Гассан и его Джедди

Онъ дрожалъ.

— А мы?.. А Джедди?.. скорй говори…

— И вы… и Джедди… вс, вс…

— Вс?.. и Али, и Джедди?..

— Вс, Гассанъ. Христосъ всхъ искупилъ. Онъ всхъ воскреситъ для новой, вчной жизни…

— Э!.. э… э… Христоса… хорошiй Христоса… Гассанъ будетъ любилъ Христоса… А-а…

Джедди не ушёлъ… Джедди живой… Гассанъ нашёлъ Джедди… Джедди живой… и Али… и Христоса…

— Смотри, Гассанъ!

Я указалъ ему на ясно виднвшуюся площадку собора. Крёстный ходъ съ хоругвями уже шёлъ кругомъ; сотни огоньковъ рзали тьму южной ночи; звучно доносилась къ морю радостная пснь Воскресенiя.

А со скалы отъ курзала сыпались, взлетали, рвались, трещали ракеты, свчи, зми.

Весёлый перезвонъ плавалъ надъ моремъ и отдавался въ горахъ.

Гассанъ въ волненiи всталъ, слушалъ, смотрлъ и шепталъ: — Христоса… добрый Христоса… Гассанъ не зналъ Христоса… А… а ты, барина… барина… ты… не смялся? — вдругъ тревожно спросилъ онъ.

— Гассанъ!!!.

Онъ порывисто схватилъ меня за руку и потянулъ.

— Туда… туда… ближе… барина… добрый, хорошiй барина… Пойдемъ ко Христосу… Я хочу сказалъ Христосу твоему… „Не забудь Гассанъ, не забудь Джедди, не забудь Али!.. Отдай!“

Тррррахъ-ррахъ… тррр — съ грохотомъ взорвался гигантскiй фейерверкъ, и миллiоны огней освтили море… И мы пошли.

ГЛАВА III

Каждый вечеръ я видлъ Гассана. Днемъ онъ работалъ въ виноградникахъ. Къ вечеру онъ приходилъ на дамбу и ловилъ рыбу. Мн нравились его разсказы о Стамбул, о Джедди.

Посл той памятной ночи онъ уже не говорилъ такъ сильно: слпая вра жила въ нёмъ.

Онъ врилъ, что добрый мой Христосъ приметъ во вниманiе, что добрый барина любитъ Гассана и Джедди и не забудетъ о немъ и его близкихъ. Вдь такъ плохо жилось Гассану!

— Ты, барина, сказала, — Христоса любила бдныхъ?..

— Да, Гассанъ.

— А-а-а… Я всегда былъ бдный, и Али бдный, и мой отецъ былъ бдный… мы вс былъ бдный…

Но когда я сазалъ, что Христосъ и его ученики занимались рыболовствомъ, Гассанъ совсмъ повеселлъ.

— Гхе! — сказалъ онъ, прищёлкивая языкомъ: — и Гассанъ ловилъ рыба, и Али… много ловилъ, всю жизнь ловилъ… А Никапулла, барина? Христоса Никапулла какъ, а?

— Христосъ воздастъ каждому по заслугамъ…

— О-о-о… Никапулла плоха дла… Никапулла помиралъ, не вставалъ… Онъ Христоса не знала…

Мн казалось, что Гассанъ въ душ пожаллъ, что дла Никапуллы плохи.

— А Христоса могъ длалъ, какъ нашъ Магометъ, барина?..

— Да, Гассанъ. Христосъ воскрешалъ мертвыхъ, укрощалъ бури, спасалъ утопавшихъ…

— О-о-о… ты говорила… А-а-а-а… Али не погибалъ… Христоса не зналъ… Христоса спасалъ Али… А-а-а… не зналъ Христоса… Я теперь пошелъ Стамбулъ и тамъ помиралъ… Я буду вспоминать Христоса, я буду просить Христоса: отдай Джедди, возьми Гассана! Дай руки, барина! Хорошiй ты, добрый ты, Гассанъ будилъ поминалъ тебя… зди къ Гассанъ, смотри нашу мечеть. Лучше нтъ… мраморный мечеть… золотой весь…

Гассанъ лелеялъ надежду ухать въ Стамбулъ. Онъ копилъ деньги, работая въ виноградникахъ, продавалъ туристамъ рыбу и крабовъ. Каждое утро сухая фигура его являлась подъ моимъ окномъ, выходившимъ въ виноградникъ, и Гассанъ громко барабанилъ въ ставню.

