Гарики из Иерусалима. Книга странствий

Через месяц с небольшим он уже опять был во Львове. В портфеле у него лежало множество подлинных и поддельных документов. У него было разрешение на выезд всей семьи, он собирался их устроить где-нибудь неподалеку от себя и спрятать с помощью друзей, в которых был уверен.

Уже во Львове на вокзале он узнал, что гетто более не существует. В ресторане за соседним столом, неторопливо потягивая пиво, разговаривали местные полицейские: кто из евреев как себя вел во время расстрела, что делали с молодыми еврейками, пытавшимися убежать или спрятаться, как еще три дня шевелилась земля над оврагом, куда падали убитые. Произносились знакомые имена, угадывались знакомые люди.

Ночью Тимофей Марко жег уже ненужные документы и разрешения. Ему очень хотелось заплакать, ему казалось, что тогда спадет с души невыносимая тупая тяжесть. Заплакать не удавалось.

О подробностях того дня и ночи Саломон Штраус отказался со мной разговаривать. Он просто замолчал, глядя прямо перед собой куда-то в пространство, жена умоляюще посмотрела на меня, и я переменил тему расспросов.

В свое бюро Тимофей Марко вернулся через несколько дней — такой же спокойный, улыбчивый, доброжелательный и быстрый в решениях. Под его опекой состояли несколько тысяч рабочих, сутки его были заняты до отказа, а ему еще многое приходилось делать тайно.

Про то, как группа антифашистов скопировала планы подземного авиазавода в Рорбахе, можно было бы снять незаурядный приключенческий фильм. Жалко, прошла мода на такие фильмы. Только авторитетный даже среди гестаповцев, ежедневно появляющийся в сотне мест чиновник Тимофей Марко мог себе позволить однажды вечером заснуть от непомерной усталости прямо на стуле в одном из служебных кабинетов и оттого остаться на ночь в здании дирекции заводов. А ключ от сейфа он уже давно носил с собой, ловя удобный случай.

Спустя полгода Тимофей Марко лично отдавал эти планы генералу Родиону Малиновскому, командующему Вторым Украинским фронтом.

Когда в Польше много лет спустя вышла книга Саломона Штрауса о его жизни, то заканчивалась эта книга как раз тем, что советские войска входят в город Винер-Нойштадт. Не было там написано, что планы подземного авиазавода из рук в руки передавал генералу Малиновскому заключенный городской тюрьмы Тимофей Марко, фашистский прихвостень по определению следователя.

Ибо он был арестован, содержался в одиночной камере, и ночные допросы сильно изматывали его. Немецкий сотрудник крупного масштаба, оставшийся, несомненно, в целях шпионажа, он со дня на день ждал расстрела. Следователь не верил людям, приходившим свидетельствовать, что Тимофей Марко помог им выжить, — они были донельзя скомпрометированы собственным пленом.

Благодарность Малиновского за планы авиазавода была очень щедрой по возможностям армейского генерала: загадочный арестант был переведен из тюрьмы в местный лагерь. Теперь ему предстояла Сибирь, как и всем прочим рядовым предателям, перебежчикам и пособникам фашистов.

Но появился новый следователь, и допросы продолжались. От Саломона Марко теперь допытывались, кем именно был он послан в марте сорок первого года, когда явился в советское консульство, провокационно предупреждая о тайно готовящемся вторжении.

Голова шла кругом, все было непонятно и зловеще. Арестант шестым каким-то чувством, обострившимся за эти годы чутьем опасности ощущал, что на сей раз попался и обречен. А вот за что — никак не мог понять. Он так и оставался чистым и наивным коммунистом.

— Знаете, — сказала мне его жена Ева, — у него в детстве Бог был на небе, а с тех пор, как вырос, Бог у него был в Кремле. Вы не поверите, как он поздно спохватился, что всю жизнь прожил в самообмане.

Однако если разум Саломона Штрауса был слеп, то поступки диктовались ему чутьем, и он решил немедленно бежать. Что и сделал в одну из ночей после допроса. А потеряться в тысячных толпах, кочевавших в это время по Европе, не составляло никакого труда.

