Гадкие лебеди кордебалета

— В этом, Кноблох, я сильно сомневаюсь.

— Хочешь сказать, что я вру?

В правдивости его рассказов сомневаются все и всегда. У этого парня ума не хватает придумать что-то, чему поверит хоть один человек в мире.

— Да ты соврешь — недорого возьмешь. — Эмиль возвращается к своему пиву.

— Ничего нового, — замечает Пьер Жиль.

Взгляд Мишеля Кноблоха скользит по лицам собутыльников в поисках поддержки. Кто-то трусливо отворачивается. Другие кивают в знак согласия.

Через некоторое время Пьер Жиль, крутя свой стакан, говорит:

— Король Франции защищал этих корсаров. Он не позволял их вешать, если они отдавали ему часть добычи.

— Прикиньте! — говорит Эмиль. — Грабь сколько хочешь, а в Ла-Рокетт не попадешь.

— И не променяешь вонь Парижа на свежий ветер Новой Каледонии, — отвечает Пьер Жиль.

Я знаю, куда идет разговор. Они завидуют заключенным, которых увозят в Новую Каледонию, далекий, принадлежащий Франции остров. Там они выполняют всякую тяжелую работу — рубят лес, строят дороги и собирают сахарный тростник. Я много раз слышала, как Эмиль обсуждает тамошнюю жизнь с Пьером Жилем, который утверждает, что все о ней знает от кузена своего друга. Там надо два года молчать и терпеть — так говорит Пьер Жиль, — а потом уже тебя переводят на легкую работу. Например, шить одежду или готовить мясо, большие порции которого заключенные получают три раза в неделю. Еще он говорит, что за работу там платят и часть платы удерживают до тех пор, пока человека не освободят. А потом якобы отдают эти деньги, и их хватает на кусок земли, где можно устроить хозяйство. Он говорит, что правительство хочет закрепиться на том острове.

Пьер Жиль зажигает папироску и говорит так, что слышат все:

— Кузен моего друга так понравился охране, что в конце концов стал садовником у начальника тюрьмы. Когда ему вышел срок, начальник подарил ему кусок земли. А деньги он потратил на мулов и тележку, — он отпивает пива. — А охрана не гнушается продавать то, что заключенные сопрут. Кузен моего друга, прежде чем стать садовником, был поваром. И подворовывал ром, который заключенным дают четыре раза в неделю. А их счетовод как миленький продавал его, брал свою долю и прикрывал все дельце.

— А я слыхал, что там у охраны есть плети и тиски, — говорит Поль Кираль. — И что они кидают заключенных в яму, где нет света.

Пьер Жиль выдыхает облако дыма в лицо Полю Киралю.

— Просто надо подружиться с охраной.

Эмиль открывает рот. Он всегда защищает Пьера Жиля и потому говорит:

— Да просто работа там — это подготовка к работе на своей земле.

Ненавижу, когда он говорит такое. Например, что оставит меня здесь, а сам уедет в какую-то дыру, которую никто из нас и на карте-то найти не может, и даже плакать не станет. Я знаю, что это неправда, но все-таки.

Пьер Жиль поднимает свой стакан, и они с Эмилем чокаются. Мишель Кноблох тянется к ним.

— Уж лучше, чем сидеть одному в тесной камере. Всем нужны друзья.

Пьер Жиль морщится.

— Кстати, о корсарах, — говорит он, убирая стакан подальше от Мишеля. — Их уже больше шестидесяти лет нет во Франции. Твой батя тогда еще и задницу не научился подтирать.

Парни гогочут, размахивают стаканами, чокаются. Мишелю Кноблоху остается либо сбежать из брассери, либо заставить себя рассмеяться. Эмиль докуривает свою папиросу и выдергивает еще одну из пальцев Мишеля Кноблоха. Подносит ее к губам. Для Мишеля Кноблоха это становится последней каплей. Он вскакивает, сжав кулаки. Я кладу руку на напряженное бедро Эмиля, и тут, к счастью, хозяин пивной встает на стул и кричит, приставив руки ко рту:

— Господа, люди, хорошо воспитанные, в это время заказывают еще по одной!

Мишель Кноблох разворачивается и идет к двери.

— Ну ладно, — говорит Эмиль и машет рукой, подзывая служанку.

