Французская новелла XX века. 1900–1939
Шрифт:
Eugene Dabit: «L'lle» («Остров»), 1934; «Train de vies» («Ход жизни»), 1936.
Рассказ «Человек и собака» («Un homme et un chien») входит в сборник «Ход жизни».
Человек и собака
Человек свернул на дорогу, ведущую вдоль бухты. Высокий, сухощавый, широкий в плечах, но уже согнутый годами; на нем были серые вельветовые штаны, заплатанные на коленях и на заду, линялая синяя блуза с засученными рукавами, открывавшими жилистые
Человек шел по плохо вымощенной дороге, опустив голову, не глядя на бухту, темной воды которой уже коснулись первые лучи солнца. По обочине, отделявшей поля от дороги, в некотором расстоянии одна от другой лежали кучи щебня. По временам человек взглядывал на эти ровные кучи.
Он подходил к старой башне в конце бухты. Собака опередила его, тявкнула, побежала быстрей, остановилась у кучи крупного щебня и снова тявкнула. Собака была маленькая, с слежавшейся шерстью цвета кофе с молоком и рыжей кисточкой на конце хвоста; уши тоже были рыжие, бока впалые, лапки тонкие, носик розовый, а глаза необычные, зеленые.
— Ну, ну, тихо, — приказал человек, отдышавшись.
Здесь им предстояло провести целый день, — человеку — сидя на щебне, собаке — растянувшись в пыли.
В саду с инжирными деревьями стояла белая вилла. Человек прислонил к каменной ограде кувшин и корзинку, из которой вынул два молотка: большой и малый.
— Сегодня, — сказал он собаке, — ты будешь в тени.
Что до него, то солнце ему не мешало, вся его жизнь прошла на поле, на солнцепеке. Из-под соломенной шляпы глядело морщинистое, кирпичного цвета лицо с холодным пятном давно не бритого подбородка; светлые глаза поблескивали, хоть взгляд их и был неподвижно устремлен в пространство; губы, тонкие и бледные, были не четко обрисованы.
Человек уселся на груде уже битого щебня, раздвинул длинные ноги, взял большой камень, положил его перед собой, надел на пальцы левой руки — средний и указательный — два свинцовых наперстка; затем крепче стянул ремень. Теперь он был готов. Но раньше, чем взяться за молот, он посмотрел на груды белого и красноватого щебня — все это была его работа. Уже пять месяцев, в любую погоду, трудился он на этой дороге. И уже пять месяцев собака была с ним. Откуда она приблудилась? Человек не знал. Собака была молодая, верно, гуляла, отстала от хозяев, и человек подобрал ее еще тогда, когда только начал бить щебень в порту. Вот и все. За весь день почти никто не проходил здесь. Человек колол щебень, собака спала, убегала, опять прибегала к человеку, и они молча спокойно взглядывали друг на друга.
Человек подымал и опускал молот. Час за часом повторял он одно и то же движение, равномерное и точное, как движение маятника. Он прерывал его, чтобы навести порядок, отделить камень от щебня, иногда чтобы глотнуть воды из кувшина. Это утро было такое же, как и все другие. Стук, стук, стук! Молот резко ударял по камню, и камень раскалывался. Осколки иногда попадали человеку в лицо, но он не выпускал из костлявых рук ни молота, ни камня; с языка не срывалось ни звука. Человек был такой же ко всему безучастный, как те камни, что он колол. Солнце медленно припекало его плечи, плохо защищенные соломенной шляпой. Собака подползла ближе и вытянулась в тени от ограды, человек улыбнулся ей, не отрываясь от работы. Голова его была занята одной мыслью, постоянно одной и той же мыслью: «Столько-то кубометров на столько-то…» — и тогда на жизнь ему — и собаке тоже — хватит. Но для того чтобы получить кубометр щебенки, надо бить молотом. Надо долго работать, не отвлекаться, только тогда оправдаешь дневное пропитание человека и собаки.
Человек так и работал, но вдруг он взглянул на дорогу — он услышал урчание мотора: приближался закрытый автомобиль. Подняв облако пыли, он проехал мимо залаявшей собаки и сразу остановился у голубой калитки. Из него вышли небольшого роста упитанный господин в сером фланелевом костюме, величественная дама в белом, девочка и молоденькая горничная со свертками в руках. Человек снова взялся за молот. Но тут опять залаяла собака, и, подняв голову, человек увидел около себя девочку.
— Осторожно, осколок бы не попал! — сказал он.
