Газета День Литературы # 104 (2005 4)
Шрифт:
молвить обетованное слово,
холодящее душу до дна.
Доченьке Вере
Ветхозаветны казённые стены
и колесницы каталок священны
здесь, даже — склянка, хранящая йод.
В кущах эдемских
июньской сирени
стих двадцать семь ими вызубрен всеми:
"И сотворил
("Дни и труды" воспевал Гесиод,
я б их назвал "трудоднями рождений".)
В дворике шумном, куда ни приткнусь,
вечно под окнами кто-то маячит.
"— Люсь, плохо слышно! Кричи громче! Мальчик?"
"— Девочка", — плачет счастливая "Люсь".
Рвётся с букетиком пьяный таксист
в гости к своей пышногрудой шофёрше,
но мимо грозной горгоны-вахтёрши
мышь не проскочит, проси-не проси.
"Тётенька, тётенька, — вот-вот заплачет
лысый очкарик, — нас будут пускать?"
А со двора снова крик: "Люся, мальчик?" —
"Девочка", — шепчет растерянно мать.
"Тёть, пропустите, — бормочет матросик, —
вечером поезд…" Портовый роман.
Сутки на берег. "Он тебя бросит!" —
врали подруги, завидуя нам.
Писклый фальцет кришнаита-студента —
мнёт шоколадку в руках у дверей.
С куцей стипендии где алименты?
Женишься — тяга к учёбе сильней.
Жэковский слесарь, пьянюга отпетый,
плачется в очередь, явно хорош:
"Баба, артистка, чудит — уже третий!
Хохма! — опять на меня не похож…"
Прётся кавказец с коробкой конфет,
кепкой в шесть соток толпу рассекая:
"Жэнщына, ты чилавэк или нэт?!
Как чилавэка, тэбя умоляю!"
Русский из "новых", вдруг тихий и скромный,
молится, скомкав авоську: "Мамаш,
ну передайте кефир и лимоны
в двадцать восьмую, третий этаж…"
Как вы влетали в сонные Сочи
свадебным рейсом красиво! Увы —
кислый кефир
за короткие ночи,
сладкие ночи быстрой любви…
Грустно, конечно — увы! — что на свете
в злом мельтешенье
людской мошкары,страсти проходят, рождаются дети,
чтобы по правилам вечной игры
на полушариях-велосипеде
вновь закрутить колесо сансары.
Грустно, что любим, и грустно, что тотчас
вдруг разлюбили. Чужой человек.
Грустно и странно, что крохотной точкой
так и растаем над Омском, Опочкой…
так и поляжем в родимую почву будто солдаты, как листья, как снег.
"Люся! — кричит за спиной человек, —
Мальчик?" — а та, вся в слезах, шепчет: "Дочка…"
После дождя набухает сирень,
рвётся из почек, рожает букеты.
Тише. Похоже, кончается день.
Вышли медсёстры курить сигареты…
Высятся холмами одеяла.
Никого не велено пускать.
Женщины, беременные ангелами,
спят.
Станислав Куняев
ОТКРОВЕНИЯ ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ИСТОРИКА
Наконец-то вышла в свет "книга-исповедь" Ильи Глазунова "Россия распятая". Пока только лишь первый том неописуемой красоты: в темно-синем сафьяне, с золоченым тиснением, на веленевой бумаге цвета слоновой кости, с множеством редчайших иллюстраций и фотографий эпохи, охватывающей полтора столетия… Читаю, листаю, думаю, спорю…
О творчестве художника говорить не буду. Ну, какой из меня искусствовед! А вот нечто другое — изображение исторической жизни — меня взволновало по-настоящему. Всё-таки мы прожили жизнь в одно и то же время. К тому же сам Глазунов летом 2004 года в "Московском комсомольце" заявил о себе: "Я считаю себя, после художника, профессиональным историком, который оперирует не идеологическими постулатами, а реальностью, фактами и документами". Смело сказано…
Но, прочитав "книгу-исповедь", я подумал: "Люди сильны, но ход времени сильнее". Даже таким крупным и внешне независимым фигурам, как Илья Сергеевич, приходится склонять перед ним голову, соответствовать новой рыночной идеологии, присягать новым отношениям художника с властью, благодарить ее за такое переустройство жизни, которое осыпало художника всяческими благами. И эта благодарность проявилась у него в том, чтобы советскую эпоху унизить и "коммуняк опустить" как можно ниже. Размашисто и страстно выполняет эту социальную задачу потомственный дворянин Илья Сергеевич.
То заявит в телепередаче у Караулова, что "в первые два месяца войны пять миллионов советских солдат попало в плен". Но даже Адольф Гитлер, выступая в августе 1941 года в штабе группы армий "Центр" с восторгом говорил о "наличии 900 тысяч пленных после шести недель боев" (В.Дашичев, "Банкротство стратегии германского фашизма", книга документов).
То историк Глазунов объяснит, что "реформы Столыпина дали возможность нам выиграть войну 1941 года" (а почему же тогда не выиграли войну 1914-го?). То, чтобы мы не очень-то гордились "сталинским выкормышем" маршалом Жуковым, ошарашит доверчивых телезрителей историческим открытием, будто бы "Жуков, мне говорили (кто говорил? — Ст. К.), не начинал сражения, если на одного немецкого солдата у него не были десяти советских".