Он заказывает двенадцать стаканов пива и протягивает служанке пятифранковую бумажку, отмахиваясь от сдачи. Когда мы ходим в кафе, он всегда расплачивается сам, говоря, что мне еще за комнату платить. Я сразу вспоминаю, что он-то за жилье не платит. Ютится среди искусственных цветов в сарае папаши Пьера Жиля и даже не откладывает деньги, чтобы завести собственный дом. Я молчу — вокруг слишком много парней из Амбигю, — но чувствую, что лицо у меня краснеет. Служанка посылает ему воздушный поцелуй, но в ответ Эмиль только кивает. Пьер Жиль закатывает глаза и кричит ей:

— Давай я шлепну твою чудную задницу, раз уж мой друг не хочет!

— Ну ты и свинья, — говорю я.

— А ты разве сама не говорила, что хотела бы пососать кусочек свининки?

— Я говорила это не тебе, а старине Полю, — говорю я, хоть это и неправда. Я просто выбрала парня, который, скорее всего, не ответит.

Пьер Жиль пожал плечами:

— А ты от пива смелеешь, мадемуазель Антуанетта.

После еще одного стакана пива для меня и двух — для всех остальных, я перестаю препираться. Я ощущаю тепло где-то внутри, и над моими и Эмиля друзьями как будто разливается свет. Парни начинают забываться, пялятся на редких девиц. Колетт напилась, расстегнула шелковый жилет Пьера Жиля и рассказывает Полю Киралю, что все женщины любят мужчин в форме. И даже восхищается моей прической — я сделала пышный пучок с черной ленточкой и шелковыми цветами Мари.

Эмиль смеется, касается моей руки, чокается с друзьями. Мы отлично проводим время. Но потом Эмиль заказывает еще двенадцать стаканов. Вдвоем мы никогда не пьем больше семи.

— Эмиль, — тихо говорю я. — Сейчас не твой круг.

Вечно он тратит, вместо того чтобы копить.

— Не твое дело, — он вытаскивает из кармана еще одну пятифранковую бумажку.

Служанка приносит пиво. Пиво выпито, и тогда Эмиль снова подзывает ее и заказывает всем кассис. Я глотаю кассис и отворачиваюсь от Эмиля, который колотит кулаком по столу, будучи в полном восторге от каждого слова Пьера Жиля, и снова зовет служанку.

Колетт выбирается из-за стола и бредет через зал к компании, явно состоящей из господ, гуляющих по трущобам. По крайней мере, ботинки у них сияют. Рю Мартир — одно из тех мест, где часто встречаются люди, называющие Париж городом любви, и женщины, составляющие им компанию: низкое декольте, кружевное белье выставлено на обозрение. Я раскрываю рот, когда Колетт, очень бойко себя ведущая с этими гуляками, не возражает, когда господин старше ее раза в два кладет руку на ногу в чулке, которую она выставила из-под юбки. Конечно, они уйдут вместе раньше, чем я свыкнусь с мыслью, что она шлюха.

Поначалу я не обращаю внимания на руку Эмиля, которая шарит по моему бедру. Но когда рука ползет выше, я ее отбрасываю.

— Что такое?

— Сколько ты уже отложил, Эмиль? — взрываюсь я.

Он тупо смотрит на меня.

— Ни единого су, верно? Ни одного. Ты хочешь предложить мне жить в сарае вместе с тобой и Пьером Жилем, да?

Пьер Жиль ставит стакан с таким грохотом, что замечают все парни из Амбигю, даже те, что уже осоловели.

— Что, уже завела волынку? — спрашивает он.

— Похоже на то, — отвечает Эмиль.

Я хватаю шаль — угол, свисавший на пол, промок, и убегаю, не забыв перед уходом прижаться грудью к его руке.

Но Эмиль не собирается за мной бежать. Конечно нет, ведь на него смотрит вся компания. Не успев сосчитать до трех, я припоминаю все тарелки мидий с петрушкой, которые он мне покупал, все стаканы кассиса, все куски ячменного сахара. Я ни разу не сказала нет. Сначала я шмыгаю носом, потом начинаю глотать слезы.

Когда я поднимаю взгляд, то вижу совсем рядом Колетт. Спиной она прижалась к стене брассери, а руками обхватила шею своего господина. Услышав мои рыдания, оба оборачиваются посмотреть.