Франчиска
Шрифт:
Рэтяну принес небольшую хрустальную вазочку с конфетами и кофе, который разлил в очень дорогие чашки.
— Если хотите, — улыбнулся он, и его лицо стало простым и привлекательным, — если хотите, я могу сделать бутерброды с ветчиной… А может быть, предпочтете яйцо всмятку? Мне, когда я поздно вечером возвращаюсь домой, всегда хочется есть. Не то что я бываю очень голоден, а так, появляется какой-то аппетит, вроде воспоминания о голоде…
Килиан бросил на него удивленный, внимательный взгляд. Попав в комнату Рэтяну, он заметил по крайней мере две поразительные вещи: во-первых, то, что Рэтяну был не таким старым, каким он казался в ресторане: ему было немногим за пятьдесят. У себя дома он стал вдруг более подвижным и черты его лица обрели естественное выражение; так меняется лицо молодого актера, который снял грим после исполнения характерной роли. Во-вторых, Рэтяну, казавшийся им в ресторане скромным пенсионером-холостяком, бывшим служащим или учителем, который тратит скромную ежемесячную пенсию на то, чтобы подавить глухое ощущение своей беспомощности, бессилия, теперь, среди старинной разрозненной мебели, среди дорогих вещей (на одной из
Хотя внешний облик этого человека, поразившего Франчиску, и вызвал у нее раздражение, она, вопреки первому впечатлению, вместо того чтобы обнаружить досаду, оказывала явные, даже чересчур явные знаки внимания Рэтяну, изредка вызывающе посматривая на Килиана. Он же, только-только начавший узнавать Франчиску, был особенно осторожен в определении ее характера, остерегаясь сделать поспешный вывод. Он предпочел на время почти забыть весь свой опыт в распознавании людей и теперь, видя ее вызывающий взгляд, а также подчеркнутые знаки внимания по отношению к Рэтяну, улыбался про себя, хотя и не мог освободиться от легкого ощущения страха, совершенно непроизвольного и непредвиденного.
— Я должен попросить у вас прощения! — вдруг заявил Рэтяну, прерывая спокойный и вялый разговор, обращаясь к Килиану с вежливой улыбкой. Килиан посмотрел на него и не сразу понял эту улыбку: вежливая и виноватая, она должна была дополнять произнесенную фразу, но Килиана она не убедила. Несколько томительно долгих мгновений он смотрел на тонкие, униженно растянутые губы, а Рэтяну старался сохранить улыбку, глядя прямо, но без всякого вызова, ему в глаза, чуть-чуть склонившись перед ним. Убедившись, что у Рэтяну самые честные намерения, Килиан ждал, о чем же, собственно, пойдет речь. Франчиска, услышав эту фразу, смысл которой она поняла лучше, чем Килиан, вздрогнула и невольно встала. В ее блестящих глазах, устремленных на Рэтяну, промелькнула радость: она угадала, что, обращаясь к Килиану, он на самом деле обращался к ней. Она тоже не произнесла ни слова, ничем не обнаружила своей догадки, надеясь, что тот все скажет сам. Она ждала, что вновь возникнет между ними полное взаимопонимание, как и в закусочной. Рэтяну, хотя и не смотрел на нее, но почувствовал это и на секунду заколебался. Килиан продолжал пристально смотреть на него, ожидая объяснения.
— Я счастлив, — заговорил Рэтяну, быстро оборачиваясь к Франчиске, — я счастлив, что вы приняли мое приглашение. — Тут он обратился к Килиану и заговорил более сдержанно и сухо: — Благодарю вас, что вы поднялись ко мне в этот столь поздний час. Благодарю вас и заверяю, что вы не ошиблись. Я действительно хотел, чтобы вы зашли сюда пусть на несколько минут, выразив тем самым свою благосклонность, поскольку я должен попросить у вас прощения, чего в силу предосудительной слабости или ложной гордости я не решился сделать в буфете или на улице. Так вот, — продолжал Рэтяну, и на лице его вновь мелькнула слабая улыбка, — я должен поблагодарить вас за то, что вы пришли ко мне, потому что таким образом вы даете мне возможность исправить ошибку, совершенную мной, даете мне возможность вновь вернуться к тому унижению, которое на мгновение я испытал. На мгновение, — добавил он, поворачиваясь к Франчиске с закрытыми глазами, — но зато очень глубоко!
