Французская новелла XX века. 1900–1939
Шрифт:
И верно, не прошло и десяти минут, как приоткрылась входная дверь и девушка проскользнула в зал. Заметив Робера, она направилась к нему.
— Ну как? — спросил он тревожно.
Сюзанна не смела посмотреть ему в глаза. Она сидела на своем стуле неподвижно, вся во власти смущения, возраставшего с каждой секундой.
— Что с тобой? — спросил Робер одними губами.
— Со мной ничего… — ответила она. — А что со мной может быть? Я вернулась…
— Много выпила?
— Господин Эктор угостил меня шампанским, — нехотя выговорила девушка. И так печально, с таким подавленным видом уставилась
— Заказать тебе что-нибудь?
Сюзанна молчала, но не спускала с Робера глаз, и мало-помалу в ней зрело убеждение, что лучше уж сразу во всем признаться, чем хранить свою тайну про себя. Тайна эта ее душила, захлестывала отвращением. И в то же время, вспоминая, как лесоторговец опоил ее шампанским, она находила для себя некоторое оправдание; она думала, что ведь, в сущности, Робер сам этого хотел. Его испытующий взгляд больно задевал ее. Почему он смотрит на нее так укоризненно? Почему так мучается?
Наконец девушке удалось взять себя в руки.
— Вкусное шампанское! — сказала она. — Самое дорогое, какое было.
— Оно и видно.
— Да нет, я вовсе не пьяная. Наоборот, мне хорошо…
— Послушай, — резко сказал Робер. — Я задам тебе только один вопрос. Но поклянись, что ответишь правду, даже если сделаешь мне еще больнее… Эктор твой любовник?
— Ты с ума сошел!
— Да или нет? Ты ему уступила?
Сюзанна замотала головой.
— Нет, конечно, нет! Что ты! Какой ты глупый! Неужели ты думаешь, что я могу тебе изменить?
— Ничего я не думаю, — пробормотал юноша. — Я просто боялся, что ты не так меня поймешь… Ведь я это сделал не ради себя, а ради тебя. Только ради тебя. Потому что я тебя люблю…
— Милый!
— Ну и хватит об этом, — сказал он с ясной улыбкой. — Раз ты вернулась ко мне такой же, как была, я счастлив… Счастлив! Вставай! Пойдем домой…
— Робер! — вскричала девочка.
— Что?
— Нет, Робер… Нет, ничего!
— Ты плачешь?
Открывая свою сумочку, Сюзанна тихо ответила:
— Вовсе нет…
Однако она искала носовой платок и от волнения не заметила, как две купюры по сто франков, которые она не догадалась запрятать подальше, выскользнули из сумки и упали на стол. Робер их увидел. Кровь бросилась ему в лицо. Он вздрогнул и какую-то долю секунды, казалось, готов был подобрать бумажки и протянуть их подруге, но та расхохоталась и, пряча деньги, спокойно сказала:
— Зачем мне плакать, милый?.. Раз ты меня любишь…
РОЛАН ДОРЖЕЛЕС
(1886–1973)
Доржелес (настоящее имя — Ролан Лекавеле) уроженец Амьена. В юности он изучал архитектуру, но призвание свое обрел в журналистике и литературном творчестве. В первую мировую войну Доржелес получил ранение на передовой. «Машина для прекращения войны» (1917) — так называлась его первая книга. В знаменитом «окопном» романе «Деревянные кресты» (1919) воссозданы столь неприглядные эпизоды бесчеловечной бойни, что наиболее обличительные главы книги оказалось возможным опубликовать лишь в недавнее время.
В репортажах «По дорогам мандаринов» (1925) и «Караваны. без верблюдов» (1928) Доржелес точными штрихами обрисовал удручающую картину колониального гнета на окраинах Французской империи. Доржелес посещал СССР, но об увиденном судил в духе буржуазного либерализма. Военный корреспондент Доржелес — очевидец поражения и фашистской оккупации Франции (очерковая книга «Удостоверение личности», 1945). Это ему принадлежит емкое определение первоначального этапа второй мировой войны, названного им в одном из репортажей 1939 года «странной войной».
В реалистических романах «Продажно все» (1956) и «Долой деньги» (1965) Доржелес следует традициям Золя и Мопассана. Однако критика пороков собственнического мира венчается в них проповедью смирения и «честной бедности».
Доржелес был членом Гонкуровской академии, а с 1955 года и до последних дней жизни — ее председателем.
Roland Dorgeles: «Le cabaret de la belle femme» («Кабаре красотки»), 1919.
Рассказ «Карасики» («Les poissons rouges») входит в сборник «Кабаре красотки».
Карасики
Солдат, дежуривший у входа в подкоп, предупредил нас.
— Смывайтесь! — крикнул он. — Выходят!
Все разом очутились на своих местах. Одни исчезли в окопчиках, другие окаменели и, сурово сдвинув брови, уставились в бойницы, всем своим видом являя воплощенное сознание воинского долга, а заспанный расхристанный капрал Рубьон, который, по обыкновению, искал вшей, поспешил застегнуться на все пуговицы.
— У себя и то покоя нет, — вздохнул Лусто, чеканивший кольцо.
Мимо нас прошествовали офицеры штаба дивизии, с удовлетворенным видом возвращавшиеся после осмотра подкопа. Статный офицер в серо-голубом мундире с золотой нарукавной повязкой мимоходом поинтересовался нами.
— Ну что ж, молодцы ребята, выглядите неплохо, — сказал оп нам с той же участливостью, с какой разговаривают с цыганятами, бегущими за отцовским фургоном. — Сыты? Не жалуетесь?
— Сыты… тем, что из дому присылают, — буркнул кто-то.
Вылощенная компания удалялась, громко разговаривая:
— Подкоп, надо сказать, отличный.
— На когда назначена атака?
— Надеюсь, снимки получатся удачные…
— Понимаете, немцы будут обороняться.
— Что поделаешь? Лес рубят — щепки летят…
Щепками были мы… Подкоп, который только что осматривали офицеры, был достопримечательностью участка. Генерал им очень гордился, а по мнению рывшей его саперной части, он был сделан на славу, мог служить образцом: глубокий, просторный, прочный, с вентиляцией для полной очистки воздуха и насосом для откачки воды.