У нее было такое светлое
личико, такая нежная кожа; и сама она была прехорошенькая, в розовом платьице, маленькая, лет восьми, не больше. Собака подошла поближе, обнюхала девочку, та протянула к ней Руку.— Жуана! — раздался властный голос.
И девочка вприпрыжку убежала прочь.
Человек работал, как и каждое утро. Все же время от времени он поглядывал на виллу, голубые ставни которой были открыты; его отвлекал детский смех, крики; а потом автомобиль приехал опять, остановился, горничная и хозяин вынесли из него чемоданы. Человек смотрел, не вставая с кучи щебня, но собаке не сиделось, раз даже, набравшись нахальства, она вбежала в калитку. Когда солнце стояло высоко в небе, человек отложил молоток. Встал, взял корзину, кувшин и примостился на большом камне. Собака подбежала к нему и села.
— Тоже проголодалась, псина?
Собака не любила сырые помидоры, которыми с аппетитом закусывал человек. Она ждала, нетерпеливо постукивая хвостом, и в виде задатка получала кусочки хлеба, которые быстро проглатывала, лязгнув зубами.
Человек с помидором в одной руке, с ломтем хлеба в другой медленно жевал, и морщины на горле двигались вместе с движением его рта. Собака вставала, обнюхивала корзину, трогала ее лапой. Сегодня так же, как и всегда. Человек вынул из бумаги кусок деревенской колбасы: красной, жирной, наперченной — настоящее лакомство, что для собаки, что для человека! Собака визгнула, проглотила кусок, еще раза два-три щелкнула зубами, и с ее порцией было покончено.
— Знаю, знаю, идешь ко мне, — пробормотал человек.
Собака потерлась о его штаны. Изо дня в день повторялась та же сцена: собака настораживала уши с мягкой шерстью внутри, облизывалась, по морде стекала струйка слюны. Человек сдавался не сразу — скорее из хитрости, не от жадности.
— Лови! — крикнул он наконец.
Собака проглотила остаток колбасы, и морщинистое лицо человека растянулось в улыбке. «Все по справедливости, — подумал он, — у меня есть помидоры и фрукты», — он срывал плоды инжира с низкорослых деревьев на обочинах дороги. Они покончили с сыром и хлебом. Человек взял кувшин и попил в свое удовольствие, потом налил воды в старую жестянку, и собака принялась жадно лакать. Для собаки все было закончено; она подошла к человеку, который медленно пережевывал табак, и осторожно положила свою теплую морду ему на ногу. Человек погладил собаку, она закрыла глаза. Вдруг и человек и собака вздрогнули от неожиданности: прозвонил колокольчик, послышались крики. Человек повернулся к вилле, он подумал, что их соседи собираются завтракать. Более любопытная собака подошла к калитке.
— Поди сюда, не наше это дело… — рассердился человек.
Собака не тронулась с места. Человек взял свой инструмент. Из них обоих работал только он, все по справедливости — кому и работать, как не человеку? Молоток опустился на камень. Медленнее, чем утром, потому что в знойные летние дни к двум часам руки и плечи как свинцом налиты. А горло огнем жжет. Время от времени человек делал несколько глотков прохладной воды. Истинное наслаждение, когда прохлада ласково проникает в грудь. Тем временем солнце продвинулось к западу, опустилось ниже. Тень, отбрасываемая человеком на камни, удлинилась, стала менее плотной, окрасилась в синеву. Собака, дремавшая у ограды, встала, отряхнулась, подошла ближе.
— Хлеба хочешь? — спросил человек.
Он разжимал губы, только когда заговаривал с собакой, разжимал всего на мгновение, потому что собаке нужны не слова, а положенный ей рацион. Человек разломил горбушку, оставшуюся от обеда, взял кусок хлеба себе, другой протянул собаке. Они поели. Человек — медленнее, чем в обед, собака — с большей жадностью. Потом она высунула розовый язык. А человек поболтал кувшин и налил в жестянку тот остаток воды, что приходился на долю собаки.
На дороге стали появляться первые гуляющие. Человек видел их тени, скользившие по камням. Около него никто не останавливался. Оно и понятно, уже целую вечность видели его здесь. Какое надо иметь любопытство, чтобы дважды глядеть, как работает каменотес! Собака привлекала больше внимания. Собака тоже устала от однообразных движений человека. Ей надоело, что он все время сидит, наклонившись над камнями, которые надо катать, и перекатывать, и ударять, чтобы хоть на мгновение их оживить. Она не выдерживала, начинала лаять, становилась на задние лапы, прыгала на человека, и тогда приходилось на минуту перестать колоть щебень и погладить собаку. Иначе она не дала бы ему покоя своими штучками.