Фрам — полярный медведь

17 июня… Было далеко за полдень, когда я проснулся и принялся за приготовление завтрака. Приношу воду для супа, развожу огонь, режу мясо, словом, налаживаю стряпню.

Затем вылезаю на ближайший торос и оглядываю окрестности.

Ветерок доносит с ближайшей суши гомон птиц, которые гнездятся в скалах. Слушаю этот звук, следя глазами за стаями кайр, которые кружат над моей головой; любуюсь белой полоской берега с черными пятнами скал.

Внезапно оттуда доносится собачий лай. Или мне показалось? Вздрагиваю и прислушиваюсь. Но ничего больше не слышно, кроме горластых птиц. Впрочем, нет: опять лай! Сомнений быть не может!

Тут я вспоминаю, что слышал вчера что-то похожее на два ружейных выстрела, но приписал этот звук сжатию льда.

Кричу Иогансену, что в этой части суши слышны собаки.

— Собаки? — машинально повторяет он спросонья. — Собаки?!

Он сейчас же встает и идет в разведку.

Мой спутник ни за что не желает мне верить. Он тоже слышал что-то вроде собачьего лая, но гомон птичьего базара заглушал все. По его мнению, меня просто обманул слух. Я, однако, уверен, что не ошибся.

За торопливым завтраком мы теряемся в догадках. Может быть, в этих местах находится какая-нибудь экспедиция? Если так, то кто это? Англичане или соотечественники? Что, если это та самая английская экспедиция, которая собиралась обследовать Землю Франца-Иосифа, когда мы отправлялись в плавание? Как нам тогда быть?

— Очень просто! — говорит Иогансен. — Мы проведем с ними денек-другой, а потом направимся к Шпицбергену. Иначе бог весть, когда мы попадем домой!..

В этом отношении я с ним совершенно согласен. Займем у англичан провизии, в которой мы так нуждаемся, и отправимся дальше.

Покончив с завтраком, я ухожу на рекогносцировку, а Иогансена оставляю сторожить каяки.

Теперь я слышу только гомон птичьего базара и пронзительные крики кайр.

Возможно, что Иогансен прав. Пожалуй, я и в самом деле ошибся.

Вдруг я замечаю на снегу следы. Они слишком велики для песца. Значит, здесь, в каких-нибудь ста метрах от нашего стана, прошли собаки. Почему же они не лаяли? Как это мы их не видели? А может, это все-таки следы песцов?..

В голове у меня странная путаница. Я перехожу от сомнения к уверенности, потом снова начинаю сомневаться. Неужели же сейчас настанет конец нашим сверхчеловеческим трудам, всем нашим страданиям и лишениям? Мне это кажется почти невероятным. И все же, быть может, это именно так.

Слышу лай, теперь уже гораздо более отчетливый, и повсюду вокруг вижу следы, которые могут быть только собачьими. Потом опять ничего, кроме гама крылатых стай. И меня вновь одолевает сомнение. Уж не сон ли все это?

Но нет! Это настоящие следы на настоящем снегу. Я вижу их своими глазами, касаюсь руками…

Если действительно экспедиция обосновалась в этих местах, куда мы добрались вчера, значит, мы находимся не на Земле Гиллиса или на какой-нибудь новой суше, как я думал, а на южном побережье Земли Франца-Иосифа, как мы и предполагали несколько дней тому назад.

Перебираюсь наконец со льда на сушу, и вдруг мне кажется, что я слышу человеческий голос.

Первый, после трех лет, чужой голос! Сердце бьется так сильно, что того и гляди разорвется.

Залезаю на скалу и кричу изо всех сил. Этот неизвестный голос среди ледяной пустыни прозвучал для меня, как голос самой жизни, как приветствие далеких земель, может быть, даже родины.

Вскоре я слышу другой голос, потом среди белых ледяных вершин вижу черную фигуру. Потом еще одну черную фигуру… Человека. Человек!..