— Вставай! Солнца вышло… Гассанъ рыбу приносилъ… Крабъ приносилъ!..

Это были дары. Гассанъ былъ бы обиженъ, если бы я заплатилъ ему.

Разъ Гассанъ положилъ мн на окно лепёшку. Я попробовалъ. — прсная и сухая, какъ камень.

— Откуда это?

— О, шь, шь! Стамбулъ здилъ нашъ, — привозилъ… Родной лепешекъ… шь, барина! Одна шь, никому не давай.

Время шло. Мн надо было узжать. Гассанъ положительно ходилъ за мной по пятамъ и съ каждымъ днемъ всё настойчиве звалъ въ свой Стамбулъ.

– зди… не подешь назадъ… Ты любилъ солнца… у насъ всегда солнца… А у васъ и солнца не свтитъ… Будемъ виноградъ садить, табакъ садить… а?..

Добрый Гассанъ! Моя рука начинаетъ дрожать и нмть, когда я подхожу къ грустному концу. Зачмъ случай поставилъ меня свидтелемъ печальнаго конца? Я ухалъ бы на сверъ и не зналъ ничего, ничего… Я увезъ бы печальный, милый образъ Джедди и добродушнаго Гассана съ его дтской врой въ свтлое будущее…

До отъзда оставалось нсколько дней. Я и такъ загостился на юг. Былъ августъ въ начал. Уже поспвали раннiе сорта винограда. Гассанъ принёсъ первую сочную гроздь.

Я далъ ему денегъ купить на базар большую корзину и запаковалъ виноградъ.

— дешь… — грустно сказалъ онъ, — дешь… Прощай, прощай… Не забывай Гассанъ, не забывай Джедди…

Вечеромъ мы сидли у моря. Оно взволновалось. Начинался августовскiй нордъ-остъ. На морской станцiи то и дло скрипли подаваемые сигналы. Втеръ мнялся; безпокойно вертлась на мачт стрлка. Баркасы ставились на вторые якоря. Капитанъ большого парохода съхалъ на берегъ.

— Не пошла парохода, — сказалъ Гассанъ: — шторму ждутъ.

Море шумло. Я въ первый разъ видлъ такое бурное море. Съ сверо-востока шла туча.

Съ нетерпнiемъ ждали дождя. На горизонт не видно было солнца: оно спряталось въ водяные пары. Тамъ что-то чернло. Это были громадныя волны.

— Ге! — сказалъ Гассанъ. — Будилъ несчастье…

Я вопросительно посмотрлъ на него.

— Будилъ… Аллахъ сказала… Джедди приходилъ… Спалъ, и приходилъ Джедди…

Я узналъ, что передъ сильной бурей Гассанъ видитъ во сн Джедди. Это была его примта.

На нашихъ глазахъ сорвало баркасъ съ якоря и трепало о камни. Команда старалась закрпить его якорями. Бурная ночь окутывала всё. Море звремъ кидалось на дамбу.

Мы молчали, спрятавшись отъ втра и волнъ за стнку. Гассанъ что-то говорилъ о Стамбул, но за шумомъ прибоя не было слышно ни слова.

— Па-ро-хо-да! — сказалъ онъ вдругъ и насторожился.

Я выглянулъ изъ-за стны и посмотрлъ въ темноту. Черно. Страшно.

— Гудитъ… зовётъ…

Втромъ донесло до меня протяжный гудокъ сирены. Я упрямо гляжу въ черноту.

Вотъ изъ-за дальняго мыса выбжали зелёные огоньки. Да, это почтовый пароходъ. Онъ спшитъ.

Волны били о камни, пна летла, я спрятался за стнку. Прошло минутъ двадцать. Спать не хотлось: я прощался съ моремъ. Гассанъ неподвижно сидлъ. Новый рёвъ сирены. Мы взглянули. Вотъ онъ, пароходъ, — въ полверст. Загрохотала цпь: якорь побжалъ искать дна. Пароходъ глядлъ огнями люковъ, по реямъ сверкали электрическiе огоньки.