Фрам — полярный медведь

Но вот тень остановилась с поднятой лапой. Она встретилась с другой тенью.

Та, другая тень, маленькая, черная, прыгала и танцевала.

Фрам повернулся к луне и вскинул глаза — посмотреть, кому же принадлежит эта новая, игривая тень.

В лунном свете на макушке высокой скалы плясал и прыгал белый медвежонок.

Но Фрам тотчас же понял, что это лишь обманчивая видимость. Положение медвежонка на макушке скалы было совсем не таким веселым. Как и зачем он туда забрался, было известно лишь ему одному. А теперь у него не хватало храбрости слезть. Когда медвежонок пробовал спуститься, лапы его скользили по обледенелому камню, он испуганно цеплялся за скалу когтями и подтягивался обратно. Потом скуля и дрожа от страха, кое-как возвращал себе утерянное равновесие.

При виде этого малыша в беде Фраму стало весело.

Он поднялся на задние лапы и, прислонившись плечом к скале, сделал медвежонку лапой ободряющий знак:

— А ну, глупыш! Прыгай, не бойся! Гоп! У меня в жизни бывали положения потруднее!

Медвежонок трусил.

Сам Фрам, по-видимому, не внушал ему никакого страха. Наоборот, малыш, казалось, обрадовался и ему не терпелось поскорее слезть со скалы, чтобы с ним познакомиться. Зато высоты, куда его занесло, он явно боялся.

Фрам снова подал ему знак, на этот раз обеими лапами:

— Смелее, бесенок! Дядя поймает тебя, как мячик.

Медвежонок закрыл глаза и съехал со скалы на спине. Фрам поймал его лапами, поставил перед собой на снег, потом отступил на шаг, чтобы лучше видеть, с кем свела его судьба.

Медвежонок смотрел на него снизу.

А Фрам на него сверху.

— У тебя, кажется, симпатичная рожица, — дружелюбно проурчал он.

— А ты, кажется, славный дядя! — казалось, отвечало радостное урчание медвежонка.

После этого по медвежьему закону они обнюхали друг друга нос к носу, чтобы лучше познакомиться.

Малыш потерся мордочкой о морду Фрама и даже позволил себе неуважительно лизнуть его в нос, проявляя бурный восторг.

Их тени спутались на снегу. Маленькая тень прыгала и вертелась вокруг большой, сливалась с ней и, снова отделяясь, возвращалась на место.

Фрам погладил своего нового друга лапой по темени, как он когда-то ласкал детенышей человека, подзывая их и делясь с ними конфетами.

Медвежонок не отскочил, не заворчал, а, наоборот, казался очень довольным такой лаской.

Растроганный Фрам почесал у него под подбородком, потом приподнял его, чтобы заглянуть ему в глаза. Вся его горечь рассеялась. Наконец-то он встретил родича, который не показывает ему клыков и не удирает от него во всю прыть!

— А теперь надо придумать тебе кличку, — проурчал он, опуская медвежонка на снег и глядя на него с нежностью. — Кажется, я уж придумал. Нрав у тебя, видно, неугомонный, забрался ты куда не следовало, потому я назову тебя «Непоседой». Это звучит не очень красиво, зато подходит тебе в самый раз, дорогой мой Непоседа! Не огорчайся, потому что быть Непоседой все же лучше, чем быть Пустоголовым…

Медвежонок не знал, что стал Непоседой, так как не понимал урчания Фрама. Зато он тотчас же постарался оправдать свою кличку и стал цепляться за взрослого дядю, чтобы тот опять взял его «на руки». Видно, ему впервые пришлось испытать это удовольствие и теперь захотелось еще.

— Нет, дружок! — проурчал Фрам. — Нечего привыкать! Ты, я вижу, уже большой. И, вообще, для медвежонка стыдно проситься на руки. Хочешь лазить? Пожалуйста, вот глыба льда! Или карабкайся вон на ту скалу.

Медвежонок понял, что его на руках носить не станут, и быстро свыкся с мыслью, что придется идти самому.

Фрам посмотрел на него с грустью. От людей он научился осторожности.

Радость их встречи могла оказаться преждевременной, а дружба недолговечной. Из-за скалы могла в любой момент появиться медведица, ощериться и броситься на него с ревом и воем. И тогда ему опять придется обороняться обычными акробатическими фигурами, прыжками и подножками, пока медведица не зароется носом в снег и не откажется от борьбы с циркачом.

И все закончится так же, как неизменно кончались прежние встречи.

Разъяренная медведица повернется и влепит медвежонку две-три увесистых оплеухи, чтобы научить его уму-разуму, чтобы не шатался без толку. Потом поддаст лапой сзади, и когда малыш покатится кубарем, проворчит: «Марш вперед! Я тебя догоню. Мы с тобой еще поговорим!..»

И Фрам опять останется один со своей тенью и опять будет слоняться как зачумленный по ледяной пустыне.

Вот какую горькую думу думал Фрам, стоя на задних лапах и глядя на медвежонка.

Непоседа тронул его лапой и проурчал на своем языке:

— Эй, дядя! О чем задумался? Я тебе уже надоел?

Фрам с жалостью пожал плечами:

— Что ты понимаешь? Ты еще маленький и глупый!..

Медвежонок, казалось, понял его. Потому что он сразу погрустнел и тоненько заскулил:

— Я, правда, еще маленький. Маленький и несчастный, посмотри, какая у меня тут, на голове, ссадина… Но я совсем не такой глупый, как ты думаешь, честное слово!

Он стоял перед Фрамом, освещенный луной, и почесывал маленькой лапой голову, где действительно была видна незажившая ссадина.

Фрам нагнулся посмотреть болячку. Хотя он многое перенял от людей, но как лечить раны, у ветеринара цирка Струцкого не научился. А потому ограничился тем, что по звериному обычаю полизал глубокую ранку и проурчал:

— Эге! Знаю я, что тебе тут помогло бы, господин Непоседа! Капелька йоду! Пощипало бы чуточку и шкурка немного запачкалась бы. Но через неделю не осталось бы и следа ни от ссадины, ни от пятна… Без йода так скоро не заживет. Пусть подсохнет сама собой. А пока что когтями не расчесывай. Не то мигом переменю тебе кличку и вместо Непоседы окрещу тебя Царапкой…

Медвежонку было решительно все равно: Непоседа или Царапка. Он ничего из урчания Фрама не понял. Этот дядя говорил на каком-то другом языке, непонятном в Заполярье. И совсем уже странной казалась ему перенятая у людей привычка Фрама давать всем клички. Для медвежонка всякий медведь, большой или маленький, пустоголовый или нет — просто-напросто медведь и ничего больше. Песец есть песец, а заяц — заяц.

У него в голове не было, как у Фрама, полно всевозможных кличек. Зато была ранка, которая здорово болела и к которой невольно тянулась его лапа.