Гамбит смерти

– Водка нужна? Сигареты?

– Обеспечен.

– Девочку хочешь?
– не отставал шофер.

– Не хочу.

– Счастливчик, все у тебя есть- и таксист отправился на поиски страждущих.

Стайка маленьких лягушат резвилась на тротуаре, покинув черноту газонов. Я сбился с шага, пересекая нежданное препятствие, а они, не обращая внимания на полуночного Гулливера, продолжали подлунные резвости.

Лампочка, тлеющая вполнакала, помогла попасть ключом в скважину. Скинув туфли, во тьме я пробрался в свою комнату, боясь потревожить густую тишину. Забиться под одеяло и замереть. Тихое оцепенение жука-притворяшки. Я очень мертвый, не трогайте меня, брошенную на пустыре старую, разлагающуюся падаль, источающую миазмы, смертельные для путника, неосторожно оказавшегося рядом.

7

– Молоко, молоко, кому молоко!
– утренний безжалостный крик вместе со свежим ветерком падал из форточки на стол и оттуда разлетался по комнате, отскакивая от стен и увязая в сползшем на пол одеяле.

Голова безвольно каталась по подушке, в одну сторону, в другую, но оторваться от нее не могла.

Откуда-то издалека двигалась моя рука - левая, с часами, двигалась кружным путем, с привалами и отступлениями, во время которых я трижды возвращался в сон, пока не подползла к лицу. Скосив глаза, я увидел ее, запястье с черным ремешком часов, и сразу пожалел, что проснулся. Не из-за времени, четверть восьмого - вздор, ерунда. Перчатка высохшей крови - иное дело.

Я встал у кровати, разглядывая себя. Руки, отдельные пятна - на груди и, зеркало показало - кровь на губах и вокруг рта.

Стигмы? Не надейся.

На подушке, простыне - тоже кровь. Откуда?

Вывод очевиден. Накинув халат, я прошел в спальню хозяйки. Наверное, хозяйки. Ибо в том, что лежало на кровати, распознать Зою Федоровну я не мог.

8

Я уложил электробритву в футляр, футляр - в чемодан. Что еще осталось в комнате моего? Ничего. Я чист. Последний час прошел не без пользы. Вымыт, выбрит, слегка надушен. Ответработник семидесятых не смог бы придраться.

Свежая рубашка молочной голубизны - в тон лицу. Я пригладил подсыхающие волосы.

– Иду сдаваться. В милицию.

А голос подкачал. Голос выдавал человека, повинного в двух смертях. И, если не сдаться, их будет больше. Много больше.

Чемодан я оставлю здесь. Пусть стоит. Последняя прогулка и без того тяжела.

Девять утра. Крайний срок. Я сам себе его установил.

Нехотя я вышел во двор. Голуби расклевывали оброненный творожный сырок, а рыжая кошка, припадая к земле, подкрадывалась к ним короткими перебежками.

– Кыш, - отогнал я птиц, а кошка, укоризненно мяукнув, стала обнюхивать сырок. Жестокие люди сентиментальны. Начинайте утро с доброго дела. Тимуровскую выучку не выковырять, дождем не смыть.

В какую, собственно, сторону идти? Или туда ведут все дороги?

Томясь, я стоял посреди улицы, отсчитывая десятого прохожего, у которого спрошу путь.

– Петр Иванович! Петр Иванович, доброе утро! Вам куда?
– тормознула вишневая "Нива". Старичок-фанат Федор Николаевич зазывно приоткрыл дверцу.

– В тюрьму.

– Шутить изволите. Вы завтракали?

– Нет.

– Как удачно! Не откажите, примите приглашение - давеча на прудах вечерял, карасей набрал отборных и с утра в сметане пожарить решил. Да, кстати, слышали?

– он помрачнел.

– Что именно?

– Маньяка поймали. Год в страхе весь город держал. Вчера в гостинице двух женщин убил. Не слышали? По городскому радио сообщили, я как раз рыбу чистил. Да садитесь, садитесь, лучшего завтрака в городе не сыскать, честное слово!

Я покорился. Поймали? Год ловили? Ничего, еще один придет. Поест карасей и придет. Или все-таки случилось невероятное совпадение? Смерть Зои Федоровны тоже на нем?

Не стоит обманываться.

– Видите, совсем рядом живу, - кормилец-доброхот остановился у громадного, в квартал, дома.
– Седьмой этаж, седьмое небо.

Лифт, в надписях до потолка, насквозь пропахший русским духом, поднял нас к темному короткому коридору.

– Мои хоромы, - Федор Николаевич поколдовал над замком, - заходите.

Рама стальная, двери - тоже. Крепко живет.

– Самая ценная вещь в квартире, - поймал мой взгляд хозяин.
– Сын поставил. Мало ли, говорит, на всякий случай, - он провел меня в комнату.
– Я мигом.

Обеденный стол, шесть стульев, "стенка", отечественный телевизор, палас на полу. И все равно - не живут здесь. Запах не тот. Засохший кактус у окна - подтверждение. Некоторые по наивности считают кактусы неприхотливыми растениями. Я потрогал его колючки, ломкие, неживые.

– Конспиративная квартира, - разъяснил хозяин.

Я обернулся. Он стоял в проеме, держа в руке пистолет с несуразной дулей на конце ствола.

– Отойдите от окна, там дует. На стульчике устраивайтесь, - он прикрыл дверь в прихожую.

– А караси? Караси-то будут?
– стол гладкий, пустой, ни пепельницы, ни вазы. Зачесалось горло, раздраженное после бритья.

– Караси? Увы, смета не предусматривает. После как-нибудь, - он вздохнул с сожалением.

– Тогда я пошел, - мне и вправду стало обидно. Рыбки пожалели.

– Полноте, Петр Иванович! Не притворяйтесь, что не понимаете, вам не идет.

– Чего притворяться? Не понимаю, совершенно не понимаю. Глуп, видно.

– Ладно, растолкую, - Федор Николаевич пододвинул свободный стул, сел, не сводя с меня глаз.
– Имеете право знать. Более того, обязаны знать. Как вы их, а? Иностранку и хозяйку вашу?
– он хихикнул.
– Опасный вы человек, Петр Иванович, с вами ухо держи востро!

– Опасный, - согласился я. Пыль на столе трехдневная.

– Просто злодей, кровожадный злодей!
– поклонник шахмат улыбался, но морщины на лице - резкие, напряженные. Нервничает.
– Ладно, успокойтесь, не вы убивали, не вы, - он склонил голову на бок, продолжая улыбаться.
– Полегчало? Не замечаю. может быть вы, напротив, разочарованы?

– Я знал, что никого не убивал.

– Каким образом, позвольте полюбопытствовать? Уверенность в себе?

– Кровью меня перемазали, а в желудок не закачали. После рвоты я в этом убедился.