Француз
Шрифт:
Софья была в полном отчаянии, испробовала уже всякие средства, чтобы, по крайней мере, хоть оттянуть свое замужество, но она видела, что отец, напротив, всячески спешит. Как будто от этого зависит нечто другое, более важное.
В доме Глебова хотя и не собирались еще пировать, справляя свадьбу, но было среди смуты на Москве еще нечто, по времени будто не подходящее.
Молодые люди — капитан Александр Ковылин и княжна — своей повадкой, разговорами, взглядами и улыбками изменяли себе, давали повод подозревать и догадываться.
Действительно, с первого же раза, что офицер увидал молоденькую княжну, она страшно понравилась ему, но мысль о браке не могла ему прийти и в голову. Во-первых, он
Однако вскоре же Ковылин невольно заметил и даже убедился, что он мог бы надеяться, если бы полюбил Надю. Иван Ковылин, хотя и много моложе брата, был гораздо проницательнее и вообще умнее старшего брата, а между тем он ясно видел, как сам генерал и вся семья относятся к его брату. Наконец, он первый заметил и первый сказал брату, что, по его мнению, хорошенькая княжна серьезно увлеклась им и способна полюбить шибко.
И это было, конечно, правдой. Ковылин не мог не нравиться Наде, так как был, собственно, очень красив собой. Кроме того, в нем была какая-то особенная привлекательная кротость и сдержанность; наконец, он отлично пел и недурно играл на фортепиано. Что было еще важнее, его постоянно восхвалял и превозносил сам дедушка. Да и это еще не все!
Превознося капитана, называя его героем, он объяснял, что не в том сила, чтобы быть в десяти сражениях или хоть в двадцати, а вот как себя в одном сражении вести. И, постоянно расписывая разум, пригожество, благородство, воинскую отвагу молодого капитана, дедушка постоянно заглядывал в глаза Наде. И так странно, что она то краснела, то потуплялась. Ни разу ничего дедушка ей языком не сказал, а будто глазами говорил ей ежедневно, и все одно и то же, и все больше и больше. И она не воображала это, ей казалось даже, что все также это заметили и скоро стали будто подражать дедушке.
Grande tante Анна Сергеевна стала заглядывать в лицо Наде еще яснее, красноречивее. Княгиня уже раза два сказала дочери, что Ковылин мог бы быть ей парой. Один князь Черемзинский ничего не говорил и раз только на объяснение княгини отозвался:
— Ну, нет! Это было бы уж слишком. Я для Нади всегда мечтал о блестящей партии. Кого-нибудь из петербургских придворных — вот что ей надо!
И вскоре после того, что Ковылины переехали в дом именитого генерала, уже произошло то, что должно бы случиться только через месяца три-четыре. Сергей Сергеевич вдруг громко при всех, но, конечно, в отсутствие братьев Ковылиных объяснил, что он давно, а может быть, и никогда не встречал такого молодого человека, как капитан, и что он был бы счастлив, если бы Надя собралась замуж за него.
По всей вероятности, смутные дни на Руси, близость неприятеля и страшная тревога по всей Москве заставили людей мыслить и чувствовать быстрее, да и действовать решительнее. Однако после этого заявления Глебова на другой же день поневоле пришлось перестать думать о житейских делах вообще и о радостной для всех взаимной любви молодых людей.
XIII
Москва поднялась на ноги.
«Бежать! Спасаться!» — вот что слышалось теперь повсюду — во всех семьях, во всех домах.
Главнокомандующий Москвы продолжал прокламациями к обывателям убеждать всех быть спокойными и утверждать, что Москва никогда не достанется в руки Наполеону.