Килиан медленно опустил голову и улыбнулся: вежливость Рэтяну принимала такие гипертрофированные формы, что превращалась в унижение и самобичевание. По лицу Рэтяну пробежала тень досады и пренебрежения, потому что он действительно говорил искренне. Франчиска, напряженная, как тетива лука, продолжала стоять, опираясь о кресло. Рэтяну чувствовал это напряжение, потому и не решался взглянуть на нее, но где-то в глубине сердца он ощутил Франчиску такой близкой, словно к ней вела прямая узкая тропинка, в конце которой она ждет его, прекрасная, как Диана.
— Мне кажется, вы преувеличиваете, — дружески обратился Килиан к Рэтяну. — Вы передо мной ни в чем не погрешили. Вы очень любезны.
— Нет, нет! — отрицал тот, и даже Франчиска, видя, что Килиан не понимает Рэтяну, сделала нетерпеливый жест. — Вы меня неправильно поняли! Возможно, я неясно, слишком напыщенно выражался, но я говорил чистую правду. Я просил вас извинить меня, хотя я очень гордый. Я жестоко ошибся, и вот почему. Послушайте меня несколько минут. Разрешите мне все объяснить, потому что это действительно довольно сложно. Хотя, — добавил он, — мне кажется, что барышня догадывается, в чем дело. Она сразу же поняла, поэтому первое извинение я принес там же, на месте; вы же, будет справедливо признать, поняли, вероятно, не до конца, поскольку все произошло так быстро и незаметно, что вы не имели даже возможности…
Рэтяну несколько раз торопливо прошелся по комнате, смущенно и вежливо посмеиваясь тем же самым металлическим смешком, который они слышали и в ресторане.
— Так вот о чем идет речь. — Рэтяну остановился перед Килианом и вздернул брови, что придавало его лицу выражение трагической маски. — Речь идет об очень простой, возможно, несколько неожиданной, но фактически незначительной вещи. Барышня Франчиска уже объяснила все, что произошло. Итак, коротко! Как между мужчинами! Как только вы вошли, а особенно, когда вы сели за мой столик, я тут же обратил внимание на барышню. В этом нет ничего удивительного, поскольку барышня достойна большего, чем мое банальное внимание. Из уважения к ней и к вам я не могу себе позволить говорить о ее качествах, которые совершенно исключительны. А вы должны знать, что я известен как человек весьма скупой на похвалы,
как человек скорее мрачный и подозрительный. Вот так! Вы можете спросить себя, — торопливо, порою туманно продолжал Рэтяну, словно его тревожила доброжелательность Килиана и неподвижность Франчиски, — почему я придаю такое значение столь ничтожному факту. А вот почему: после того как вы сели за мой столик, я несколько раз смотрел на барышню так, как смотрят мужчины на женщину, которая им нравится. Я знаю, что я намного старше ее, иначе бы я не выдал себя столь откровенно, не задержался бы столь долго, а ушел бы через каких-нибудь полчаса. С другой стороны, как я уже сказал, все это не имеет никакого значения… хотя мне уже пятьдесят два года, а барышне что-то около двадцати, я вовсе не лицемер и не фарисей, чтобы отвергать действительность, то есть тот факт, что мужчине моего возраста может нравиться, больше того, он может полюбить девушку, которая гораздо моложе его, которая даже годится ему в дочери, как это говорится во многих романах. В этом нет никакого извращения, извращенным и ущербными выглядят те, кто отрицает это. Наконец, я тут ничего не хочу прибавить, мы все здесь интеллигентные люди, но я хочу подчеркнуть, что не это заставляет меня извиняться перед вами, не эти предательские взгляды, которые барышня Франчиска сумела заметить, хотя и не смогла правильно понять моей реакции. Это нисколько не противоречит моему предыдущему утверждению о необыкновенных достоинствах, какими она наделена. Прошу вас, извините меня! — И Рэтяну, прижимая правую руку к груди и закрывая глаза, вновь торжественно поклонился Франчиске, которая продолжала оставаться неподвижной, напряженно вглядываясь куда-то в пространство. Килиан очень серьезно и внимательно следил за Рэтяну.Рэтяну вновь исчез за занавеской и появился с коробкой, в которой лежал один-единственный кусок торта, и предложил его Франчиске.
