Гамма для старшеклассников

– Отнюдь, – сосед, сидящий напротив, тонко улыбнулся. – К некоторым такие сентенции, вероятно, не подойдут.

– Сентенции… – Пасюк отмахнулся от тонкостей соседа и вновь задышал над ухом. – К примеру, жрем мы с тобой говяжьи языки и хихикаем над остротами застольных ораторов. Это нормально, это по-человечески. И в рот друг другу мы при этом не заглядываем. Иначе тошно станет. Вот так по всей жизни. Вместо одной правды обнаруживаем десять и тут же запутываемся. Потому как, – на этот раз палец багроволицего Пасюка согнулся крючком и, описав щедрый полукруг, постучал по голове хозяина,

– здесь у нас, не поймешь, что. Думаешь, думаешь, а главное находит все равно будто кто-то вместо тебя.

– Ты игнорируешь энергетику, – снова возразил я. – Мы ищем не потому что надо найти, а потому, что надо искать.

– Браво! – оценил Пасюк.

– И кроме того, пусть не все, но многие из нас желают быть героями.

– Ага, либидо-фригидо! Знаем… И вот, что тебе на это отрапортуем: герой нашего времени, золотце мое, не супер из Чехословакии или Афганистана, а дезертир – тот, кто наотрез отказывается мчаться на Ближний или Дальний Восток сокрушать чужие дома и проливать чужую кровь.

– И свою собственную, не забывай!

– Не забываю, золотце. Зис импосибл! И все равно повторю: настоящий герой нашего времени – дезертир! Дабы не убить он идет на плаху, на вечное оплевывание и так далее. Как ни крути, это жертва. Не бунт, а именно жертва. Так что давай, братец мой, дернем одну рюмашечку за него.

– Не знаю, – я покачал головой. – А Отечественная? А революция? Один уходит, – тяжесть перекладывается на остальных.

– Во первых, не приплетай сюда Отечественную. Защищаться и завоевывать – разные вещи. А во-вторых, если брать революцию, то здесь дезертиры имели самый настоящий шанс спасти мир. Но не спасли. Потому что совести предпочли присягу.

– Совесть – у каждого своя.

– Зато присяга – общая, – Пасюк сардонически захохотал, ядовито подмигнул левым глазом. – Легко жить чужой волей, верно? Сказали – сделал. Потому что долг! Потому что обязательство перед обществом! А зов сердца… – что зов сердца?… Муть и ничего более. И никому ничего не докажешь. Оно ведь там внутри, под ребрами. Так просто не вынешь и не продемонстрируешь.

– Только если скальпелем, – хихикнул кто-то из соседей.

– Во-во! Скальпелем!.. – Пасюк мрачновато зыркнул в сторону шутника. – Только для этого помереть надо. Как минимум. А каждый раз помирать, когда кому-то что-то доказываешь… – Он стиснул и разжал кулак. – В общем давай за терпеливых. На них мир держится.

– Только чтобы тебя успокоить, – я поднял рюмку на уровень глаз и с некоторым неудовольствием убедился, что держать посудину ровно уже не получается. Вино капало на скатерть, заливало пальцы. Чтобы окончательно не опростоволоситься и не стать сахарно липким, я торопливо перелил алкоголь в желудок.

– Вот теперь ты снова человек! – объявил Пасюк. – Когда кто-нибудь начинает делить и классифицировать – знаешь, там жанры всякие, подклассы и отряды, меня хохот разбирает. И все же те, кто не пьют… Как бы это выразиться помягче…

Он подпер лобастую голову кулаком, собираясь в подробностях осветить тему непьющих, но в этот момент откуда-то сверху на диван сиганул полосатый большеголовый кот. Окинув нас плотоядным взглядом, он презрительно поднял хвост и неторопливо удалился.

– Фу ты, черт! – Пасюк платком промокнул взмокший лоб. Наклонившись ко мне, доверчиво зашептал: – Терпеть не могу кота Грушиных. Вырастили же паскуду!

– Чем он так провинился?

– Чем?! Да этот пушистый онанист постоянно пытается изнасиловать мою ногу!

– А вот дамам он нравится.

– Не знаю, как насчет дам, но я, слава Богу, еще мужик. Думаешь, чего он, гад такой, под стол поперся? Опять изготавливается! Столько вокруг ножищ, но ведь обязательно мою выберет! И вообще насчет котов я тебе расскажу такой случай…

Судя по всему случай мог оказаться длинным и поучительным, однако на мое счастье во фланг Пасюку неожиданно ударили соседи. Я занялся жаренной картошкой, а моему собеседнику пришлось отбиваться от обрушившегося на него противника – такого же громогласного Пасюка, но с иной идейной платформой, иными претензиями к человечеству.

– Правда – она всегда правда, а ложь – всегда ложь! – красноречиво надсажался Пасюк номер два (звали его, если не ошибаюсь, не то Эльдар, не то Эдуард и учился он, разумеется, на филфаке – кажется, уже восьмой год).

– Кое-кому, разумеется, хочется взмутить водичку, – продолжал Эльдар-Эдуард, – но историю не обманешь! В главном мир всегда диктовал двуединое начало: мужчина и женщина, солнце и луна. То же и тут: есть правда, а есть ложь. Правда – естественное благо, ложь – противозаконное зло.

Морщась, Пасюк налил себе коньяка, а мне с отеческой заботливостью плеснул клюквенного морса.

– Ну а как же тогда ложь во спасение? Или таковой нет вовсе?

– Нет и не было! – рубанул Эльдар-Эдуард. – Солгал, значит, предал. Не кого-нибудь, так самого себя.

– Стало быть, если я вижу, что у мамзель кривые ноги, я обязан объявить это ей в лицо, а не расточать комплименты? И про мужа излишне ретивого не забыть, и про годы в виде морщин?…

– Демагогия! Такая же демагогия, как пресловутые рассуждения про черную зависть и белую! – Эльдар-Эдуард взмахнул вилкой, чуть-чуть не зацепив соседа. Тот вовремя вильнул плечом, с нервным хохотком отодвинулся со стулом подальше.

– Позвольте! Про зависть я ни единым звуком…

– Чушь! – Эльдар-Эдуард не позволил. Тема очевидно была ему близка, ему настоятельно требовалось, чтобы кто-нибудь хоть как-то упомянул ее за столом.

Каюсь, я злорадствовал. Пасюку приходилось несладко, и мне хотелось, чтобы он хоть раз в жизни почувствовал каково дышится его оппонентам.

– Не надо притворяться! – Эльдар-Эдуард переправил в рот громадный кус пирога и яростно жевать. Голос его приобрел глуховато-коровий оттенок. – Не надо обелять и маскироваться! Черная зависть, белая… Есть одно единственное чувство – чувство нормальной человеческой зависти! И завидовать по-хорошему это уже не завидовать.

– А что же это, по-вашему?

– Все, что угодно! Любоваться, восхищаться, быть мысленно рядом… Не надо расщеплять этимологических связей. Когда у кого-то есть то, чего нет у меня, и я сожалею об этом, имеет место зависть! Простая, человеческая, без изысков.

– Но могут существовать градации.

– Могут. Кто-то завидует вяло, кто-то от души – и все равно и те, и другие завидуют. Корень остается прежним. А когда начинается припудривание – дескать то-то и так-то, прямо зло берет. Я, мол, завидую ему, но исключительно по-хорошему… Ишь мы какие хорошие стали! Брут, может быть, тоже завидовал. И тоже считал, что по-хорошему…