Гарри Поттер и Фактор Неопределённости

— Знаю, — ответил он. Она взглянула ему в глаза и увидела там тысячи снов, что не осмелились ей присниться, и все, о чем она в тайне мечтала. Весь окружающий мир исчез, остались лишь его зеленые глаза, полные чего-то, что она даже не могла описать. Я всю жизнь ждала, чтобы мужчина так на меня посмотрел, подумала она про себя. Она обвила руками его плечи и крепко прижала его к себе, зажмурив глаза и пытаясь хоть сколько-нибудь насладиться чувством комфорта от его надежных объятий. Одной рукой он гладил ее по спине, а второй копался у нее в волосах. Щеку ей царапала грубая шерсть его плаща, и она вцепилась в нее как в собственную жизнь. — Все не так должно было быть, — сказал он хриплым голосом.

— Тсс, — шикнула она. — Не говори об этом.

— У нас должны были быть годы...

— Мы не можем изменить прошлое, а завтра у нас может уже и не быть. У нас есть только сегодня, придется довольствоваться этим.

— Я тебя люблю, — шепнул он ей на ухо. — Если бы у меня были сотни лет и все слова, когда-либо написанные, я не смог бы сказать, насколько сильно, — он уткнулся щекой ей в волосы. — И вот теперь ты здесь по моей вине.

— Не надо, — повторила она. — Все, что я сделала, я сделала по своей собственной воле. Это не твоя вина.

— Почему ты не осталась? — сказал он голосом, полным безнадежности.

— Я не могла. Ты хочешь знать, почему? — она отстранилась и посмотрела на него. — Потому что, как бы банально это ни звучало, ты единственный мужчина, которого я когда-либо по настоящему любила, и я любила тебя всю свою жизнь. Вот что я хотела тебе сказать, — она вздохнула, будто это предложение отняло у нее последние силы. — Ладно, теперь можно и умирать.

Он в полуулыбке приподнял уголок рта:

— Да, давайте сюда ваши Обращения и уделы хуже смерти, мы готовы.

Лишь пару минут назад их легкомыслие сняло напряжение... теперь от легкомыслия ничего не осталось, а то, чего с его помощью пытались избежать, вернулось на место. Гермиона закрыла глаза, силой воли сдерживая слезы. Она почувствовала, как Гарри наклонился вперед и накрыл ее губы своими. Обрадовавшись отвлечению, она прижалась к нему, расслабляясь в его объятьях. Несколько секунд они целовались нежно, аккуратно, будто каждый боялся, что другой разобьется вдребезги. Вдруг он остановился и отстранился. Гермиона недоуменно открыла глаза и увидела у него на лице наистраннейшее выражение... будто он не был уверен, где он и что делает. Она стала очень четко ощущать прикосновения, его рука стала гладить ее по талии намного шире и быстрее. Она чувствовала, как ускоряется его пульс, а следом за ним и ее. Между ними пробежала горячая искра; она схватила его за плечи, и он прижал ее к груди; они впились друг другу в губы с такой силой, что мог бы остаться синяк.

Хоть сколько-нибудь впечатлительный наблюдатель почувствовал бы, как краска приливает к лицу, при виде столь пылкой сцены. Если бы он стал наблюдать дальше, ему могло бы вспомниться время, когда он сам был вовлечен в такие страстные объятья, ведь было ясно, что двое обнимающихся никак не могут друг другом насытиться. Они целовались с такой жадностью, что могло показаться, что они намерены друг друга поглотить. Мужчина так сильно прижимал к себе женщину, будто хотел объединить два тела в одно; женщина руками хваталась за него так, будто он был единственным, что не дает ей упасть в темную, дегтярно-черную пропасть.

Но Гермиона не видела этого с подобной объективностью, она лишь чувствовала, что горит. Она ощущала его губы на своих, мускулы его спины под своими руками; она чувствовала, как его рука скользнула ей под рубашку, как его до ужаса горячие пальцы обжигали кожу. Она лицом ощущала его дыхание, ощущала, как кровь стучит в висках; в мыслях звенел вопрос, даже когда ее язык углублялся в его рту, и она ощущала его руку у себя на груди, на уме все равно был вопрос, тот, на который она не была уверена, что хочет получить ответ, но должна была задать.

