Газета День Литературы # 128 (2007 4)

Не запел – застонал.

Стали сразу суровее лица.

И в застольный уют

Вдруг ворвалась война,

Как в окно, – ошалелая птица.

Стала комната

Тесной землянкой сырой,

Стул в середке – походной треногой.

А на нём – не актёр,

А дружок фронтовой.

Ну точь в точь. И живой, слава Богу.

Но стекает по струнам

Гитары печаль.

Горе в голосе друга такое,

Что догадкой в мозгу

Начинает стучать:

"Это он не вернулся из боя!

Это он жизнь за друга

В бою положил,

Приняв пулю шальную на вздохе.

А сейчас лишь по случаю

В песне ожил,

Воскрешая нам образ эпохи".

Но уж чёрная тень

Вдруг ложится на стол.

И поникли от тяжести плечи.

Да, на братских могилах

Не ставят крестов.

Ну, а если поставят, то легче?

"Ох, не легче, браток, –

Кто-то шумно вздохнул. –

Крест, он что? Разве лечит от боли?

Горе вот оно где", –

И пиджак расстегнул,

Грудь потёр онемевшей ладонью.

...Ай да публика!

Каждый по виду – кремень,

В чьё нутро – ни щелей, ни отдушин.

А попробуй коснись,

За живое задень,

И увидишь ранимые души.

Он – увидел. И понял:

Вот шанс рассказать –

Пусть келейно и пусть по заказу,

Не на ленте магнитной,

А глядя в глаза,

Всё, что знал о войне. Всё и сразу.

И, как в песне своей же,

Шагнув с колеи,

Он затронул такие сюжеты,

Про такую войну и такие бои,

О которых не пишут газеты.

В той войне театрально

"Ура!" не кричат,

Нет героев парадно-отважных.

Там идет на прорыв

В штыковую штрафбат,

Как на смерть, –

Молчаливо и страшно.

Там не только "Вперед",

А "Ни шагу назад!"

Там порою ни фронта, ни тыла.

За спиной заградительный

Замер отряд.

Смотрит жестко, прицельно,

в затылок.

Ну а тех, кто сломался, –

Лицом на восток

И под залп специального взвода.

...Но всегда есть один,

Он не жмёт на курок.

Кто он? – Враг? Или совесть народа?

Ох уж эти вопросы беды и вины!...

Кто сказал, что чужда им эстрада?

В его песнях – не желчь,

Не изнанка войны,

А одна лишь суровая правда.

Только где же её,

Эту правду, нашёл

Он, не нюхавший пороха даже?

Всем понятно:

Кто ада войны не прошёл,

Так о ней не споёт и не скажет.

Что ж, хороший вопрос.

И его самого

Часто мучила эта проблема:

Отчего с первых строк

Так вцепилась в него

Мёртвой хваткой военная тема?

Ну, положим, военное детство.

Москва.

Лай зениток. Прожекторы. Маски.

У соседа Петра – два пустых рукава.

У Ефрема – штанина в подвязке.

Письма с фронта,

Бедою входящие в дом,

Рвань кровавых бинтов на ограде.

Да платочки у глаз

Неотплакавших вдов,

Да щемящее: "Дай, Христа ради".

Да рассказы отца

Про безусых ребят.

С сединою их клали под флаги...

Он всегда эту скорбь

Пропускал сквозь себя,

И, казалось, седела бумага.

Не случайно средь писем,

Что пришут ему,

Можно часто прочесть и такое:

"Не с тобой ли, браток,

В ту лихую зиму

Отступали мы под Калитвою?"

А записка из зала от "Петьки-бойца"?

Прочитал – и морозом по коже:

"Сын полка, ты живой?

Ну, фартовый пацан!

Мы ж тебя хоронили под Оршей..."

Письма что?

Адресат их безлик и далёк.

Эти вот они, здесь, с глазу на глаз.

В их вопросах всегда

То подтекст, то намёк