Гамма для старшеклассников

А вскоре мы уже спускались по лестнице. Для страховки Толик придерживал меня за руку. Он не слишком мне доверял. Заодно придержался и сам. Четыре ноги – не две, а кроме того ему, наверное, действительно хотелось познакомить меня со своей царицей.

СОЛЬ

Все-таки здорово после тесноты помещения закинуть взгляд в небо – все равно как руки разбросать после диогеновой бочки. Даже весну красит в основном небо. Плюс зелень и плюс, конечно, женщины. Все прочее – безобразно.

Я разбросал руки, запрокинул голову, но, вспомнив, что смуглая и прекрасная незнакомка осталась в гостях, опечалился. Хотя с другой стороны – затевать роман с Ее Величеством Тайной было не в моем духе. Несвершившееся – зачастую лучше и интереснее факта. Во всяком случае не умерщвлена фантазия, и мысль о том, что было бы, если бы – продолжает будоражить дух. Кроме того меня обещали познакомить с царицей, и это интриговало, пусть даже царица была не совсем взаправдашней. Толечка Пронин любил клясться, но в одном случае из десяти слово свое держал.

Пронин действовал по плану, и я в общем не особенно возражал. Сначала я выпил по его просьбе полстакана вермута. Потом еще стакан. Толик внимательно наблюдал за моей мимикой. В вине – в том числе и в ядовитом вермуте скрыта энергия преображения. Переводя дух, я оглянулся. Мир теплел на глазах, и холода я больше не боялся. Более того – из подворотен подул ветер, но меня это ничуть не встревожило. Я готов был шагать в неизвестность, готов был знакомиться с принцессами и царицами.

Мы миновали гастроном с хвостиком очереди, потом подъезд с бронированной дверью. Возле подъезда, грустная и терпеливо надеющаяся, стояла красивая колли. Ремешок тянулась от ее роскошной шерстяной шеи к деревцу. Время от времени она начинала переминаться, садилась и снова вставала. Собака на привязи возле дверей – особая тема. Впрочем, об этом уже кто-то писал. Увы, великими истоптано три четверти троп. Обидно, но на то они и великие.

– Смотри, смотри! – диким голосом завопил вдруг Толечка и пальцем указал на столпившихся у троллейбусной остановки людей. На радость мужскому населению ветер вовсю шутил с дамами. Он трепал юбочное разноцветье, дерзко прижимал материю к бедрам, бесстыдно тянул за краешек, собираясь выкинуть неизвестно что. Дамы смущались, суетными и неловкими движениями боролись с ожившей одеждой. Мужчины многозначительно подмигивали друг дружке, кхакали в кулаки.

Уже пройдя остановку, Толик еще долго оборачивался. Ситуация была забавной, а он любил юмор. Любил Луи Дефюнеса и перечитывал старые журналы «Крокодил». Я тоже люблю Дефюнеса и когда гляжу «Большую прогулку», с удовольствием вспоминаю детство. Этот фильм я видел в классе третьем или четвертом. Прошло лет двадцать, и всякий раз слыша пререкания Бурвиля с Дефюнесом, я чувствую в себе пробуждение того давнего малолетнего кинозрителя. Кажется, это называют ассоциативной памятью. Узелки на платке. Цицерон. Загадочное слово «мнемоника»…

Почему-то подумалось, что пришло время завязать интеллигентную беседу и я завязал. То есть стал рассказывать и делиться:

– Представь себе следующее. Сижу как-то дома, гляжу телек. Двое в смокингах музицируют, стараются. Сперва «Аллегро» Баха, затем мелодии-юморески Дворжака. Сижу, слушаю, а наверху между тем топот. Громче и громче. Встаю, задумываюсь и вдруг совершаю такое открытие: эти ребята наверху пляшут в присядку под Дворжака! Представляешь!

– Может, у них магнитофона не было? – предположил Толечка.

– Да не в этом дело! Плясать под Дворжака – разве это возможно?

– А почему нет? Человек музыку сочинял, чтобы слушали и радовались. Если кому плясать хочется – что ж тут плохого?

Я задумался. Мысль была простенькой и незамысловатой, но оказалась для меня неожиданно новой. Действительно, почему не плясать, если пляшется? Все-таки радость. Чувство, так сказать, позитивное…

В ветвях над нами скрипуче закаркали вороны. У них была своя музыка, свои песни. Толечка немедленно задрал голову и зло процедил:

– Раскудахтались, козлы!