— Прошу вас, не отказывайтесь! — обратился он к ней с улыбкой. — Примите в знак моей самой чистой симпатии! Прошу вас, — настаивал он, видя, что Франчиска продолжает оставаться неподвижной. — Я пойму это как доказательство того, что вы не воспримете во зло все мои слова о несколько несовместимых, действительно немного эксцентрических вещах, однако абсолютно необходимых в моем стремлении не оставить в вашей памяти хотя бы малейшего пятнышка! Прошу вас!
Франчиска вежливо улыбнулась и взяла торт. Рэтяну же смущенно принялся объяснять Килиану:
— К сожалению, все, что осталось. Перед моим выходом из дома у меня в гостях была племянница с дочкой. Девочка так любит торт, что я купил внизу, в кафе, и вот остался единственный кусок. Сам же я вообще не ем сладкого.
— Я тоже, — ответил Килиан, слегка смущенный церемонной вежливостью Рэтяну. Тот опять ушел за занавеску, чтобы принести воды.
— Господин Килиан, — крикнул он оттуда, — могу я вам предложить в качестве компенсации еще чашечку кофе? Я бы тоже выпил одну…
— С удовольствием! — отозвался Килиан. Кофе ему не хотелось, но он решил не огорчать такого вежливого хозяина.
Килиан взглянул на часы: было уже за полночь. Франчиска уселась в кресло и медленно, не говоря ни слова, ела торт. Рэтяну принес воды и кофе. Несколько минут шел тот легкий, незначительный разговор, который поддерживают люди лишь ради того, чтобы не молчать. Потом Килиан и Франчиска умолкли, давая возможность Рэтяну продолжить его речь. Тот, помедлив секунду, как бы очнулся и, тихо хлопнув в ладони, заговорил:
— Да! Покончим с этим! Как я уже вам сказал, из-за подобных вещей я бы не обиделся, случаются и похуже. Но вот тогда-то произошло нечто неожиданное: барышня Франчиска внимательно посмотрела на меня и произнесла ту фразу, которую вы уже слышали и которую я запомнил слово в слово: «Пьет много, а не пьяный, кажется пришибленным, а на самом деле хитрый». Вы, господин Килиан, как я заметил, удивленно взглянули тогда, думая, что ваша дружба сможет как-то задеть меня, и даже, вероятно, беспокойно ожидали, как я отреагирую. Как-никак я человек пожилой, незнакомый, казался сдержанным, замкнутым. Не так ли? — спросил Рэтяну и тихо, едва слышно, засмеялся. — Да, да! — Он снова стал серьезным и нахмурился. — Таким именно я и выглядел! Я сам был поражен этим необычным замечанием, которое услышал почти от девочки, и намеревался ответить так, как было бы естественно, как, по всей вероятности, ожидали и вы, то есть повысить тон, подняться и уйти, сказав что-нибудь остроумное или резкое, именно то, чего и ждут в подобных случаях. Но прежде чем открыть рот, я посмотрел в лицо той, которая так прямо и неожиданно обратилась ко мне, и понял, что и она ждет от меня, чтобы я поступил, как добропорядочный, умный человек, и этим я должен был бы наказать сам себя за нескромные взгляды, совершенно не соответствовавшие моему облику добропорядочного и мудрого старика, который я обрел только сейчас, став таким образом глупым и смешным. Тогда я ответил какой-то фразой, уж не помню какой, в связи с дедушкой из Блажа, о котором вспомнила барышня Франчиска, для того только, чтобы выйти из затруднительного положения, но вместе с тем я обратил внимание на две вещи: во-первых, барышня прекрасно понимала смысл моих взглядов, столь не подходивших моему возрасту, и, во-вторых, что гораздо более важно, она не считала мои взгляды чем-то неестественным, не воспринимала их как какое-то извращение, хотя и была уверена, что я смотрю на нее так же, как смотрит на нее большинство людей, и для того, чтобы показать мне это, она и произнесла ту фразу, провоцируя меня. Действительно, я был виноват и тут же извинился, хотя и не так, как было нужно, как-то половинчато. Но тогда я еще не осознал толком, почему я это сделал, потому что, должен вам признаться, был весьма взволнован тем, что произошло, тем, что я так недостойно вел себя по отношению к столь чистому и благородному существу, каким являлась худенькая смуглая девушка с дерзким взглядом, которая сидела против меня. Вот почему моему отношению, моей реакции нельзя не придавать значения. Возможно, что она обычна и банальна, но она слишком низка. Вот почему я и прошу у вас прощения и весьма счастлив, что смог это сделать!