Футбол в зрелом возрасте

Второй, Игорь – офицер отставник. На войне был. Людей наверняка убивал. А может, и Санек кого завалил. Вождь его лично принимал на работу. А я-то причем?

Я присел на свою ступеньку и задумался. Дело в том, что я решил дать себе отпуск. Никуда уезжать я не собирался. Просто хотел сидеть на временной жилплощади, винцо попивать, пиво, морепродукты замороженные таскать килограммами из супермаркета, что внизу, и смотреть фильмы по пятнадцать часов в сутки. Кино люблю. А теперь, получается, сидеть и смотреть не позволят. Но и я им не палочка для трудодня. То есть сейчас произошла материализация желания уехать из города вообще. Я сейчас за деньгами приезжал. У меня с собой было-то на такси и на обед. На карточках держать не привык. Зарплата налом, понятно каким. Там, за дверью примерно две тысячи «бакинских комиссаров». Это проблему не решает. Паспорт с собой общегражданский. Общечеловеческий – там же, под «комиссарами», не на виду для стороннего человека. Денег можно занять в дружеской среде. А что потом? Не возвращаться же в офис за авансом? А никто возвращаться и не собирается. Я вновь становлюсь пассажиром лифта. Потом иду вдоль стены, так, чтобы не оказаться в зоне видимости «топтунов». А что они бы со мной сделали? Да ничего. Они посажены, чтобы меня отследить и вождя проинформировать лично. Вождь он и есть вождь. Вождю не откажешь. А потом – дура, потом – шампанское из ушей. Потом подарки богатые. Покажись я, они нудить начнут и про шефа, и про то, что им приказали. Как вообще можно второе лицо предприятия, уважаемого в городе человека отслеживать с топтунами? И это за счет дольщиков? Это на затраты посадят? А с другой стороны – мужикам радость. Не в офисе, а на вольном воздухе лестничной клетки. И без ушей и глаз кости промыть руководству снизу вверх. До самого Кремля, а, может быть, и выше.

Гена ждет. Не бросил.

– Ну что, Геннадий Федорович? Как оно?

– А у вас?

– А меня там пасут.

– То есть?

– Все пытаются на застолье вывезти.

– Да езжайте вы, выпейте, закусите…

– Закуси ты сам. Езжай давай.

– Куда?

– Угол Будапештской и Бухарестской.

Я еду без звонка. Мне сегодня везет.

«Кто бы ты ни был, я боюсь, ты идешь по пути сновидений…»

– Чего?

– Да я книжку пока пролистал. Как это у травы листья могут быть?

– Очень просто, могут у травы быть листья. Ты кто по образованию?

– Никто. Харей не вышел.

– А лет тебе?

– А годами стар. «И все, в чем ты крепко уверен, уйдет у тебя из-под ног и под руками растает…»

– Хорошая у тебя память. Ты на дорогу смотри.

Ничего не бывает случайного в этом мире, даже попавшаяся на глаза водителю такси строчка поэта, любимого Корнеем Ивановичем.

– А ты «Мойдодыра» читал?

– Не. Не довелось. Только «Муху-Цокотуху»…

День уже как-то клонился к вечеру, когда мы добрались до двери без вывески. С виду – фанерка для полета над Парижем, а не дверь, слева от нее – пластмассовые ящики штабелем, справа – бомжи на скамеечке. Торговая зона в обычном формате, при дворе жилого дома. Никто не догадывается, какой бизнес ворочается за дверкой и как она прочна.

– О-о-о!!! Заходи.

Я зашел.

У Саши всегда для меня стоит «маленькая». То есть ноль семьдесят пять «стандарта». «Маленькие» эти у меня из ушей лезут. Но у Саши никакого дела нельзя начать и закончить без маленькой, и при этом все дела эти продвигаются успешно.

На кухоньке вечный чай, слоеные ушки и сыр. Проглатываю обязательную стопку и тут же получаю вторую.

– А ты?

– За рулем. Хотя могу и без руля. Нет, лучше за рулем.

– Я по делу.

– Нет бы просто так. Поговорить. Какие планы на отпуск?

Мы с Сашей собирались в отпуск в монастырь. Получить по мозгам и отлежаться. Огород пополоть, покрасить чего, тачку покатать, постоять в храме, со знакомыми монахами покалякать на послушании, когда начальство далеко.

– Вождь, гаденыш, – начинаю я.

– Чего он?

Вождь наш общий знакомый, когда-то один паркет топтали.

Потом Саша на свое хозяйство ушел, а я остался на сладких коврижках. Саша Вождя не любил никогда, а меня жалел.

