Ганфайтер. Дилогия

3 января, 14 часов 10 минут.

Утром принесли завтрак, продукт местного дрожжевого производства – склизкое белое месиво с комочками, пахнущее мясной подливкой, а на вкус… Интегропища была куда изысканней. Правда, фон Штромбергу позавтракать не дали – увели на предмет подробных консультаций, а вернули уже в двенадцатом часу.

– Покасывал пастору, как фключать кипноинтуктор, – рассказал Гюнтер, – как рекулирофать и настраифать…

– И как? – мрачно спросил Белый.

– А никак! – беззубо улыбнулся штандартенфюрер. – Претохранители перегорели, а бес них кипноинтуктор пойтёт враснос.

– Но Помаутуку вы об этом не сказали? – уточнил Сихали.

– А сачем? – ухмыльнулся фон Штромберг. – Пускай сам тогатается!

– Наш человек! – осклабился ТугаринЗмей и хлопнул новоберлинца по плечу. Тот присел.

До обеда узники сидели, лежали, болтали, объясняли Гюнтеру на пальцах суть Мировой Сети и устройство фотонного привода, а сразу после обеда Тимофея вызвали на допрос.

Двое «чернецов» шагали впереди него, двое стерегли сзади – никуда не денешься. У каждого по кобуре справа и слева – восемь стволов на одного. Перебор.

В большом кабинете, куда привели Брауна, всё дышало стариной – мебель, гобелены, картины – Адольф Гитлер вполоборота, Адольф Гитлер анфас, радостные крепыши из гитлерюгенда обступили фюрера и ловят каждое его слово, внимают с открытым ртом… Соцреализм.

За большим письменным столом сидел Помаутук, брезгливо перебирая пожелтевшие папки с делами.

– Добрый день, генрук, – приветливо сказал пастор, не поднимая головы. – Присаживайтесь.

Сихали непринуждённо расселся на потёртом диване, заметив, что охранники не покинули кабинет – чаплан принимал меры предосторожности.

– Для чего вы всё это затеяли? – с любопытством спросил Браун. – Я даже не вспоминаю о том, как вы нас подставили, как обманули доверие, это всё пустяки, дела житейские и понятные – подлец, он и в АЗО подлец. Но чего для?

Джунакуаат захлопнул папку и сложил руки на столе.

– На «подлеца» не обижаюсь, – сказал он, облизывая губы, – как вы совершенно правильно заметили, это мелочи. Для чего… Могли бы догадаться, я был с вами довольно откровенен!

– Хотите изменить мир?

– Мир таков, каковы люди в миру. Моя цель – изменить человечество! Никто даже не заметит перемены, просто однажды – и очень скоро! – включится гипноиндуктор, покрывая психоизлучением весь земной шар, и… Люди станут другими – отзывчивыми, незлобивыми и кроткими, готовыми возлюбить ближнего! Жадные расщедрятся, преступники раскаются, лжецы станут говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Христианин обнимет мусульманина, как брата, и буддиста они примут, как родного, поскольку никому и в голову не придёт причинять страдания и смерть живым существам! Все будут помогать друг другу, и не потребуются суровые законы, ибо понимание и милосердие станут высшими правилами жизни. Господи, да разве вы сами не захотите жить в таком вот ласковом, добром, безопасном мире?!

– Захочу, пожалуй, – сказал Сихали задумчиво, – если вы, конечно, отобьёте мне память, и я стану, как все, куклой, живым манекеном, чучелом праведника! А иначе я буду помнить, что вокруг не живые люди, а биороботы, запрограммированные на любовь.

– О, эти доводы я слыхал не раз, – отмахнулся Помаутук. – Видите ли, вы не в том направлении думаете, не так решаете эту сложную моральноэтическую задачу. Понимаете, человечество никогда не достигнет духовного благоденствия естественным путём. Никакое воспитание не поможет изменить человеческое мировоззрение, не сможет искоренить мещанство. Маленькому человеку до лампочки ваши порывы с идеалами, ему хочется лишь пить, жрать и трахаться. Всё! Что вы ему предложите взамен? Интересную работу? А для него любой труд – в тягость! Любовь? Маленький человек ищет только секса. Будете прививать ему духовные потребности? А с него довольно танцулек и слащавых шлягеров. Увы, дорогой мой генрук, вам никогда не победить маленького человека. Нет, дух одолеет плоть лишь тогда, когда «Чёрное солнце» зальёт своим незримым светом весь земной шар!

