Французская сюита

К обеду он вернулся домой и сразу понял: за время его отсутствия произошло немало событий. Старичок из прислуги ездил в город за хлебом на велосипеде и привез четыре больших золотистых плетенки в сумке, которую повесил на руль; женщины столпились возле него. Заметив Жана — Мари, одна из девушек крикнула:

— Господин Мишо, вы будете довольны, почта заработала.

— Не может быть, — не поверил Жан-Мари. — Или в самом деле, старина?

— Точно. Своими глазами видел: почта открыта, и люди читают письма.

— Тогда поднимусь к себе, черкну своим несколько строк и отвезу на почту. Одолжишь мне свой велосипед?

В городе Жан-Мари не только опустил письмо на почте, но и купил свежие газеты, их только что привезли. До чего же странное чувство! Потерпевший кораблекрушение возвратился к себе на родину, в цивилизованный мир, в общество себе подобных. На маленькой площади люди читали полученные вечерней почтой письма, женщины плакали. Многие военнопленные написали домой, но они перечислили и своих убитых товарищей. Жан-Мари, по просьбе своей хозяйки, осведомился, не известно ли что-нибудь о ее сыне Бенуа.

— Так вы тот солдат, что живет у них на ферме? — поинтересовались крестьянки. — Нет о нем ни слова. Но теперь, раз стали приходить письма, мы узнаем, где наши мужчины.

Одна из толпы — старушка, нарядившаяся для выхода в город в черную шляпу колпачком с розой на верхушке, проговорила со слезами на глазах:

— Кто-то и узнал уже, не ко времени. Мне бы лучше и не получать проклятой бумаги. Мой служил матросом на «Бретани» и пропал без вести, как они пишут, когда англичане подорвали корабль.

— Не убивайтесь так. Без вести исчез — не значит погиб. Он, может, в плену, в Англии.

На все утешения старушка только скорбно покачивала головой, и искусственная роза на латунной проволочке при каждом ее движении кивала.

— Нет, нет, с моим бедным мальчиком все кончено! Ох, беда, беда…

Жан-Мари не спеша отправился обратно на ферму. На обочине дороги он увидел Сесиль и Мадлен, они вышли ему навстречу. В один голос они спросили:

— Узнали что-нибудь о моем брате? Узнали что-нибудь о Бенуа?

— Ничего, но это ничего и не значит. Представляете, сколько у них скопилось неразобранных писем!

Мать — та ни о чем его не спросила. Стояла, поднеся козырьком к глазам желтую иссохшую руку, и смотрела на него, он отрицательно покачал головой. Суп стоял уже на столе, мужчины вернулись с поля, все ужинали. После ужина, когда посуда была вымыта, а пол подметен, Мадлен отправилась в огород за горохом. Жан-Мари пошел вместе с ней. Он думал о том, что скоро уедет отсюда, и все вокруг становилось милее, красивее.

Несколько дней уже держалась сильная жара, и вздохнуть можно было только вечером. Сад в потемках радовал благоуханьем — солнце засушило ромашки, белые гвоздики, которыми был обсажен огород, зато розы возле колодца цвели вовсю, а от пасеки, где росли мелкие красные розочки, тянуло сладким запахом мускуса и меда. Полная луна цвета амбры сияла так ярко, что, казалось, высвечивала небо до глубины, и оно прозрачно и безмятежно зеленело.

— До чего хорошее лето стоит, — сказала Мадлен.

Она направилась с корзиной к гряде с горошком.

— Неделя плохой погоды в начале месяца, и с тех пор ни дождичка, ни тучки, если так дальше пойдет, все овощи сгорят… Работать тоже тяжело при таком-то зное, ну да это ничего, все равно хорошо, небо словно хочет утешить людей в несчастье. А вы, коли хотите помочь мне, помогайте на здоровье.

— А Сесиль чем занята?

— Сесиль? Она шьет. В воскресенье к мессе пойдет в новом красивом платье. — Ловкие сильные пальцы погружались в зелень листвы, вытаскивали стручок, разделяли надвое и ссыпали горошины в корзину; девушка трудилась, низко опустив голову. — Значит, скоро от нас уедете?

— Пора уж. С родителями наконец увижусь, работу надо искать. Хотя…

Оба замолчали.

— Понятное дело, на всю жизнь вы остаться у нас не можете. В жизни всегда так — повстречались, потом разъехались… — С этими словами девушка опустила голову еше ниже.

— Разъехались, — повторил он вполголоса.

— И правильно, вы уже как следует поправились. Порозовели даже.

— Благодаря вам. Вы так хорошо меня выходили.

Пальцы замерли, взявшись за листок.

— Вам у нас понравилось.

— Вы же знает, что да.

— Тогда не оставляйте нас без новостей, напишите нам.

Жан-Мари увидел близко-близко от себя девичьи глаза, полные слез. И тут же Мадлен отвернулась.

— Конечно, я вам напишу, обещаю. — Жан-Мари застенчиво коснулся ее руки.

— Приятно слышать… А у нас-то, когда вы уедете, будет время о вас подумать… Теперь-то страда, от зари до зари работа… а наступит осень, потом зима, только за скотиной будем ходить, в доме убираться и смотреть, как за окном сначала дождь, потом снег. Иной раз и я подумываю, не перебраться ли мне в город…

— Нет, Мадлен, не стоит этого делать, пообещайте, что останетесь здесь. Здесь вы будете счастливее.

— Вы думаете? — задала она вопрос странным глуховатым голосом.

Подхватив корзину, она отошла подальше, и листва скрыла от него девушку. Он машинально срывал стручки.

— Вы думаете, я смогу вас забыть? — спросил он наконец. — Думаете, у меня столько хороших воспоминаний, что я позабуду прожитое здесь? Да что вы! Война, ужасы и снова война…

— А до войны? Не все время же была война. До войны были…

— Что?

Она не ответила.

— Вы хотели сказать, женщины, девушки?

— Вот, вот…

— Ничего особенного не было, милая Мадлен.

— Вот вы уезжаете, — сказала она сдавленным голосом, сил удерживать слезы у нее больше не было, и они потекли потоком по пухлым щекам, — и для меня разлука с вами просто смерть. Не надо бы мне вам это говорить, вы будете надо мной смеяться, и Сесиль тоже… но мне все равно… смерть, настоящая смерть…

— Мадлен…