– Денег мне дай!

– В отгул собрался?

– В него, родимого. У меня сегодня «днюха». Столы накрыли, а я не просил. Там моя возбудилась, под дверью на Медведке – пацаны. Карлос землю роет. Выслуживается, ловит… Погоди ж ты…

– А я и забыл про день такой. Как же так? И занят в хлам. Или отменить все? Сколько тебе? У меня «евреи». Больше никаких. Могу еще рублями тысяч пять.

– Мне, если в «евреях», то штуки три.

– Однако. Счас…

Саша уходит, перемещается по помещениям, изымает наличность у сотрудников. Приносит пачечку. Начинаем считать, получается маловато.

– А ты куда собрался? Езжай ко мне в Сиверскую. Протопишь там. Расконсервируешь. А в пятницу и я нагряну.

– У меня другой план. Проверю-ка я, как филиал живет. По словам шефа – в консервации. А я там генеральным. Был раз и давно. Чего ездить, если в консервации. Баланс нулевой.

– Так это ж в Сибири!

– В ней, родимой. Там по доверенности Ванька Кайнов. Каином зовем. Засяду там. Тогда денег сколь хошь.

– Да зачем тебе деньги? Ну вот зачем? Объясни!

– А тебе?

– Я дом купил. Ремонтирую.

– Еще?

– Тещу обеспечил. Жену. Мальцов.

– А еще?

– Лежат. Никому плохого не делают. Может, тебе со счета снять? Закажу, и завтра снимем.

– Завтра я далеко буду.

– А монастырь?

– Я тебе там такой монастырь найду. С железами, кандалами, ямой. В ямах нас надо учить.

– Вот это по-нашему.

– Я, Саша, в Пулково.

– Да посиди еще! Сейчас подарок организуем. Тут такой магазин подарков рядом! Есть у тебя мечта?

– Мечта есть. Но они как с цепи сорвались. Ищут, под дверью сидят. Это что за неформальные отношения?

– Обидел Вождяру?

– Да пошел он!

Я выпиваю полный фужер и обнимаюсь с Сашей. Геннадий Федорович заждался. Мог бы и уехать наконец. Верный малец. Вернусь, возьму его в фирму.

Саша обнимает меня и выпускает на белый свет.

– Ты, Гена, в каком звании?

– В смысле?

– В армейском?

– Я ефрейтор.

– Ах ты, язви тя!

– Чего?

– А образование?

– Техникум. Холодильный техникум.

– А чего бомбишь? Чего на комбинате не воруешь?

– А не хочу…

Геннадий Федорович грустнеет.

– Ладно. В Пулково.

– Решились?

– Чего я решился?

– Улетать. А то неприятно так.

– Как?

– Как у вас.

…Мне хочется Геннадию Федоровичу недобрые слова сказать, но не говорю. И мы выворачиваем на Московский…

Улетать без билета можно долго, тем более, не очень понимая, куда и зачем. А можно и вылететь, как пробка из бутылки с квасом. Помню, в детстве четверть была. То есть бутылка на три литра, четверть ведра. В детстве все было настоящим. В четверти разливали квас – на черных сухариках, дрожжах, меду и много еще на чем… Если что-то было не так, пробка выстреливала. Квас выползал белой плотной пенной колбаской и разливался пахучей лужей. Потом к этому месту ночью выходили тараканы. Теперь нет тараканов в квартирах, клопов нет, моли. Ничего живого. Есть зона доступа. В ней живая тварь не живет. Даже воробьи. Теперь понятно, что это не квас был, а пиво домашнее. Вкусное, с пузырьком… Четверть эта появилась на ассоциативном плане в связи с вариантами эвакуации из города и никак не хотела исчезать, то есть совсем другой город звал. Но пока нужно было попадать в филиал, а то тысяча километров на Северо-Запад от первого родного дома, которого и нет уже, а окружающий ландшафт изменился неузнаваемо.

– Прощай, Гена. Вот тебе от щедрот.

– Много даете.

– Нет мельче. Бери.

– «Первый встречный, если ты, проходя, захочешь заговорить со мною, почему бы тебе не заговорить со мною? Почему бы и мне не начать разговора с тобой?»

– Чего это?

– Да Уитмен же! Надо купить.

– Не купишь. Не переиздают. Как Фридриха Энгельса.

– В библиотеке возьму.

– Я бы тебе подарил, да самому нужен. Купи через Интернет. Думаю, не очень тебя обуют. Держи книгу. Повози пока. Почитай. На обратном пути отдашь. Вернусь, найду тебя.