Его никто не искал. Он еще успел вступить в польскую армию. Он закончил юридический факультет университета в Лодзи. Он работал много лет юрисконсультом в Министерстве внутренних дел в Варшаве. Он собрал огромный архив документов о евреях-партизанах. Он написал одиннадцать книг.

А глаза у него открылись — сразу и навсегда — в тот день, когда Гомулка после студенческих волнений в Польше обвинил во всей происходящей смуте евреев и назвал их пятой колонной. Тогда Саломон Штраус, уважаемый и известный к тому времени писатель и общественный деятель, пришел в свой комитет и молча положил на стол партийный билет. Без объяснений, без надрыва и ажиотажа. Коммунистом он к тому времени был уже сорок два года.

А потом уехал в Израиль. С деловитой и спокойной хваткой опытного нелегала переправив туда весь архив о партизанах-евреях.

И до самого ухода на пенсию (было уже два инсульта) работал в Тель-Авивском университете. Прочной ряской забвения подергивалось прожитое былое. Только книга оставалась памятью о годах, когда Саломон Штраус стоял — и выстоял — один на один с могучей и всеведущей системой сыска и уничтожения именно таких, как он.

Эфраим, праведник-авантюрист

Нигде я не снабжал главы эпиграфом, а тут он бы совсем не помешал. Поскольку про все то, что далее хочу я рассказать, отменно сказано Экклезиастом: «Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы».

Двадцать второго апреля сорок восьмого года из морского порта в Венеции вышло потрепанное торговое судно под итальянским флагом. Всю его палубу наглухо занимали штабеля досок, а трюм был доверху набит мешками с картошкой. Это судно под названием «Нора» было уже много лет известно таможенникам чуть не всех портов Средиземного моря. Сейчас оно держало курс на Югославию, но конечным местом рейса в судовых документах обозначена была Палестина. Было часов пять утра, еще только-только наступил рассвет. Попрощавшись с капитаном, легко сбежал по трапу молодой мужчина и долго смотрел вслед уходящей «Норе». После он бесцельно шлялся по набережным вдоль каналов, а когда началась утренняя служба, тоже вошел в одну из церквей, поставил свечку и молился в общей толпе.

Я жутко волновался, рассказывал потом Эфраим Ильин, а где в Венеции синагога, я не знал, и я тогда подумал: если Бог все же есть, то Он есть в любой церкви и меня услышит отовсюду.

Волноваться было из-за чего: сильно траченная временем «Нора» под мешками с картошкой везла шесть тысяч винтовок, четыреста пятьдесят пулеметов и шесть миллионов патронов. Это оружие решило исход сражения за Иерусалим, и неизвестно, что было бы с Израилем вообще, если бы оно не дошло.

Через двенадцать дней оно дошло. Первой об этом радостно сообщили жене Эфраима, а от нее как раз он более всего скрывал свои опасные занятия, чтобы поберечь ее нервы. Именно она ему и позвонила. Вслед за «Норой» пришли еще три таких же транспорта.

Писать об Эфраиме Ильине мне легко и приятно, потому что я его люблю и всякий раз радуюсь нашей совместной выпивке. Писать об Эфраиме Ильине мне очень трудно, потому что я живу сейчас в стране, историю которой он делал собственными руками, — я таких людей доныне не встречал.

Поэтому начну я по порядку. Он родился в Харькове в двенадцатом году прошлого века (обсуждая с нами, как повеселей отпраздновать свои девяносто, пьет он водку, и лишь после переходит на вино). Богатая семья и благополучное детство ничуть не предвещали последующую бурную жизнь. Иврит он учил в школе, которую основал его отец, а меняющиеся в доме учителя преподавали языки — всего Эфраим знает их семь, а понимает — еще четыре. В двадцать четвертом году их семья переехала в Палестину, им никто препятствий не чинил. Отец купил апельсиновую плантацию, а юный Эфраим поступил в гимназию «Герцлия». Тут он чуть было не сошел с намеченного родителями пути, поскольку очень уж хорошо играл на валторне и собрался стать музыкантом, но папаша возник вовремя, и музыка осталась лишь пожизненной любовью.