Гарики из Атлантиды. Пожилые записки

Таких машинописных экземпляров было три или четыре (««Эрика» берет четыре копии» — в этой строке у Александра Галича вместилась целая эпоха). За три дня обысков после ареста у меня вымели из дома все до клочка, и я спустя пять лет вернулся из Сибири в полностью очищенную от антисоветской скверны квартиру. О понесенных потерях я ничуть не сожалел, была прекрасна и самодостаточна освеженная тюрьмой жизнь на свободе. Но года за два до отъезда из России у кого-то из приятелей вдруг обнаружилась копия того собрания, и наскоро слепил я сборник избранного — «Гарики на каждый день». А после эта копия исчезла в сумятице тех лет — как появилась, так и растаяла, — никто сейчас не помнит, ни откуда взялись эти листочки, ни куда они ушли. «Гарики на каждый день» я нелегально переправил за границу, и спустя несколько лет они стали книгой. А четверостиший — столько же, если не больше, сгинуло с той копией, и я о них с годами не забыл, но мысленно простился. Порою у меня мелькало слабое поползновение востребовать с Лубянки мой архив, иные все же наступили времена, однако брезгливость оказалась много посильнее любопытства, и вступать с ними в отношения я не стал.

Заведомо сообразительный читатель уже все, конечно, понял: да, в принесенной мне сумке оказались все черновики того собрания, которое я тщательно и упоенно пронумеровал когда-то. Мне оставалось только выбрать те стишки, которые не умерли после крушения империи, хотя и сохранили запах того страшного и привлекательного времени. А я еще не удержался и оставил три десятка из четверостиший, которые мои друзья в Израиле печатали четверть века тому назад, сохраняя в тайне мою фамилию. Кто бы в самом деле мог догадаться о моем авторстве, если на обложках тех изданий был такой непроницаемый псевдоним: Игорь Гарик?

И прилагаемое ниже, таким образом, — утерянная некогда и чудом возвратившаяся третья часть «Гариков на каждый день».

Я свой век почти уже прошел и о многом знаю непревратно: правда — это очень хорошо, но неправда — лучше многократно.

* * *

Бежал беды, знавал успех, любил, гулял, служил, и умираешь, не успев почувствовать, что жил.

* * *

Я ощущаю это кожей, умом, душой воспламененной: любовь и смерть меня тревожа своею связью потаенной.

* * *

Дух оптимизма заразителен под самым гибельным давлением, а дух уныния — губителен, калеча душу оскоплением.

* * *

Приходит час, выходит срок, и только смотришь — ну и ну: то в эти игры не игрок, то в те, то вовсе ни в одну.

* * *

И здесь, и там возни до черта, и здесь, и там о годах стон, зато, в отличие от спорта, любви не нужен стадион. Нет, человек принадлежит не государству и не службе, а только тем, с кем он лежит и рюмкой делится по дружбе.

* * *

Вот человек. Борясь со злом, добру, казалось бы, мы служим. Но чем? Камнями, кулаком, огнем, веревкой и оружием.

* * *

Засмейся вслух, когда обидно, когда кретином вдрызг издерган; по безголовым лучше видно, что жопа — думающий орган.

* * *

Едва-едва покой устроим, опять в нас целится Амур, и к недосыпу с перепоем приходит сизый перекур.

* * *

По жизни мы несемся, наслаждаясь, пьянея от безоблачности века; но разве, к катастрофе приближаясь, предвидит ее будущий калека?

* * *

С утра за письменным столом гляжу на белые листочки; а вот и вечер за окном; ни дня, ни строчки.

* * *

Поближе если присмотреться, у воспаленных патриотов от жара искреннего сердца бывают лица идиотов.

* * *

Сперва, воздушный строя замок, принцесс рисуешь прихотливых, потом прелестных видишь самок, потом бежишь от баб сварливых.

* * *

Когда мы выбраться не чаем, само приходит облегчение: вдруг опьяняешься отчаяньем и погружаешься в течение.

* * *

Когда грядут года лихие, в нас дикий предок воскресает, и первобытная стихия непрочный разум сотрясает.

* * *

Вокруг окраины окрестности плывет луны латунный лик, легко кладя на облик местности негромкой грусти бледный блик.

* * *

Спутница, любовница и мать, слушатель, болельщик, оппонент — бабе очень важно понимать, кто она в мелькающий момент.

* * *

Большое счастье — вдруг напасть, бредя по жизненному полю, на ослепительную страсть, одушевляющую волю.

* * *

Прекрасен мир, где всякий час любой при деле понемногу: прогресс к обрыву катит нас, а мы — мостим ему дорогу.

* * *

Судьба решается на небе и выпадает нам, как рыбам: она подкидывает жребий, предоставляя шанс и выбор.

* * *

Предупредить нас хоть однажды, что их на небе скука гложет, толпа ушедших остро жаждет, но, к сожалению, не может.

* * *

Пусты, сварливы, слепы, дерзки, живем ползком или бегом — свои черты ужасно мерзки, когда встречаются в другом.

* * *

Я радуюсь, умножив свой доход, страхующий от голода и холода; бессребреник сегодня только тот, кто ценит преимущественно золото.

* * *

От замаха сохнут руки, от безделья разум спит, гулко трескаются брюки у неловких волокит.

* * *

Когда на всех, на всех, на всех удушье мрака нападает, на смену слез приходит смех и нас, как смерть, освобождает.