правительство, лишь бы им была обеспечена сытая и довольная жизнь. Массово их в военных конфликтах не убивают, воюют они чужими руками, почему бы пока не побыть стопроцентным американцем и не чувствовать себя человеком высшего сорта, для которого все остальные народы - мусор, в чем их денно и нощно убеждает пропаганда. А в нашей стране идеи как таковой нет. Кто не может без идеи, а таких много, цепляются за что могут, чтобы рано или поздно понять, что это очередная пустышка. А правда в том, что большинство работает за кусок хлеба на власть, на хозяина. Можно тешить себя иллюзиями, что и на страну, на народ, но это самообман - мы работает на тех, кто владеет страной, владеет нами, и из милости позволяет нам жить в их стране. Все остальное - иллюзии."

Валентин Иванович хотел что-то сказать, но передумал. Неожиданно в разговор вмешался до сих пор молчавший Николай, что весьма удивило Виктора Петровича. Николай, в котором до сих пор он видел только хорошего монтажника, высказал интересную мысль: "Долго только за кусок хлеба работать трудно, так в итоге совсем в животное превратишься. Хотя бы какой-то интерес должен быть. И чтобы удовлетворить этот интерес, люди не смотрят, на кого работают, и куда пойдут их труды. Так что для большинства кусок хлеба и интерес - вот и весь горизонт".

Валентин Иванович внимательно поглядел на Николая, и с каким-то непонятным сожалением произнёс: "В точку, молодой человек. В точку. Фон Браун - хороший пример. Сначала для Германии ракеты делал, потом для американцев, как бы врагов. Но делал. Неизмеримо труднее отказаться от самореализации, фактически закопать себя как личность живьем, чем продолжать работать пусть даже на своих недругов". После чего сказал, что не против немного вздремнуть - их ночной рейс на самолет задержали в Москве, и пришлось провести бессонную ночь.

Виктор Петрович, Соболев и Николай вернулись в свой отсек, где Виктор Петрович пересказал им то немногое о возникшей проблеме, что услышал от главного конструктора. Соболев вскоре постелил пальто на боковое сиденье, и уснул. Видать, он пошел на поправку, и организм требовал отдыха. Виктор Петрович смотрел в окно, где близко от окна небыстро проплывали ветви хвойных деревьев - локомотив тянул поезд по узкоколейке без спешки. Дорога шла вверх, в горы. Изредка на короткое время открывался вид на неглубокую горную долину, вдоль которой в этот момент шла железная дорога. Потом поезд покрутился вокруг горы, и незаметно переехал в другую долину. Внизу угадывались очертания замерзшей реки. Смеркалось. И вдруг в этом сером сумраке полетел сухой мелкий снег, который становился все сильнее. Видимость резко ухудшилась.

Виктор Петрович вспомнил недавний разговор. Да, нужна идея, которая бы отвечала твоим внутренним устремлениям. Но ведь как-то привык, живет же сейчас без идеи. Что-то внутри ещё осталось, и, в принципе, он не против работать на страну. Вот только надо быть уверенным, что это и его страна. А сейчас такой уверенности нет. И даже более того - есть чёткое осознание, что это не его страна, а принадлежит она олигархии, которая её захватила, со всеми потрохами, и народом в том числе. Так чего ради ему жилы рвать, и ради кого? Чтобы те, кто владеет страной, ещё больше богатели? Чтобы купили ещё один дворец за миллиард на Лазурном побережье, ещё один стометровый корабль, ещё одну дурацкую картину, форменную мазню, за пятьдесят миллионов долларов? И для этого обирают тысячи и тысячи людей, лишают их самого необходимого? И после этого кто-то смеет называть человека разумным? Лесть! Лесть и ложь - в миллионной степени. Но и не работать нельзя, и не только из-за денег. Нельзя человеку не работать, иначе он человеком перестанет быть.

Весь путь по узкоколейке занял около двух часов. Локомотив остановился посреди большой, изъезженной тяжелой техникой поляны, на которой было несколько строительных вагончиков и разная техника для лесоразработок - трелевочные трактора, бульдозеры, подъемники. Метрах в пятидесяти от вагона стоял военный джип, полностью экипированный, из новых, и даже с лебедкой впереди. Из выхлопной трубы из-за мороза обильно поднимался пар. Когда вагон окончательно остановился, джип медленно двинулся к вагону. Подъехав, развернулся, и сдал задом к двери. Николай осторожно разбудил проспавшего почти всю дорогу Соболева. В полутьме вагона было видно, как он, отходя от сна, сел на скамейку и снова какое-то время был не в состоянии сообразить, где находится.

Из машины вышел водитель, высокий худощавый солдат в зимней военной форме, слишком просторной для него. Выражение удлиненного лица с нависшими надбровными дугами и глубоко упрятанными под ними глазами было настороженное. Двигался он замедленно и как-то расчетливо, без лишних движений. Слегка растерялся, не зная, кому доложиться, но затем выбрал Виктора Петровича, который показался ему главным в группе, и, приложив руку к шапке, скороговоркой доложился по уставной форме. Виктор Петрович принял рапорт, и, приглашая взглядом Валентина Ивановича присоединиться к разговору, сказал: "Спасибо, рядовой Звягинцев. Мы люди невоенные, по фамилии нам неудобно к Вам обращаться. Если Вы не против, будем называть Вас по имени." Солдат ответил, что его зовут Петром. Виктор Петрович представил остальных прибывших. При этом кто кивнул Петру, кто поднял руку в знак приветствия. После такого знакомства водитель открыл заднюю дверь своей машины, и помог погрузить контейнеры с оборудованием.