– А потом? – спокойно спросил Браун.

– Что – потом?

– Ну вот вы всех обратили в высокодуховных хомо новусов. А дальше? Люди не врут, отлично. Но тогда замрёт и выдумка, всякая фантазия исчезнет из обихода, отомрёт литература, живопись, театр. Люди перестанут проявлять агрессию? Замечательно! Но и подвигов вы тогда тоже от них не добьётесь. Никаких самопожертвований, самоотверженных спасений больше не будет. Человек утратит эгоизм, себялюбие, жадность? Превосходно! Но тогда откуда в этом вашем дивном мире возьмётся человеческая личность? Ведь она индивидуальна и требует приватного пространства. Короче, знаете, что будет потом? Человечество выродится, люди станут безликими особями, интегральными единицами коллективного разума типа роя, где вам, пастор, будет уготована роль матки, а ваши паладины превратятся в собак при добром пастыре. Кстати… А группа «Чёрное солнце» – это не ваша ли банда?

– Моя, – усмехнулся Джунакуаат. – Но почему же сразу – банда? Не вас ли спасали мои, как вы выразились, бандиты? Поверьте, мои ребятки ни разу не проявили жестокость ради жестокости.

– А вы?

– Что я? Жалость мне присуща, но – в меру.

– Что же вы своих не пожалели тогда, в МакМердо, когда сбивали птеробус?

– Суровая необходимость, – тонко улыбнулся пастор.

– Аа… Припоминаю, как же… Цель оправдывает средства?

– В моём случае – несомненно. Те, кого вы прозвали «шварцами», просто охотились – за спецами по волновой психотехнике, за ценной и секретной аппаратурой… Вы же понимаете, мнето незачем попадать под излучение, я и так свят, хехе…

– Ну разумеется… И как успехи?

– А вот! – Помаутук взял со стола сеточку в виде полушария и натянул её на голову. – Замечательный экран получился, только батарейки надо менять почаще. – Он облизнул губы и вздохнул преувеличенно тяжко: – Ну что ж, любезный генрук… Не получилось у меня убедить вас. Жаль, жаль… Что ж, увидимся позже, когда вы будете заливаться горькими слезами, оплакивая всех вами убиенных, и каяться, вымаливая прощения у Господа…

– То бишь – у вас, пастор?

– Всегда был смышлён, генрук, – ухмыльнулся Джунакуаат. – Уведите его!

В обратный путь конвой двинулся в том же порядке – двое «шварцев» впереди, двое позади, Тимофей посередине. «Сейчас или никогда», – мелькнуло у него.

Браун шагал неторопливо, свободно опустив руки вдоль тела, изображая крайнюю степень расслабухи – и почти незаметно смещаясь к тому конвоиру, что шагал сзади и справа.

Особых навыков в форсблейде у Сихали не было, но одному приёмчику Станислас его обучилтаки. Приходилось долго тренироваться – вытянув руки перед собой, на ладонях по пятаку, надо было садануть локтями назад так резко, чтобы успеть подхватить падавшие монетки. Хороший форсблейдер мог проломить локтем рёбра позади стоящему и схватить монетки, когда они ещё висели в воздухе. Ну, до мастера Тимофею было далековато, да и тренировал он лишь одну правую руку, только вот выбора у него не оставалось. Тут так – убей или умри…

Будто случайно пошатнувшись, Сихали въехал локтем «шварцу» справа, ломая тому два ребра, и метнулся за бластером, выхватил его из левой кобуры падавшего конвоира, тут же выпустил заряд в того, что шагал слева, затем снял двоих впереди. Четвёртый, пострадавший первым, умер сам – видать, осколок ребра травмировал сердце.

– Быстро я… – пробормотал Браун.

Ухватив за ноги парочку «шварцев», он оттащил их в пустующий кабинет, где пахло пылью. Туда же утянул тех, что в остатке. Быстро расстегнув оружейные пояса на «шварцах», он схватил ремни с кобурами в охапку и поспешил вниз. За торцевым окном коридора поражало яркое освещение – Помаутук не терял времени даром. «Дипскаут» доставил всех «чёрносолнечников» с «Новолазаревской», выгрузил энергонакопители и светильникителефотеры. Создавалось такое впечатление, что над Новым Берлином занимался рассвет.