Уж не Джонсон ли это или один из его спутников? А может, соотечественник? Идем навстречу друг другу. Махаю шапкой. Он тоже. Слышу, как он разговаривает с собакой. Нет, не норвежец. Еще несколько шагов, и мне кажется, что я узнаю начальника иностранной экспедиции, с которым уже встречался однажды, до нашего отплытия.

Я приветствую его, и мы жмем друг другу руки.

Над нами полог тумана, под ногами — шершавый, неровный лед. Вокруг тонкая полоска суши, сплошь покрытой льдом и снегом. Идем рядом: щеголеватый исследователь, который, видно, не отваживался заходить в глубь полной опасностей полярной пустыни, лощеный господин в высоких резиновых сапогах, распространяющий вокруг очень приятный запах мыла, к которому весьма чувствительно острое обоняние такого примитивного человека, как я, и дикарь в отрепьях, с длинными волосами и дремучей бородой, покрытый грязью и копотью тюленьего жира, которым заправлена наша лампа. В таком виде сам черт меня не узнал бы.

— Очень счастлив вас встретить! — говорит незнакомец.

— Спасибо. Я тоже.

— Ваше судно где-нибудь поблизости?

— Нет. Оно не здесь.

— Сколько вас?

— Я и мой товарищ, который остался на кромке льда. Разговаривая таким образом, мы направляемся к берегу. Вдруг не знакомец останавливается, внимательно смотрит на меня и восклицает:

— А вы, случайно, не Нансен?

— Он самый.

— Бог ты мой! Как я рад вас видеть!

Дружески улыбаясь, он горячо жмет мне руки, потом спрашивает:

— Откуда вы?

— На 84° северной широты, после двухлетнего плавания, я и мой товарищ покинули наше судно «Фрам» на волю ветра и течения и достигли 86°13 . Оттуда мы добрались до Земли Франца-Иосифа, где и зимовали. А теперь направляемся к Шпицбергену…

— Рад слышать о вашей удаче. Вы совершили блестящее путешествие, и я в восторге, что на мою долю выпало счастье первым поздравить вас!

Иностранец снова пожимает мне руку. В теплоте этого рукопожатия я ощущаю нечто большее, чем простую вежливость. Он предлагает нам гостеприимство в своем лагере и сообщает мне, что они со дня на день ожидают судно с провизией для экспедиции. Как только приходит мой черед говорить, я спрашиваю его о моей семье и узнаю, что когда, два года тому назад, он отправлялся в плавание, жена моя и дочь были совершенно здоровы. Потом спрашиваю о Норвегии, моей дорогой родине…

Затем каждый из нас делает по два выстрела, чтобы оповестить Иогансена.

Немного погодя мы встречаемся с целой группой участников экспедиции, знакомимся, начинаются поздравления. Вскоре происходит встреча и с остальными ее членами — учеными разных специальностей, в том числе и ботаниками. Ботаник Фишер говорит мне, что, увидев издали незнакомого человека, он сразу подумал, что это мог быть только я, но потом, когда перед ним предстал мужчина с черными, как смоль, волосами и бородой, решил, что ошибся. Когда все собрались, начальник экспедиции сообщил, что мы достигли 86°13 .

Громкое троекратное «ура» приветствовало эту новость…

За разговором мы незаметно дошли до стана экспедиции — деревянного дома русского образца.

Входим в это теплое гнездышко, затерянное среди ледяной неприютной пустыни. Потолок и стены затянуты зеленым сукном, на стенах — фотографии и гравюры, этажерки заставлены книгами и приборами. Сушится одежда и обувь. Посреди топится печка. Необыкновенное ощущение мира и радости охватывает меня среди всех этих непривычных предметов, от которых мы успели отвыкнуть. Три года тяжелой ответственности и постоянной тревоги мгновенно спадают с моих плеч. Впервые чувствую себя в безопасности среди льдов. Мучительное ожидание, которое было моим уделом в эти годы борьбы, исчезает в лучезарном сиянии восходящего солнца. Мой долг выполнен, дело завершено.

