Фуше

У Фуше хватает бесстыдства жаловаться на «предвзятость» суверена. «Невозможно сохранить привязанность к императору, — «с грустью» говорит он Савари, — так как он подозревает всякого в измене»^{792}.

12 июня 1815 г. Наполеон отправляется в Бельгию, к армии, действующей против англичан Веллингтона и пруссаков Блюхера. Увидев мадам Бертран, император говорит ей на прощание: «Ну-с, мадам Бертран, не придется ли нам пожалеть о нашем острове Эльба!»^{793}. Наступают решающие для империи дни. «Я желаю, чтобы он (Наполеон) выиграл одну или две битвы, — заявляет Фуше. — Но третью он проиграет, и тогда придет наш час…»^{794}. Однако Фуше не из тех людей, которые влачатся в хвосте у событий. Когда он считает нужным, он пытается ускорить их ход или, по крайней мере, обратить их себе на пользу. Зная, что новый союзник Веллингтон ждет от него плана кампании, Фуше посылает ему этот план, но устраивает дело так, что его агент приезжает в ставку английского главнокомандующего уже… после решающего сражения^{795}.

Неделю спустя в столице узнают о битве при Ватерлоо. Город охватывает волнение. «Известие о катастрофе при Ватерлоо, — пишет Паскье, — вызвало в Париже большое смятение. Я помню беспокойство, с которым, приближаясь к Дому Инвалидов, мы присматривались к тому, реет ли там еще трехцветное знамя»^{796}.

Побежденный император прибывает в Париж вечером 21 июня, через два дня после сражения. Вместо Тюильри он решает остановиться в Елисейском дворце. По дороге он заглядывает к своему брату Люсьену в Пале-Рояль. Тот с трудом узнает в этом измученном, обрюзгшем человеке с потухшим взглядом императора французов. «Наполеон, — пишет он в мемуарах, — казался неспособным к энергичным действиям. Парализованный… неожиданным поражением при Ватерлоо, он полностью подчинился своей злой судьбе…»^{797}. В отличие от императора Люсьен не считает дело проигранным. Он пытается убедить брата немедленно вернуться на границу и собрать там остатки своей разгромленной армии. «Вы бросили игру, не проиграв ее», — убежденно говорит он Наполеону^{798}, но не слышит ответа. Пламенное красноречие Люсьена растрачено впустую. Эта неспособность действовать человека, всю жизнь олицетворявшего неукротимую энергию, воплощенное действие, производит на всех гнетущее впечатление. Гортензия Богарне, вспоминая свою первую встречу с Наполеоном после его возвращения в Париж в июне 1815 года, описала происшедшее следующим образом: «Он (Наполеон) был один в саду. Глубоко взволнованная, я приблизилась, чтобы поздороваться с ним… с удивленным видом он спросил меня: «Ну, что сказали вам люди?» — «Что вас постигло несчастье, государь», — ответила я. — Он промолчал… затем повернулся и вошел в свой кабинет…. Он выглядел опустошенным…. Усевшись за свой стол, он распечатывал письма, но не читал их…»^{799}.

Когда Тибодо в присутствии Фуше упомянул об императоре, тот отмахнулся, сказал: «Он слишком упал духом… Он надеется, он отчаивается. Он желает, он не желает… У него, — добавил он с циничной усмешкой, — с головой не в порядке»^{800}.

Фактически после Ватерлоо борьбу за «дело императора» ведет не сам Наполеон, а его братья. Еще 20 июня, на заседании совета министров Жозеф объявляет собравшимся о возвращении императора и требует предоставления ему диктаторских прав. Но особенную активность проявляет Люсьен. Он беспрестанно тормошит императора, впавшего в сомнамбулическое состояние, убеждает министров поддержать государя, настаивает в Палате депутатов на наделении Наполеона чрезвычайными полномочиями^{801}. Принц Канино (титул, дарованный Люсьену римским папой) по мере сил пытается преуменьшить значение катастрофы в Бельгии. «Это всего лишь потеря сражения, — уверяет он, — гибель тридцати тысяч человек не может решить судьбу Франции»^{802}» Все усилия Люсьена напрасны. Наполеон вместо того, чтобы действовать, в присутствии нескольких министров произносит речи, комментирует происходящее в палатах, ведет себя как сторонний, и даже не слишком заинтересованный во всем этом зритель. Лишь один-единственный раз, 21 июня, принявшись излагать министрам план новой кампании, Наполеон вновь предстает перед ними как «бог войны, бог победы». Но, порыв — прошел и когда-то властная рука бессильно падает вниз. «Это черт, но не человек, — говорил несколько часов спустя Фуше своим… друзьям-роялистам. Он меня сегодня напугал: когда я слушал его, мне казалось, что он все начнет сызнова. К счастью, сызнова не начинают!»^{803}. Министры императора разобщены; из всех входящих в совет министров лип только Карно и Даву — за решительные действия: за мобилизацию Национальной гвардии, за то, чтобы дать союзникам бой под стенами Парижа, за временное прекращение заседаний палат^{804}.

