Гамма для старшеклассников

– Сколько ему лет? Он же моложе меня!

– Возраст любви не помеха, – громко ответил Толечка. Перейдя на шепот, осведомился: – Хочешь, он тебе холодильник починит? Прямо сейчас?

– Зачем? Холодильник работает.

– Жаль, – Толечка расстроено смолк. – Ладно, может, когда сломается…

Должно быть, хозяйка его щипнула, потому что Толечка ойкнул. А потом захихикал. Так или иначе прыти у него не убавилось. Описав по гостиной хозяйственный круг, он зачем-то заглянул под шкаф, деловито переставил какую-то вазочку с телевизора на сервант.

– Так эргономичнее, – пояснил он.

Я покосился на свои руки и покраснел. Если я выглядел так же, как Пронин, дело было дрянь.

– Тамара, извините, где тут у вас ванная комната? – я повернулся к хозяйке. Глупейший вопрос, если разобраться. В наших-то малолитражных квартирах не найти туалета! Видимо, подобное любопытство превратилось в своеобразный российский этикет, в ритуальную вежливость_, в форму интеллигентной риторики.

Женщина с очереднымвздохом взяла меня за рукав, как козочку на поводке провела к туалету.

– Полотенце слева, мыло над умывальником. Сейчас пришлю Пронина. Ему тоже не помешает умыться.

– Спасибо, – чистосердечно сказал я. И для чего-то соврал_: – Понимаете, помогали товарищу картошку копать.

– Ага, голыми руками. Ну, а товарищ после угостил, – подхватила она. В глазах ее блеснули смешливые чертенята. – Ладно, пойду за Прониным.

Я открыл кран и начал терпеливо оттирать ладони. Попутно обвел ванную цепляющим взором. Повидал я наших российских туалетов. Комнатка совмещенная со всеми мыслимыми и немыслимыми неудобствами… Тут было однако уютно. На полочках со вкусом и шахматно были расставлены всевозможные кремы, шампуни, лосьоны. Мыло, щеточки, зубная паста – все лежало на своем строго определенном месте. Преобладала импортная продукция, и от всего этого ванная благоухала, как добрая цветочная клумба. У пьяных проблемы с обонянием, но аромат здешней гигиенической парфюмерии я прочувствовал в полной мере. Оценил и чистоту. Удивленный, не поленился даже провести пальцем под раковиной. Эмаль оказалась скользкой и гладкой. Вот что значит стопроцентная хозяйка! Скитаясь по самым разным квартирам, я успел провести, наверное, сотни две-три генуборок и потому понимал, какого труда стоит поддерживать в порядке наши человеческие свинюшники. Даже вывел от безысходности собственную теорию о пагубности вещей – теорию, впрочем, довольно тривиальную, хоть и справедливую. В мир приходят голыми, голыми и уходят. Квартира, затопленная вещами, превращается в пыльную барахолку. Соответственно и вся наша жизнь становится сплошной генуборкой…

– Ну как тебе Томка? Царица, а? – в ванную зашел Толечка. Сходу подцепив с полочки какой-то ароматизатор, словно дезодорантом щедро опрыскал себя со всех сторон. – Ух! Люблю я всякую такую фигню! Аж в носу щиплет!.. Щас пойдем к ней, побалакаем, туда-сюда…

Спустя полчаса мы сидели за столом и, с надсадной непринужденностью «балакали» об умном. Когда смущаются, всегда начинают с умного. Совсем как у мужчин. Заговаривают, как джентльмены, а заканчивают, как низкопробные донжуаны. Вот и мы все никак не могли разогреться, чтобы скатиться до анекдотов про вечных рогоносцев-командировочников. Я рождал первую часть фразы, Толик вынашивал финал. О последних открытиях ученых, о событиях в Гондурасе, о погоде. Когда заговорили о погоде, я несколько оживился.

– Завтра будет плюс двадцать шесть, – сообщил я. – Потепление, но ненадолго.

– Град пойдет, – авторитетно добавил Толечка. – Ночью. К утру все растает. Тяжело будет братьям-колхозникам. Посевная, уборка на корню…

Помолчав немного, он неожиданно осерчал:

– Когда-то я называл Ильича великим человеком в кепке. Теперь зову просто человеком в кепке.

– Ну и что?

– Вот и выходит, что я конформист! Самый махровый приспособленец!

– Мы все конформисты и приспособленцы.

– А почему? Почему, я вас спрашиваю?

Я пожал плечами, Тамара хмыкнула.

– А я вам отвечу! Да потому что люди, увлеченные одной идеей, в самом деле умеют создавать коллективное биополе. Этакий скромный эгрегорчик от океана до океана, способный менять психику даже отдельных независимых индивидуумов.

– Отдельный индивидуум – это, конечно, ты?

– И ты, и она, – Пронин ткнул пальцем в Тамару. – И скажу честно, если насчет эгрегоров – это правда, тогда правда – многое.

– Глубокомысленно! – похвалил я.