Теперь мне остается только отдыхать и ждать прибытия парохода, который доставит меня на родину.

Джэксон передает мне тщательно запечатанную шкатулку. В ней письма из Норвегии. Он взял их наудачу, с тем чтобы передать мне, если нас сведет случай. И случай доставил мне эту радость. Открываю шкатулку дрожащими руками, с отчаянно бьющимся сердцем. Все письма приносят только добрые вести.

На стол передо мной ставится все, что нужно для обильного завтрака: хлеб, масло, молоко, сахар, кофе, вкус которых я забыл за полтора с лишним года.

Но самое ценное благодеяние цивилизации я познал лишь тогда, когда скинул с себя отрепья и выкупался. Грязи на нас накопилось столько, что мы избавились от нее только после бесчисленных омовений. А когда мы оделись в чистое, мягкое платье, побрились и остригли длинные, сбитые в войлок волосы, превращение из дикарей в цивилизованных людей было завершено. Оно произошло быстрее, чем наше преображение и приспособление в обратном смысле, которое совершилось восемнадцать месяцев тому назад, когда мы с Иогансеном оказались одни среди ледяной пустыни.

Мы живем в мире и уюте, поджидая судно, которое вернет нас на родину. Вместе с научной экспедицией занимаемся проверкой наблюдений, тщательно собранных нами за долгое путешествие.

26 июля… Наконец «Виндворд», судно с провизией, прибыло!.. Мы грузимся, я поднимаюсь на палубу… Узнаем удивительные новости о том, что произошло на свете за наше отсутствие. При помощи лучей Рентгена можно фотографировать людей сквозь деревянные двери в несколько сантиметров толщиной, а также засевшие в теле раненых пули! Шпицберген открыт для туристов! Норвежское пароходное общество обеспечивает регулярное сообщение между нашей страной и этим полярным краем. Там построена гостиница и работает почтовое отделение с особыми марками. Швед Андре задумал добраться до полюса на воздушном шаре и ждет только попутного ветра. Если бы мы дошли до Шпицбергена, мы нашли бы там комфортабельную гостиницу и встретили бы туристов, а не бедных рыбаков, как мы думали. Забавно получилось бы оказаться в толпе туристов грязными, оборванными, в том виде, в каком мы вышли из нашего зимнего логова.

7 августа… Настала минута прощания и с этим последним привалом на нашем пути… «Виндворд» везет нас домой. Путешествие проходит быстро и приятно.

Вечером 12 августа различаю впереди черную полоску, очень низко, на линии горизонта. Что это такое? Это земля, земля Норвегии! Гляжу долго, часами, как завороженный. Большую часть ночи провожу на палубе, любуясь этой темной полоской. Меня пробирает лихорадочная дрожь: какие вести ждут нас дома?

21 августа… Бросаем якорь в порту Хаммерфеста, самого северного города нашей дорогой родины. Со всех концов земного шара проливается целый поток поздравительных телеграмм. Но о «Фраме» нет никаких известий. Такое запоздание начинает быть странным и внушает беспокойство.

Утром 26 августа меня будят. Какой-то человек настойчиво желает со мной говорить.

— Сию минуту! Только оденусь.

— Ничего. Выходите так!..

Поспешно одеваюсь и нахожу заведующего почтово-телеграфным отделением с депешей.

— Очень важная для вас телеграмма из Скьерве! — говорит он. — Поэтому я решил вручить ее вам лично…

В эту минуту я не думаю ни о чем другом на свете, кроме как о «Фраме» и судьбе моих спутников.

Дрожащими руками вскрываю депешу и читаю:

Доктору Нансену

Фрам прибыл сюда сегодня.

Все в порядке. Все здоровы.

Сейчас выходим в Тромсе.

Приветствуем вас на родине.

Отто Свердруп.

Я так взволнован, что почти теряю дар слова.

— Прибыл «Фрам»! — наконец удается мне произнести.