Зато едины враги императора. Как по мановению волшебной палочки, повсюду появляются недовольные, оппозиционеры, критики режима. Они действуют согласованно, четко, наступательно. В Палате депутатов слово берет Лафайет. По его предложению «Палата объявляет, что независимость нации находится под угрозой. Она объявляет свои заседания постоянными. Всякая попытка ее роспуска… является… государственным преступлением…»^{805}. Узнав о речи Лафайета и интригах Фуше, Наполеон равнодушно пожимает плечами: «Пусть они делают то, что хотят…»^{806}.

Палата противопоставляет себя императору. Закулисным режиссером этого драматического спектакля является герцог Отрантский. По словам одного из государственных министров, именно Фуше был тем человеком, который «развел Палату с императором»^{807}. «Это был он, — говорил Наполеон о Фуше, — кто подтолкнул Лафайета, кто все внушал, все поддерживал… Мне следовало бы его расстрелять»^{808}.

В Палате, в совете министров — повсюду Наполеон терпит поражение. 22 июня 1815 г. он второй раз, и теперь уже навсегда, отрекается от престола. «Этот монарх, — сообщает 23 июня 1815 г. графу Нессельроде барон Биньон^[97], — передал двум законодательным палатам формальный акт отречения, который был принят представителями нации: повода для войны более не существует; Франция стремится восстановить отношения с зарубежными державами на тех же основаниях, на которых они зиждились до 1 марта нынешнего года…»^{809}. В обращении императора к французскому народу говорилось: «Моя политическая деятельность подошла к концу…»^{810}. Отныне его имя принадлежало истории.

«Это — великий человек, — говорит Фуше о Наполеоне в частном разговоре с адъютантом императора, — но он сошел с ума. Я должен был сделать то, что я делаю, и предпочесть благо Франции всем другим соображениям»^{811}. Опять, уже в который раз, свое предательство Жозеф Фуше объявляет актом патриотизма и преданности Отечеству. Поистине Беранже был прав, когда назвал Фуше «великим изменником 1815 года»^{812}.

Покидая Париж, поверженный властелин вспоминает о Фуше еще раз: «Я должен был его повесить. Препоручаю это Бурбонам»^{813}.

Глава IV

ВО ГЛАВЕ

ВРЕМЕННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА

С тех пор, как я увидел правительство вблизи, я смог увидеть преступление, совершаемое ежедневно. Робеспьер

После отречения императора Палата по предложению герцога Отрантского избирает комиссию из пяти членов для переговоров с союзниками. Само собой разумеется, что одним из членов этой комиссии (фактически — Временного правительства) избран Фуше. Кроме герцога Отрантского комиссию вошли: Карно, Гренье, Коленкур и Кинет. Вслед за созданием Временного правительства встает вопрос о его президенте.

Лазар Карно, избранный 324 голосами против 293, отданных за Фуше, может рассчитывать на председательское кресло, но президентом становится Фуше. Отличный психолог, герцог Отрантский обводит вокруг пальца простодушного Карно. Когда дело доходит до голосования по вопросу о президентстве, он не моргнув глазом предлагает на этот пост Карно. Карно, в свою очередь, предлагает голосовать за кандидатуру Фуше и, поскольку он делает предложение последним, все, разумеется, поддерживают кандидатуру герцога Отрантского^{814}.