Но теперь уже все изверились, и общий голос, общее мнение были таковы, что если француз и в самом деле не вторгнется в Белокаменную, то он все-таки очутится у самых застав; поэтому лучше
скорее убраться подобру-поздорову.И сразу, как по данному сигналу, пол-Москвы потеряло голову и начало тотчас укладываться и уезжать. Всякий день видны были длинные вереницы возов, нагруженных всяким добром, и всякие экипажи, где находились господа дворяне с пожитками, и разные тарантасы и тележки, где теснились дворовые люди. Тянулись уже целые поезда к разным заставам столицы. Наконец, повсюду, где не было еще сборов к отъезду, была уборка всякого домашнего имущества. Кто-то выдумал, и все сразу стали подражать. Повсюду, где были дворы и сады, копали огромные ямы и, наколачивая их битком всякими сундуками и ящиками, зарывали добро в землю.
XIV
Однажды, когда Тихоновы всей семьей, даже Анна с детьми, были в гостях у Хреновых, Софья по совету сестры решила объясниться с самим Макаром Тихоновичем прямо и откровенно. Когда после угощения все вышли прогуляться в большой сад за фабрикой дяди Хренова, Софья отдалилась вместе с Макаром и, гуляя, увела его в маленькую беседку в углу сада.
Скромный и тихий Макар в этот день был, казалось, более чем когда-либо влюблен в свою невесту и поэтому был как-то еще тише. Он только взглядывал на девушку и мало разговаривал.
Когда они поднялись по лестнице на платформу беседки, которая была выстроена вроде небольшой башни, Макар невольно ахнул и оживился. Он не ожидал того, что представилось его глазам.
Из беседки был чудный вид кругом. Все Девичье поле, обширное и пустынное, вдали налево Зубово и улицы начинавшейся Москвы; прямо перед ними густая роща уже с осенним листом, вся золотистая, ярко блестящая под лучами солнца. Направо сиял куполами Девичий монастырь, а близ него блестящая лента Москвы-реки виднелась через просвет рощи. Наконец, на самом небосклоне высились Воробьевы горы, где виднелось несколько домиков и маленькая церковь, а левее от гор, на противоположной стороне реки, в лощине виднелись большое село и церковь.
Макар, озираясь кругом, ахал, но, обернувшись и увидя в лощине церковь, прибавил:
— Ишь ведь как! Даже и Фили видать! Вот Фили я знаю. Там у меня приятель живет. Вот так вышка у вас! Это Евграф Прокофьевич хорошо надумал. Да здесь и можно, а вот у нас в Зарядье место высокое, да что проку. За домами ничего не видать. Коли и выстроить у нас в садике этакую вышку, так не много чего увидишь больше. Все Замоскворечье да Кремль и так видать.
И, оживившись, Макар начал что-то рассказывать, но Софья не слушала его, волновалась и наконец вымолвила вдруг и резко:
— Послушайте, Макар Тихонович. Присядемте тут. Мне хочется с вами по душе побеседовать!
Лицо Макара снова просияло счастьем. Он последовал примеру невесты, сел на лавочку и снова стал глядеть на нее своими бледно-серыми глазами без выражения.
— Я хочу вам объяснить, чтобы вы хорошо знали еще до свадьбы, что я готова хоть в Москве-реке утопиться, лишь бы только не выходить за вас замуж! Вы ведь этого не знаете?
— Откуда же мне знать, Софья Ермолаевна!
— Ну, вот я вам сказываю.
— Позвольте. Все же-с это удивительно, — заговорил Макар, — удивительно все, что вы говорите. Впрочем, я всегда слыхал, что девицы когда не хотят за кого замуж идти, то завсегда пужают родителей, что они петлю на себя накинут или в речке утопятся. Это, видно, так уж, обычай такой! Но всегда известно тоже, что никогда никакая девица ничего такого не делала. Обвенчается и заживет себе мирно и прекрасно. Стало быть, мы теперь с вами совсем пустые разговоры заводим.
— Ну, стало быть, вы не знаете того, что было. Скажите, когда вы были здесь с вашим батюшкой раза два, а кто говорит — и больше, и желали очень меня видеть, — видели вы меня?