Перечитываю телеграмму несколько раз, не веря своим глазам. В городе, во всей Норвегии начинается всеобщее ликование.

На следующий день мы в Тромсе, где уже стоит на якоре «Фрам». Последний раз, что я его видел, наше судно было наполовину погребено во льду. Я оставил его вместе с нашими спутниками во власти дрейфующих льдов, чтобы проверить океанские течения, что и составляло главную задачу экспедиции, а сам отправился с Иогансеном по льду и разводьям, чтобы обследовать другие пустынные области, где мы с ним и пробродили более полутора лет. Теперь наш «Фрам» гордо бороздит воды родины. Повсюду его приветствуют криками «ура»! Садимся на наше дорогое судно и плывем дальше.

Все время на нашем пути народ толпится на набережных, будто сама Норвегия гордится нами и, как мать, встречая нас с распростертыми объятиями, благодарит за все понесенные труды. Хотя мы лишь выполнили наш долг, доведя до конца взятую на себя задачу.

Вот мы и вернулись к жизни, и она открывается перед нами, полная света и надежд. Вечереет. Солнце садится за синее море и над тихими просторами вод разливается осенняя грусть. Какая красота!.. Уж не сон ли все это? Нет. Закатный свет озаряет знакомые, милые силуэты, от них веет миром и верой в жизнь.

Ледяные пустыни и призрачный лунный свет полярных ночей кажутся теперь далеким видением иного мира, оставшимся позади сном. Но какова была бы жизнь без мечты и таких видений?!

Петруш, курносый мальчик с огоньком в глазах, перевернул последнюю страницу книги.

Закинув голову, он пристально глядит на прибитую к стене карту Северного Ледовитого океана. Ему больше не хочется спать. Локти так онемели, что он их не чувствует.

Как незаметно пролетело время!

Он возбужден, взволнован. Воображение умчало его в страну вечных льдов, по следам героического корабля «Фрам» и его тезки, белого медведя.

Через далекие от его страны моря и горы таинственно протянулась невидимая нить, связавшая людей, животных и события, которых, казалось бы, ничто не могло собрать в одно место и в одно время.

И все же невидимая связь эта осуществилась, оставив глубокий след во многих жизнях. Старый Ларс, бывший матрос на «Фраме» Нансена, когда-то окрестил именем судна, на котором плавал в молодости, медвежонка, пойманного охотниками в вечных льдах. Медвежонок этот стал Фрамом, знаменитым белым медведем цирка Струцкого. И много лет спустя на прощальном представлении цирка в городе, куда ему больше никогда не суждено было вернуться, этот ученый медведь пробудил неутолимый интерес к полярным экспедициям в мальчугане, который вместе со всеми кричал в тот вечер: «Фрама! Фрама!»

И вот теперь этот курносый мальчуган с неугасимым огоньком в глазах всем своим существом заново переживает приключения Нансена. Переживает их страницу за страницей, как они были записаны в дневнике великого исследователя много лет тому назад в далекой белой пустыне, среди дрейфующих льдов.

Петруш страдает вместе с ним, дрожит вместе с ним от холода и томится от голода; вместе с ним чуть было не утонул в разводье и спасся, чтобы вместе порадоваться пришедшей в конце концов победе.

Книга закрыта. Петруш глядит на карту. Потом мысль его снова уносится к Фраму, белому медведю.

— Где-то он теперь, наш Фрам?.. — спрашивает себя мальчик, укладываясь спать. — Интересно, что он теперь делает в своей ледяной пустыне?

На следующее утро мысль его работает гораздо бодрее.

Окруженный сверстниками, размахивая руками, он воодушевленно, с важным видом рассказывает о других белых медведях и о различных происшествиях в полярных краях. О том, как однажды белый медведь тихонько залез на зажатый льдами корабль Нансена и уволок трех собак; о том, как Нансен чуть было не утонул в такой холодной воде, что у него захватывало дух, и как спасся, о том, как он вернулся на родину и с каким ликованием его встречали.