— Гарри, — промямлила она ему в губы.

— Хммм, — отозвался он, не останавливаясь. Она положила руки ему на грудь и заставила себя оттолкнуть его. На его лице появилось недоуменное выражение. — Что? Что-то не так?

Она не стала останавливаться, чтобы перевести дыхание, боясь, что потеряет кураж:

— Что ты есть? — выдохнула она. — Что ты есть?

Он долго на нее смотрел, потом понурился и уронил голову на грудь:

— Извини.

— Что ты есть? — повторила она. — Она сказала, что ты... единственный в своем роде, — он вяло кивнул. — Ради Бога, Гарри, что ты есть?

Он поднял голову, и на лице у него было настолько тревожное выражение, что она еще больше испугалась ответа.

— А как ты думаешь?

— Я не знаю, что имела ввиду Аллегра, но я скажу, каким я тебя знаю, — она пригладила его растрепанные волосы. — Ты хороший человек, но у тебя есть недостатки. Ты герой, но скромный. Ты опасен, но осторожен. Ты могущественен, но неуверен. Ты смешишь меня и обнимаешь, когда мне грустно. Ты очень хорошо играешь в квиддич, ты прекрасно танцуешь, ты добр к детям, ты обожаешь мороженное, и я тебя люблю.

Он наклонился вперед и медленно, неторопливо поцеловал ее в холодный и влажный лоб:

— Кем бы я ни был, оно не изменит ничего из этого, — сказал он.

— Почему ты так боишься мне сказать? Что может быть настолько ужасно?

— В том-то и дело, это совсем не ужасно. Это может даже быть прекрасным. Я не столько боюсь тебе рассказать, сколько боюсь того, что я есть. Мне понадобилась большая часть моей жизни, чтобы осознать и принять тот факт, что... в большей части всего плохого, что со мной случалось, на самом деле виноват я сам.

— Это не так! Это...

— Тсс, послушай меня. Из-за того, что я есть, погибли мои родители. Погиб Рон. Погибли Дамблдор и Хагрид. Из-за того, что я есть, на меня охотятся. В этой охоте пострадали другие, и, вероятно, пострадают еще, может, даже ты. Из-за того, что я есть, я многие годы отрицал свои чувства к тебе, даже после того, как понял, что не смогу без тебя жить.

— Ладно, я умираю от неизвестности! Говори немедленно, или, клянусь, я...

Только это она и успела сказать. Дверь в коридор распахнулась, и в комнату повалили колдуны в зеленых мантиях. Гарри с Гермионой одновременно встали; он частично заслонил ее собой и повернулся лицом к двери камеры. Волшебники в мантиях выстроились по обе стороны двери, и вошла самодовольно улыбающаяся Аллегра, шурша платьем. Она переоделась: теперь на ней было длинной белое платье из странного просвечивающего материала, который обтекал ее ноги, как вода. Ее волосы были распущены и чернильной рекой спускались по спине. Рядом с ее холодной и безупречной красотой Гермиона вдруг почувствовала себя старой туфлей.

— Ах, — сказал Гарри, когда Аллегра открыла дверь в камеру. — Это у тебя наряд Смерти? Тебе очень идет, но, заешь, в белом не удобно убивать. Пятна крови не отстирываются.

Ее безмятежная улыбка превратилась в ухмылку:

— Я знала, что могу на тебя рассчитывать, Гарри. Даже перед лицом смерти у тебя найдется наглое замечание.

— Значит, пора?

— Да, — она кивнула своим подчиненным. — Ведите их.

* * *

Гарри с Гермионой отвели назад в круглую чашеобразную комнату, заковав их руки в цепи у них за спинами. Они шли в тишине, окруженные Аллегриными колдунами, облаченными в зеленые мантии, сама Аллегра возглавляла процессию, и ее платье развевалось позади нее. Несколько слезинок скатилось у Гермионы по щеке от мысли, что мужчина рядом с ней был любовью ее жизни — как же поздно они увидели это в своих отношениях — и что она прикасалась к нему и говорила с ним в последний раз.