Фрагментация

Сейчас на столе лежат пять книг. Я внимательно читаю названия и имена авторов. На первой изображена тень какой-то неведомой мне птицы. Птица со смешным хохолком и длинным коричневым хвостом парит над озером, вокруг которого ровной каймой выстроился сосновый лес. Где-то вдалеке виднеется большая лужайка, посередине которой стоит высокий дом. Автора зовут Кен Кизи, а книгу – «Полет над гнездом кукушки». Девушка стучит по ней пальцем с длинным фиолетовым ногтем и говорит, что эта книжка примерно про такое же заведение, как у нас. Ей интересно, смогу ли я ее «переработать». Я перекидываю буквы на обложке и пытаюсь пошутить. Но из рта вырывается какая-то чепуха. Девушка все равно смеется. Из вежливости, скорее всего. Вторая книжка, на мой взгляд, попроще. На обложке нарисован парень с седыми волосами. Чем-то похожим на сгусток электрических искр он отсекает голову другому парню, судя по выражению лица, не очень хорошему. Автора зовут Сергей Лукьяненко, а книгу – «Лабиринт отражений». Третья книга слишком сложная. Это видно по обложке. На ней ничего не нарисовано. Лишь мелким шрифтом написано: Йозеф Шварц «Генеалогия социальной эклектики». Книги без картинок на обложке всегда очень трудно читать. Четвертую и пятую книгу я лишь разглядываю мельком. Меня отвлекает социальная работница нашего «лесного рая». Она зашла проверить, все ли у нас в порядке. Работница садиться на кровать рядом с девушкой, смотрит на книги, всем своим видом показывая, что она тут хозяйка. Видно, что девушку смущает ее присутствие.

Я решаю как-то разрядить атмосферу, поворачиваюсь к работнице, смотрю на нее в упор и говорю:

– Трагиномичная габорская липа… – Я выдерживаю паузу и повторяю: – То есть трагикомичная заморская пила. Вы на нее похожи.

Социальная работница встает и переминается с ноги на ногу.

– Он сегодня с самого утра не в духе, – говорит она, – не стоит его долго оценивать.

Девушка начинает с ней спорить. Говорит что-то насчет социальной адаптивности. Я знаю, если она продолжит спорить, они поругаются и ее сюда больше не пустят. Это значит, что я не получу новые книги. Меня охватывает волнение. Я резко поднимаюсь и говорю, что возьму почитать первые три книги. Остальные пусть она принесет с собой в следующий раз. Девушка соглашается, говорит работнице, что мое анкетирование нужно по возможности скорее закончить. Работница ссылается на мою эмоциональную нестабильность. Я не спорю. Меня переполняет ненависть к ней, но я сжимаю зубы, молча забираю книги и выхожу из комнаты. Жаль, девушка не может оценить силу моей воли в тот момент. Я бы получил наивысший бал в соответствующей графе анкеты.

Прошло два часа. Я уже успел пообедать и перекинуться в картишки c Эвальдом. Он чертовски хорошо играет в «подкидного». Правда, после трех партий у него оживают фигурки на картах, и приходится сворачиваться. Я подхожу к окну и наблюдаю, как девушки-«оценщицы» собираются на поляне перед нашим лесным домом. Они что-то обсуждают перед тем, как сесть в машину. Будто не торопятся покинуть это унылое место. Моя оценщица поворачивается и смотрит на наш дом. Замечает меня в окне, улыбается и машет рукой. Я улыбаюсь ей в ответ и показываю два растопыренных пальца. «V» значит вендетта. Я смотрел когда-то фильм с таким названием.

Я всегда жду вечера. Сумерки дарят мне силы и вдохновение. Особенно если есть новые книги. Иногда я добираюсь до книг только ночью. Потому что пока дождешься, когда заснут мои сумасшедшие соседи, кажется, что сам «двинешься». Взять, к примеру, Ивара, парня с жутко скрюченными руками и постоянной пеной на пухлых губах. Он беспрестанно крутится и теребит одеяло. К этому еще можно привыкнуть. Другое дело Аскольд, взрослый и очень странный экземпляр. Он всегда прячется в шкаф, когда я вечером включаю ночник. Чтобы его не пугать, приходится читать книги под одеялом с помощью карманного фонарика. Тем более у нас режим. После десяти свет должен быть выключен. Свет фонарика слегка пробивается из-под одеяла. Но Аскольд уже спит. Это хорошо. Если он не будет спать, то засядет в шкафу и станет громко скрипеть зубами. Их у него, правда, почти уже не осталось. Недостаток кальция. Единственный, кто мне не мешает, это Эрвин, худой сутулый парень, очень спокойный. Он никогда не спит ночью, лежит и смотрит в потолок своими грустными голубыми глазами, бездонными, как море и его горе. У него точно оно есть. Иначе невозможно быть таким грустным. Правда, какое это горе, не узнать. Эрвин не разговаривает с десяти лет.