На посту главы Временного правительства Фуше в полной мере проявляет присущие ему таланты ловкого и беспринципного политика. «В этом качестве, — пишет Шаррас, — Фуше принялся работать с обычным пронырством и неслыханной деятельностью»^{815}. По словам Беранже, «после битвы при Ватерлоо Фуше… держал нити отдельных интриг, которым он отдался целиком в период Ста дней, когда возглавил доверенное ему Наполеоном министерство. Снова отворить Бурбонам ворота столицы, казалось, было его единственным намерением. И для его выполнения этому смелому человеку ничего не стоило вести переписку с Талейраном, Меттернихом, Веллингтоном, и даже самим Людовиком XVIII, рассылать по деревням своих эмиссаров, расточать деньги, запугивать малодушных и заключать сделки с изменниками»^{816}. Фуше вступает в контакт со всеми мало-мальски влиятельными лицами: обращается к Талейрану, по-прежнему находящемуся в Вене, пишет письмо Веллингтону, пытаясь выяснить, каковы шансы на французский престол у герцога Орлеанского^{817}, освобождает из Венсенского замка одного из «столпов» роялистской партии графа Эжена Франсуа Огюста Витроля. рассчитывая тем самым снискать доверие у христианнейшего короля^{818}. Пригласив Витроля к себе домой, в особняк на улице Черут-ти, Фуше уверяет графа в своем искреннем намерении всеми силами содействовать восстановлению «отеческого правления» Бурбонов. «В узенькую царедворческую, легитимистскую, эмигрантскую голову Витроля»^{819} все эти «откровения» герцога От-рантского укладываются наилучшим образом. А Фуше только это и было нужно. Для переговоров о мире с союзными державами Временное правительство (фактически сам Фуше) назначает комиссию из шести человек: графа де Лафоре, генерала Лафайета, генерала Себастиани, графа Понтекулана, графа д’Аржансона и Бенжамена Констана в качестве секретаря^{820}. Фуше ведет двойную, тройную игру, всем обещая свое содействие и у всех этого содействия требуя. «Мое положение было таково, — вспоминал Фуше, — что я был просто обязан вести переговоры со всеми партиями и прислушиваться ко всем мнениям, либо в своих собственных интересах, либо в интересах государства»^{821}. Паскье, видевший герцога Отрантского в эти июньские дни, восхищался его изумительным хладнокровием и выдержкой. Положение Фуше во время его двухнедельного президентства действительно было крайне опасно. Его переговоры с Бурбонами, переписка с Веллингтоном делали Фуше подозрительной личностью в глазах стойких республиканцев. На заседаниях Временного правительства часто разыгрывались бурные сцены, непременными участниками которых становились два старых аррасских приятеля — Карно и Фуше. Во время одного из заседаний дело дошло до того, что Карно прямо обвинил Фуше в переговорах с агентами Людовика XVIII. В ответ на выдвинутые обвинения Фуше заявил, что сделал это ради блага страны… «Но кто же дал вам это поручение? — с негодованием обрушился на него Карно. — Не думаете ли вы, что Временное правительство состоит только из вас одного? Вы так торопитесь передать Францию Бурбонам? Вы, верно, уже обещали им это?» — «А вы, — огрызается Фуше, — неужели вы полагаете, что приносите пользу стране, настаивая на бессмысленном сопротивлении? Говорю вам, вы не понимаете сути дела»^{822}. Кроме словесных «баталий» с Карно, Фуше подстерегают, правда, и куда большие опасности. Так, молодые генералы во главе с генералом Дежаном задумали даже в ночь с 29 на 30 июня окружить Тюильри двумя надежными батальонами, арестовать Фуше и расстрелять его. «Фуше — предатель, — говорил Дежан. — Первое, что необходимо сделать, — это его повесить»^{823}. Генеральское намерение, однако, не осуществилось из-за приближения союзнических войск к Парижу.

В своих мемуарах сам Фуше следующими словами характеризовал ситуацию, в которой действовало возглавляемое им Временное правительство: под стенами Парижа, писал он, собралось до 80 тыс. французских солдат, спасшихся от поражения и грезящих о реванше (Тибодо в своих записках свидетельствует о том, что «солдаты… требовали битвы»), к столице Франции приближались армии союзников, Наполеон внезапно предложил свои услуги Временному правительству в качестве простого генерала^[98], роялисты горели желанием открыть ворота Людовику XVIII, коллеги по «комиссии пяти» не доверяли президенту Временного правительства^{824}. «Мы были в отчаянной ситуации, — писал Фуше, — казна была пуста, кредит исчерпан, правительство загнано в тупик и вследствие яростных столкновений множества непримиримых мнений находилось как бы в кратере вулкана… страну ежедневно захлестывали все новые и новые волны интервентов. Если бы при этих обстоятельствах столица была захвачена силой, мы не могли бы надеяться ни на капитуляцию, ни на принятие согласованных условий, ни на какие-либо уступки»^{825}.

Что и говорить, положение Фуше было не простым. Ситуация более всего осложнялась тем, что следовало безотлагательно решать вопрос о войне. Формально Временное правительство как будто собиралось возглавить борьбу по отражению вражеского нашествия. 25 июня 1815 г. специальным декретом оно объявило о том, что все его действия будут предприняты «от имени народа»^{826}. Звучная терминология в духе 93-го года, надо полагать, кое-кого обманула, особенно тех, кто желал быть обманутым. Но самого Фуше заботила, разумеется, совсем не мысль об организации «всенародного отпора» вторгшемуся во Францию неприятелю. Он лихорадочно перебирал варианты: когда и кому сдаваться и на каких условиях?