Я почему-то на него обиделся.

– Чего ты на них так?

– А они чего?

– Дурак ты! И дети твои будут ланцелотами!..

– Стоп, машина! – Толечка замер на месте, как вкопанный. Посмотрел на меня с ласковым пониманием. – Так у нас, паря, не пойдет. Надо принять повторно. Чтобы точь-в-точь до нормы. Чтобы, значит, любить друг друга и не лаяться.

– И птиц чтобы тоже любить, – сварливо произнес я.

– И птиц любить, – легко согласился Толечка. – Если они, конечно, птицы.

– А что потом? Пьяными отправимся к твоей царице? А если она нас на порог не пустит?

– Тамара любит умных и добрых, – назидательно произнес Пронин. – И мы такими сейчас станем. Уж ты мне поверь.

Витиеватым движением он достал из внутреннего кармана плоскую флягу из нержавейки. На заводе, где работал Пронин с заказами было туговато. Чтобы не скучать, работяги выпаивали из металла фляги, а после продавали на рынке. В этой фляге что-то звучно перебулькивало.

– Снова вермут? – я поморщился.

– Медицинский спирт, – Толечка изобразил на лице восторженность проходящего мимо мавзолея. – Чистейшая вещь! Ровно семьсот граммов. Если без закуски, должно хватить.

– Семьсот?… Учти, я могу забыть твою фамилию. И даже имя.

– Нестрашно. Этим нас не запугать.

Толечка оказался прав. Без закуски действительно хватило. Даже половины. Не прошло и пяти минут, как мы «поплыли», а мир не просто потеплел – мир прямо-таки закачался.

– Летим! – заблажил Пронин. – Самум к городу, а мы от него!.. – Раскинув руки, он засеменил по асфальтовой дорожке, словно по зыбкой паутинке каната. Я поневоле залюбовался им. Несмотря на разгильдяйский вид, Толик безусловно принадлежал к категории щеголей. Щегольство ведь вещь условная. С одинаковым успехом можно щеголять «Мерседесом» на улице и проездным билетом в трамвае. И то и другое вполне оценят. К щеголеватым людям я вообще отношусь с симпатией. Все равно как к декоративным птичкам или рыбкам. Они украшают этот мир, как могут. Потому что молятся красоте. Я в нее тоже верую. И Толик верует. Да ему и нельзя не веровать. Он не выше метра шестидесяти и ровно половина женщин взирает на него свысока. В этом кроется один из парадоксов природы. Ущемленные люди досконально разбираются в том, в чем ущемлены и обижены. Как герань за стеклом они тщетно тянутся к солнцу, изощряясь в бесконечных поисках, доходя до удивительной виртуозности. Присмотритесь к малорослым и удивитесь. Изящества в них на порядок больше, чем в длинноногих и великаноподобных. Чувство независимости и осознания собственного достоинства – вот, что умудряются они втиснуть в свою неказистую осанку. И успех, как говорится, налицо. В отличие от сутулящихся верзил они прямы и свободны. А если стоят, то только в императорских позах – горделиво отставив ножку, если шагают, то вальяжно и неторопливо. Вероятно, жизнь к ним не столь великодушна, зато и обучает большему.

Чувствуя, что в голове расцветают индийские сады, и надменные павлины, выходя на лужайку, начинают расправлять свои цветочные веера, я что-то выкрикнул и осторожно, стараясь не горбиться, тронулся следом за Толиком. И в точности как он распахнул руки. Я тоже хотел казаться щеголеватым и красивым. Кажется, какому-то грузовику пришлось нас объехать. Мы его почти не заметили.

– А вообще-то к пассиву я отношусь не-га-тивно! – Толечка по-птичьи замахал руками, но взлететь не сумел. – Ну не нра он мне и все. Жить надо ак-тив-но! С любопытством и интересом!..

– он заскакал на одной ножке, как девочка, играющая в классики. – То есть, звоню я, скажем, даме и приглашаю в кафе. Скажем, в наш отечественный «Исе Креам». Само собой, она говорит «да» и начинает собираться. А не позвоню, – не будет ни «да», ни «нет». Вообще ничего не будет.

– Может быть, она будет ждать?

– Возможно! А возможно, не будет. Я вообще не знаю, ждут ли они когда-нибудь. Скорее, живут, как живется, а уж потом называют это ожиданием… Но речь в общем-то о другом. О том, что она мне не желает звонить. Я звоню, а она, видите ли, нет.