Я немного дрожу от волнения и предвкушаю свое очередное путешествие. Потом я натягиваю одеяло на голову, кладу включенный фонарик под подбородок и сгибаю колени, чтобы образовать пространство для разложенных книг. Я кладу на каждое свое согнутое колено по книжке, а третья располагается на моем животе. Я по очереди открываю их и начинаю перелистывать страницы, выхватывая лучом фонарика разные фрагменты текста. Постепенно буквы начинают светиться и слетать с книг. Буквы то сбиваются, то разлетаются в стороны, словно маленькие оранжевые вихри, а потом снова собираются. Из них получаются новые слова. Я выхватываю буквы и совсем не задумываюсь о тексте. Листаю страницы и складываю новую историю. Ее начало и конец мне неизвестны. Об этом ведает лишь волшебный поток. Он окутывает меня приятным теплом. Проходит несколько минут или часов, и все одеяло пестрит мелким текстом. Жаль, сегодня я не могу записать его. Правую руку опять скрючило. Ничего. Я прочитаю его и запомню. Запишу потом, когда мне станет лучше.

Алекс (преступление)

Спустя пять часов, проведенных в изоляторе, Алекса наконец-то вызвали на прием к психокорректору. Он шел по длинному серому коридору, пытаясь понять, за какие грехи его арестовали. Достойные поводы никак не хотели приходить в голову. За исключением одного – он регулярно увлекался порноквестами. «Да уж, мозгоправ причины найдет, будь уверен. В “Три К” 1 никого еще просто так не забирали», – подумал Алекс. В свои шестнадцать он смотрел на жизнь философски и казался себе законченным неудачником.

1

Комиссия по контролю качества населения.

Санитар отворил дверь и впустил Алекса в просторный кабинет. За пластиковым столом сидел приятный молодой человек в белом халате. Он смотрел в окно, будто стараясь разглядеть что-то приятное в желтой кирпичной стене напротив. Обернувшись на Алекса, он приветливо указал на стул и скользнул рукой по экрану планшета.

– Александр, вы хорошо знаете современную историю? – спросил он.

Алекс заерзал на стуле. Если честно, то по истории он никогда не блистал хорошими результатами.

– Так себе, господин доктор.

– Я бы попросил тебя рассказать все, что ты знаешь о Великой революции и программе подавления насилия?

– Ну… – Алекс попытался вспомнить скучные монологи школьного учителя. – После Четвертой мировой сильно возросла преступность. Многие люди и страны продолжали воевать. Потом… Мне кажется, в 2098 году возник Орден гуманистов. С начала они просто проповедовали милосердие. Внедряли разные зомбирующие баннеры в виртуалку, пытались колонизировать другие планеты. Но у них ничего не получилось. А потом с нами случилась страшная напасть – появились войды. То ли гуманисты их создали, то ли они появились сами по себе. Войды были веществом… – Алекс умоляюще посмотрел на доктора: – Извините, я плохо помню.

– Ничего, ты хорошо рассказываешь! – Доктор ободряюще улыбнулся. – Я тебе немного помогу. Войды были сверхъестественным явлением, неким психоэнергетическим полем, природа которого непостижима. Очевидно было лишь одно – там, где они появлялись, бесследно исчезали люди. А появлялись они там, где совершалось насилие, будь то война или уличная драка. Теперь продолжай ты!

– Хорошо, – согласился Алекс и продолжил: – Из-за этих войдов пропало очень много людей. За десятилетие население нашей планеты сократилось более, чем втрое. Исчезли все армии, преступники и полиция. Дело дошло до того, что стоило двум людям на улице сильно поругаться, как над ними появлялись облачка прозрачной ряби, и люди сразу же бесследно исчезали. Испарялись… Началась паника. Люди боялись выходить из дома. И тогда Орден гуманистов затеял революцию. Никто особо не воевал. Просто договорились об объединении всех стран в Федерацию и создании специальной программы. Как ее?.. – Алекс запнулся.

– Программа тотального ненасилия, – с энтузиазмом подхватил доктор. – Она заключалась в полном отказе от агрессии. Рукоприкладство и ругань стали строжайше запрещены. Повсеместно для взрослых были введены программы психокоррекции, детей в школе стали обучать по новой методике всеобщей толерантности, армию и полицию распустили за ненадобностью. Можно было сказать, что наконец-то человечество зажило в согласии с Нагорной проповедью. Люди стали кроткими и милосердными. Так ведь?

Алекс кивнул. Его нисколько не заражала восторженность доктора. Он знал, что вся эта кротость была напускной и держалась только на страхе перед проклятыми войдами. Не будь их угрозы, люди вновь стали бы с легкостью убивать друг друга. Но, может быть, это было бы лучше, чем продолжать жить в этом приторном фруктовом сиропе, где толерантность возведена в рамки неоспоримой догмы. Никто не мог больше никого послать, нагрубить, критично отозваться о чем-то общепринятом. Ученик должен был улыбаться в ответ учителям, родителям и прохожим. Иначе его бы обвинили в деструктивной эмоциональности. В принципе можно было нарушить установленный порядок, но за это потом клеймили на местном совете и помещали в «Три К» для дальнейшего «очищения».

Доктор почувствовал, что Алекс задумался о чем-то своем.

– Александр, благодаря стараниям всего человечества страшное явление войдов пропало. Их нет уже как лет семьдесят. Но! – Доктор воздел указательный палец к потолку. – Войды могут вернуться в любой момент. Если остальные граждане будут относиться к своим обязанностям так же безответственно, как ты, войды обязательно появятся и примутся уничтожать человечество.

– А что я такого сделал? – Алекс искренне возмутился.

– Городской сканер показал, что ты регулярно занимаешься интерактивным порно. Причем залезаешь в самые неприличные разделы. Это раз! – Доктор кинул взгляд на экран планшета. – А теперь, два. Четырнадцатого октября на центральной площади ты грубо обозвал двух целующихся трансгендеров.