– Правда – это все на свете, – добавила Тамара. – В том числе и то, что называется скукой, – поднявшись, она включила радиолу и настроилась на музыкальный канал. И тотчас волной цунами в комнату ворвался тенор Меркьюри. Разумеется, и он тянул давным-давно знакомое. Припевы густо заполняло его тоскливое «оу-оу». Правда, у Меркьюри это выходило достаточно искренне. И Толику, и Тамаре, и мне стало грустно. Вероятно, всем троим подумалось, что был человек – и сплыл. Одно только «оу-оу» и осталось. Гимн волка, обращенный к Луне. Дослушав песню, Тамара решительно выключила радиолу. Чтобы как-то нарушить молчание, Толик неуверено произнес:

– Да… Вот она жизня!..

Мы солидарно вздохнули.

– Люди вот работу клянут, ноют про то и про се, а лиши их ее, и начнется массовое сумасшествие. Мы – это не мы, вот в чем дело.

– Проблема свободного времени, – пробормотал я.

– Проблема вызревания личности! – отрубил Толечка. – Прямая реакция на все окружающее и никакого анализа.

Слова «реакция» и «анализ» хозяйке чрезвычайноне понравились. Она потянулась за моей тарелкой, глаза ее занырнули в мои собственные – слишком глубоко и настойчиво, чтобы не понять и не почувствовать.

– Собственно, я сыт, – я пожевал свой язык, но ему было все равно – моему языку. Красноречиеего покинуло. И я опять спасовал. – Если только еще немножечко…

– Другое дело! – Тамара ободряюще улыбнулась. – Какой же это мужчина, если не ест?

Появилось четкое ощущение, что все это уже было и не раз. Дежурные фразы, дежурная мимика, деревянные рассуждения ни о чем. Гость – подарок в дом, говорят некоторые. Гостей следует развлекать и ублажать. Эти некоторые, должно быть, святые люди. Я их не понимаю. Как не понимаю радости от наплыва гостей. То есть, хочу поправиться: я с легкостью могу представить себя в качестве гостя, но никогда – в роли радушного хозяина. Потому что друзья – это не гости или же я опять чего-то не понимаю. Обилие людей, сидящих справа и слева, перезвон посуды, скука, помноженная на вынужденность. Нельзя ни уйти, ни сказать правду, ибо ты – хозяин, а хозяин в данных обстоятельствах – жертва. А любые жертвы – вещь добровольная. Умеешь – откажись, сумеешь – прими. Все это широко известно, и все же – чего ради я должен беседовать о том, что заведомо мне (да и им тоже) неинтересно? Разве я – не лучший самому себе собеседник, гость и хозяин в едином лице? Вот уж где нет откровенных завираний и лицемерия. Может, лишь самую малость. Ибо для себя я всегда раскрыт, в горе и в радости никогда не укажу на порог, хотя терпеть вечное свое присутствие – тоже не сахар. И все же… Задумайтесь! Разве не славно жить на планете, названной твоим именем, выстроив поперек космоса полосатый шлагбаум? Стой, скучающий незнакомец! Тебя здесь не ждут. Сделай милость и обойди стороной. Своей скуки у нас у самих предостаточно…

Помню, одна романтически настроенная дамочка, придумав себе нашу любовь, засыпала меня потоком писем. И ладно если бы дело было только в письмах. В один из вечеров, явно вообразив себя на театральной сцене, она, трагически заламывая руки, призналась своему мужу, что изменяла ему в течение нескольких лет и что тайный виновник ее страсти – я. Муж оказался человеком практичным. С охотничьей двустволкой он заявился ко мне домой и принялся стрелять через дверь, вышибив глазок и попортив трюмо в прихожей. Объяснять ему, что дамочка что-то напутала, было бессмысленно. Он все равно бы не поверил. Пришлось дожидаться момента, когда у ревнивца кончатся патроны, и только после этого я вышел на лестничную площадку. Все-таки он пришел ко мне, а значит был гостем. И кроме того он возбудил во мне интерес. Сам бы я ни в кого стрелять из-за женщины не стал. В этом смысле я абсолютно не собственник. Любит – значит так тому и быть, пусть уходит или приводит. Как-нибудь отстранюсь и переживу. А чтобы вот так – кулаком и пулей… Впрочем, стоит ли зарекаться от того, чего не знаешь? В общем, мне захотелось поговорить с обладателем охотничьего ружья, и мы поговорили, предварительно разбив друг другу физиономии и перепугав всех соседей в подъезде.

Ничего я тогда так и не понял – ни романтических фантазий дамы, ни агрессивного порыва ее муженька. Не понимаю я этих вещей до сих пор. Возможно, это одна из моих трагедий. Какой бы вопрос меня не интересовал, какую бы задачу я перед собой не ставил, вместо одного-единственного вразумительного ответа, я получал и получаю сумбурную разноголосицу. Вопрошающий, я выступаю в качестве солиста, мне же отвечает целый хор. Каждая секунда претендует на истинность, каждая координата с готовностью предъявляет уйму вещественных доказательств в пользу своей правоты и единственности. Дикое это равновесие никак не умещается в голове, но превосходным образом уживается где-то вовне. Но, увы, пугает не хаос, пугает уверенность, с которой этот хаос громоздится поверх всего, многозадо умащиваясь на лучших стульях, на золотых престолах стран и континентов. Оттого-то и проявляется страх, который в свою очередь порождает холод. По счастью, пока не вселенский. Холодно мне, а значит, и моему городу. Что такое один-единственный город в масштабах вселенной? Всего-навсего один-единственный город.